Музыкантская команда

В ДОМЕ У „ДЯДИНОЙ ЖЕНЫ“

Как раз в те дни я как-то заметил, что Цолак и ребята снова о чем-то перешептываются. Я, конечно, пристал к ним: мол, что случилось, зачем шушукаетесь? И был очень удивлен, когда Арсен, который всегда так хорошо ко мне относился и был дружен со мной, сказал довольно холодным тоном:

— Ничего особенного не случилось… И не твоего это ума дело.

Я вопросительно посмотрел на Завена, потом перевел взгляд на Варткеса, на Корюна. Все загадочно молчали. Ясно, что у них появилась какая-то тайна, в которую меня посвящать не хотели.

— Погодите-ка, уж не случилось ли чего с моим папой? — вдруг пронзила меня тревожная мысль.

— Нет же, нет… Отец твой выздоравливает, скоро выпишется, — тем же тоном ответил Арсен.

Но я ему почему-то не поверил. Наверно, что-то случилось с папой, а не то чего бы им от меня скрывать? Ведь они обычно во всем доверяли мне. Потому-то со все более возрастающим беспокойством я требовал, чтобы они сказали мне, что произошло с папой, и даже угрожал, что, если не скажут, я сам отправлюсь в больницу и все узнаю.

Видимо, эти мои угрозы всерьез обеспокоили ребят.

— Этот парень сошел с ума, он и нам и отцу своему все дело испортит! — воскликнул Завен.

Тут подошел Цолак и, узнав, в чем дело, стал успокаивать меня, говорить, что с папой ничего не случилось. Но, видя, что уговоры на меня не действуют, он вынужден был уступить:

— Ладно, я скажу тебе, в чем дело. Но только знай: это самая важная тайна из всех, что мы тебе когда-либо доверили, и держи язык за зубами.

И он объяснил, что сегодня вечером он вместе с Арсеном, Завеном, Корюном и Варткесом идут на какое-то подпольное собрание. Я был взволнован и оскорблен до глубины души. Ведь мне-то казалось, что у них не может быть никаких тайн от меня… И вот они отправляются на подпольное собрание (подумать только — под-поль-ное!) и не только не берут меня с собой, но даже пытались сохранить это в тайне от меня…

По-видимому, все мои мысли были написаны на моем лице так ясно, что Цолак понял их и стал утешать меня, уговаривать.

— Ты не горюй, Гагик-джан, — сказал он. — Там ничего интересного не будет… И кроме того, видишь, сегодня я веду туда только четверых, а Асканаза, Левона, Вардана и тебя сведу в другой раз.

Эти слова еще больнее обидели меня.

— Как же ты равняешь меня с ними? — закричал я. — Может, это они распространили столько листовок? А может, они умеют так же, как я, хранить важные тайны? Помнишь, когда Дьячок пытался заставить меня проговориться, удалось ему вытянуть из меня хотя бы словечко?.. А будь на моем месте Асканаз или Левон, еще не известно, что бы получилось… Нет, не надо меня брать куда-то там с ними. Или я пойду сегодня с Арсеном и остальными, или никогда и никуда не пойду!

Цолак слушал мою взволнованную и бессвязную речь с улыбкой, а когда я закончил, вдруг потрепал меня за волосы.

— Прости меня, Гагик, ты, пожалуй, и правда уже совсем зрелый революционер, — сказал он и повернулся к ребятам: — Как думаете, может, возьмем с собой Гагика?..

Ребята молча пожали плечами, и тогда я сердито проговорил:

— Плечами пожимаете, значит?.. И еще называетесь друзьями?.. Когда выкидываете всякие дурацкие номера, без меня не обойтись, а когда собираетесь настоящим делом заниматься, тут же обо мне забываете.

Может, именно этот довод произвел на них самое сильное впечатление, потому что тут ребята хоть и заулыбались, но тем не менее единодушно согласились, чтобы и я шел с ними.

Цолак повел нас в тот переулок, где находился дом его «тетушки». По дороге он то и дело оглядывался, проверял, не увязался ли за нами «хвост». Мы подошли к воротам. Цолак снова на знакомый манер постучал колотушкой в дверь. Вскоре послышалось шарканье шлепанцев, и затем старческий голос спросил:

— Кто там?

— Сын сестры Гегама, — ответил Цолак, хотя нас было пятеро.

Что-то лязгнуло, дверь отворилась, и мы вошли.

— Здравствуйте, матушка, — сказал Цолак.

Но старушка не отвечала, пока снова не заперла дверь на многочисленные замки, запоры и щеколды. Потом повернулась к нам и сказала:

— Здравствуй, Цолак-джан… Здравствуйте, ребята, входите, Тигран ждет вас…

Мы прошли по аллее к дому и все разом втиснулись сначала в маленькую прихожую, а затем в большую комнату, обставленную, как большинство жилищ старого Еревана: рядом с буфетом, шифоньером и венскими стульями стояли покрытые паласами низенькие тахты с арсеналом больших и малых подушек, а к стене был прибит большой ковер. На других стенах тоже были ковры, но все это я разглядел позже, потому что, едва мы вошли, наше внимание привлек сидевший за столом человек — широкоплечий, с уже седеющими висками.

На резко очерченном лице его лежала печать усталости. Но глаза еще не потеряли молодого блеска и теперь внимательно и с интересом изучали нас каждого по очереди.

— Здравствуйте, товарищ Тигран, — с уважением сказал Цолак. — Вот, привел наших парней…

И он стал представлять нас этому человеку. Начал, конечно, со старших, с Арсена и других, но товарищ Тигран вдруг прервал его и, указывая на меня, спросил:

— А кто этот юноша?

Его удивленный взгляд и это подчеркнутое «юноша» свидетельствовали о том, что он не особенно доволен моим присутствием. И, честно говоря, я и сам-то в ту минуту впервые подумал, что лучше бы мне не упорствовать и не набиваться сюда.

— Это наш Гагик, сын того наборщика, о котором я вам рассказывал, — поспешно сказал Цолак. — Я думаю, Гагик может быть полезным нам…

Товарищ Тигран снова внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Возможно… Ну, дорогой друг, теперь ты должен понимать, что тебе оказано доверие, большое доверие, и ты должен постараться оправдать его. Во-первых, нужно крепко держать язык за зубами. И во-вторых, помогать нам…

Тут ребята наперебой стали уверять его, что я действительно парень не из болтливых, и даже не раз испытанный, и что мне можно доверять. Товарищ Тигран улыбнулся и заговорил с Арсеном и с остальными. Его интересовало, откуда родом каждый, сколько кому лет, как попал в муз-команду, читал ли политические книги и какие, как понимает тот или иной вопрос, и так далее.

Пока они беседовали, в комнату вошли еще несколько военных. Некоторых из них я знал — они служили в нашем полку, остальные были мне незнакомы. Потом пришли еще какие-то люди в рабочей одежде, явно железнодорожники.

Вновь прибывшие незаметно присоединялись к разговору, который понемногу становился уже общим.

Один из солдат, по-видимому прибывший с фронта, рассказывал, что положение там безнадежное: турки заняли Сарикамыш и Карс, теперь продвигаются к Александрополю. Люди бегут из этих краев от погромов, резни, грабежей и насилия. Безоружные и голодные солдаты дашнакской армии, не верящие своим командирам, страшась неизбежного поражения и не желая попадать в плен к туркам, самовольно оставляют фронт и дезертируют целыми группами…

А один из железнодорожников говорил о том, что голод в стране достиг ужасающих размеров. Пуд пшеницы стоит двадцать пять тысяч рублей, картошки — шестнадцать тысяч. Но даже по этим ценам достать ничего невозможно.

— А дашнаков не столько волнует продвижение турков, голод и эпидемия, сколько внутренний фронт, — подал голос Цолак. — Поглядите, что пишут в сегодняшнем номере газеты «Арач». Они, видите ли, считают, что главной заботой правительства должно стать укрепление внутреннего фронта, что только силой они смогут одолеть все внутренние сложности и подавить любое сопротивление.

Товарищ Тигран, молча слушавший других, сказал со вздохом:

— Да, дашнакским палачам удалось в мае затопить в крови героическое восстание нашего народа… Но борьба не прекратилась, потому что прекратить ее — значит смириться с голодом, эпидемиями, с террором маузеристов и, наконец, с окончательным порабощением нашей нации. Дашнаки надеются на государства Антанты, а они разожгли войну между нашим народом и турками и бросили Армению на произвол судьбы.

Пока он говорил, я оглядывал всех сидящих в комнате. Взгляд мой остановился на железнодорожниках. «Где я их видел?» — подумал я. И тут же вспомнил тот день на вокзале, когда встречали Нокса; выглядывая из окна, я тогда увидел Цолака и этих железнодорожников… Тогда мне показалось, что они просто столкнулись с Цолаком и прошли мимо. И ведь вскоре после того какие-то люди (об этом говорил весь город) разбросали с крыши вокзала листовки. Какие-то люди!.. Теперь мне ясно, что это были за люди… И встреча Цолака с ними тоже не была случайной. Только сейчас я стал понимать, почему Цолак в тот день так стремился непременно попасть в город. Наверно, ему нужно было вначале зайти к «тетушке», взять там листовки, вернуться на вокзал и встретиться с этими рабочими. Так вот чем он был занят в тот день… Какая огромная разница была между тем, что сделал он в тот день, и между подвигом Арсена и нашей компании. И мы еще по глупости называли его трусом и предателем.

— Скоро настанут самые решающие дни, — говорил тем временем товарищ Тигран. — Фактически будет решен вопрос о существовании нашего народа. Спасти нас может только Советская Россия, но до того мы должны свергнуть власть дашнаков… И важная роль в этом принадлежит вам, солдатам-большевикам. Ваша задача — перетянуть на нашу сторону по возможности больше солдат, а остальных нейтрализовать, чтобы дашнакам не удалось вновь подавить народное восстание…

Мы разошлись только поздней ночью. Ребята шагали по улицам молча, в каком-то торжественном настроении. Собственно говоря, и я тоже чувствовал себя словно повзрослевшим на десять лет: я ведь участвовал в важнейшем подпольном собрании настоящих революционеров, а потому уже считал себя большевиком, то есть одним из тех, о ком со страхом и ненавистью говорили дашнакские лидеры и англичанин Нокс…

Когда мы пришли в казарму, там все уже спали. Но нам было не до сна. Собрались вокруг кровати Цолака и шепотом обсуждали вопросы, о которых говорилось на подпольном собрании.

— Только бы и на этот раз не получилось так, как в мае, — с тревогой в голосе сказал Корюн.

— Ну уж нет, — твердо сказал Цолак. — На этот раз такого не случится. Вы забываете о России, о Ленине… Они непременно придут нам на помощь… Слышали, ведь Красная Армия разбила уже и белополяков, сейчас у нее развязаны руки, и она может прийти на помощь.

— И верно, братцы, русские всегда помогали нам, — сказал Завен.

— Эх, будь что будет, только бы поскорее все совершилось, — сказал Арсен. — Не то гляжу вот на себя, мне уже двадцать пять, а жизни и не видал еще…

— А мы? — снова подал голос Завен. — Не успели и глаза раскрыть, всё войны, голод и резня за резней…

— Когда мы победим и кончится вся эта заваруха, что ты намерен делать, Цолак? — спросил Варткес.

— Не знаю, — пожал плечами Цолак. — Ведь после освобождения у нас, у большевиков, будет еще много трудностей. Нужно будет восстанавливать страну, залечивать раны войны… Тут уже не придется руководствоваться своими желаниями: куда пошлют, туда и пойдешь.

— Хм… А я, например, мечтаю быть пасечником, — сказал вдруг Арсен.

— Чего-чего? Пасечником? — вскричали все разом.

Цолак предостерегающе приложил палец к губам, но потом и сам не удержался, обратился к басисту:

— Пасечником, говоришь? А почему не музыкантом?

— Нет, какой уж из меня музыкант. Музыкантом должен быть вот он. — И Арсен положил руку мне на голову. — И способности у него есть, и любовь к делу… А я, что греха таить, в оркестр попал случайно и случайно музыкантом стал… — Он снова помолчал немного, а потом сказал: — Знаете, у нас в деревне старик был один. Торосом пчелиным его звали. Пасечником он был. А я был парнишка, вот вроде нашего Гагика, в пастухах ходил. Каждое утро угонял наше стадо туда, где стояли ульи Тороса. И часами сидел там, на пчел глядел… Наверху небо — синее-синее. Свежий ветерок веет, вокруг ни людского гомона не слышно, ни собачьего лая — только пчелы жужжат… Прислушаешься: вот эта летит со звонким жужжанием, сразу видно — только что вылетела из улья, силы еще свежие… А с той стороны, слышь, раздается низкое, густое, как мой бас, гудение. На сколько цветков садилась бедняжка, в какую даль залетала!.. И вот возвращается усталая, почти падает на доску перед ульем и, отдохнув немного, вползает внутрь, освободиться от ноши…

Арсен, увлеченный своими воспоминаниями, замолк. Чуть позже Цолак задумчиво произнес:

— Да, жизнь… Какая это прекрасная штука — жизнь, какая интересная и разнообразная!.. — Затем, тряхнув головой, добавил: — Ну что же, и это неплохо. Станешь учиться, агрономом будешь и поможешь развивать в наших деревнях пчеловодство… А Малыш наш, конечно, в консерваторию пойдет, будет настоящим музыкантом… Ну, а теперь давайте-ка спать, назавтра у нас дел немало. Слышали, что сказал товарищ Тигран о наших задачах?..

Мы разошлись по своим местам, и вскоре послышалось ровное дыхание ребят. А мне спать не хотелось. Этот ночной разговор показался чем-то похожим на сказку. И они сами, ребята, казались вышедшими из сказки, добрыми волшебниками, что явились из той страны чудес, о которой мы только что мечтали. Мудрым и честным волшебником был Цолак, который знал так много и сейчас готовился после битвы с дашнаками восстанавливать страну и залечивать раны, нанесенные войной… Огромный и неотесанный Арсен на моих глазах превратился в доброго чародея, который умеет восхищаться синим небом и понимает повадки трудолюбивых пчел… И мне казалось, что сейчас должны вдруг зазвучать трубы, исчезнуть стены нашей казармы и что в сияющих лучах должен появиться один из тех русских, о котором говорили ребята: светловолосый и голубоглазый. Придет, возьмет меня за руки и отведет туда, где находится главный волшебник — Ленин… Туда, где нет никаких бахшо, матевосянов, аракелов и страха… Туда, где я мог бы ходить в консерваторию, стать настоящим музыкантом… «Здорово, ох как здорово!» — думал я, улыбаясь в темноте своим мечтам.