Музыкантская команда

ПОЛКОВНИК НОКС ДАЕТ СОВЕТЫ

И на обратном пути мы не переставая играли, а потому обмен мнениями о событиях прошедшего дня начался, только когда мы добрались до казармы.

На первый взгляд казалось, все еще может обойтись. Ведь, несмотря ни на что, мы благополучно встретили англичан, а потому хотелось верить, что угрозы так и останутся угрозами и новая форма будет при нас. Все считали, что нас спасли листовки. Не будь их, Багратуни бы не выбежал из комнаты, поезд бы не остановили и мы бы не успели одеться… Да и вообще одно упоминание о большевиках заставило начальников позабыть обо всем, и о нас в том числе.

— Эти большевики провернули дельце пошибче нашего, — честно признал Арсен. — Не будь их, с нас бы семь шкур содрали…

— Господи, вовремя ты ниспослал нам своих ангелов-спасителей! — воскликнул Киракос, возведя очи к небу.

Завен тут же принялся его высмеивать:

— Это ты большевиков-то называешь ангелами? Не боишься греха?

— Неплохо бы добыть эту листовку да почитать ее, — сказал Асканаз. — Солдаты из почетного караула наверняка припрятали хоть одну.

Но Киракос тут же возразил:

— Только этого нам не хватало!

Я и раньше замечал, что разговоры о большевиках у нас тотчас кем-нибудь обрываются. Даже Арсен, уж такой, казалось, бесстрашный человек, но и он, едва заговаривали о большевиках, переходил на шепот и пугливо озирался.

И сейчас он тут же подозрительно покосился на стоявшего в стороне Цолака и подал нам знак, чтобы умолкли.

Кстати, я забыл сказать, что в казармы Цолак пришел с нами. Не будь сейчас ребята еще под страхом происшедшего на вокзале, между ними и Цолаком уже началась бы хорошенькая потасовка. Но положение наше было пока неясно, многие не без основания ждали, что нам зададут такое — родную мать позабудешь, и потому все избегали столкновения с предателем. Цолак несколько раз пытался затеять разговор, но, видя, что ему не отвечают, замолк.

Итак, мы твердо решили, что Цолак — один из тех, при ком нужно опасаться недозволенных разговоров. «И почему это, думал я, так по-разному все относятся к большевикам?»

Я знал, что в этом году в мае большевики подняли восстание. Правда, в Ереване, кроме нескольких демонстраций, ничего не было, но отец, возвращаясь из типографии, рассказывал, что большевики отбили у правительства бронепоезд «Вардан Зоравар», что в Карсе, в Александрополе и еще во многих других местах между ними и дашнаками происходят жестокие схватки. По рассказам отца получалось, что эти большевики — Алавердян, Мусаэлян, Гукасян и другие — вовсе и не плохие люди. Зато Аракел-ага говорил о них с пеной у рта, а его сын, маузерист Бахшо, даже участвовал в боях против большевиков.

А были еще вот и такие, как наши музыканты: они просто избегали каких бы то ни было разговоров, считая, что от подобных дел лучше держаться подальше.

Все это казалось мне странным, непонятным и слишком сложным, чтобы долго занимать мои мысли, тем более что это время мы были заняты вопросом, казавшимся куда более важным для нас: обменивали между собой брюки, гимнастерки и башмаки, потому что на вокзале-то мы напялили кому что под руки подвернулось, не считаясь с размером. За этим переодеванием застал нас вошедший дежурный полка. Он передал приказ начальства о том, что вечером-де музыканты должны играть в доме премьер-министра на банкете в честь англичан.

— Но смотрите, чтобы на сей раз не было никаких штучек, — предупредил дежурный, — не то вам худо придется.

Он ушел, и все облегченно вздохнули. Из его слов мы сделали для себя вывод, что, может, за нашу проделку теперь уж и не взыщут — не до того начальству.

Несмотря на громадные размеры зала, в этот вечер в доме премьер-министра яблоку негде было упасть, и оркестр разместили в смежной комнате у распахнутых настежь дверей. Мы играли, а сами с завистью взирали на ломившиеся от яств и напитков столы, длинными рядами расставленные вдоль стен. Вокруг столов восседали английские офицеры, дашнакские министры и их разряженные жены, которые казались мне необыкновенно красивыми.

Банкет начался с речи премьер-министра. Он то и дело взмахивал руками и восклицал: «Мы всей душой преданы идеям западной цивилизации!..»

Я, конечно, не разбирался, что значит «идеи западной цивилизации», но слова были красивые, необычные, никто из наших таких не употреблял.

После министра стал говорить англичанин. Все почтительно называли его мистером Ноксом. Из его речи я тоже ничего не понял. Прежде всего потому, что произнес он ее по-английски. Но даже когда переводчик перевел эту речь на армянский, до меня все равно ничего не дошло.

— Уважаемые леди и джентльмены, — сказал переводчик, — я чрезвычайно рад видеть, как вы и ваша страна пробуждаетесь от векового сна и входите в ряды цивилизованных народов…

Слова эти почему-то вызвали среди гостей бурное ликование. Все зааплодировали, закричали «ура», а я с изумлением глядел то на одного, то на другого и никак не мог в толк взять, когда же это все они спали, и когда англичанин увидел их пробуждение, и почему, собственно, все это их так радует.

— Туш!.. Туш!.. — визгливым голосом закричал тощий тип с козлиной бородкой.

И мы два раза подряд сыграли туш в честь мистера Нокса.

Затем англичанин долго и очень высокопарно и туманно говорил о неустрашимой армянской армии и о Турции. И наконец он сказал:

— Леди и джентльмены, должен предупредить, что вам грозит страшная опасность. У вас есть ужасный враг. Сейчас я говорю не о турках. Большевизм — вот где ваша гибель!.. Посмотрите на Россию. Там царит анархия, беззаконие, растоптана цивилизация… Страшитесь большевистской заразы! В мае этого года вы с трудом подавили первую вспышку этой страшной эпидемии, но сегодняшний случай на вокзале должен вас насторожить. Враг еще жив! Не дайте ему поднять голову. Не жалея сил, уничтожайте большевиков, и пусть ваша страна живет свободно отныне и навеки!..

Эти слова снова вернули меня к мысли о том, как по-разному люди относятся к большевикам. Вот и еще один, на этот раз уже совершенно чужой человек, называет их более страшными врагами армян, чем турки, и требует уничтожить всех. И остальные, кажется, тоже согласны с ним. Вот они снова кричат «ура» и аплодируют. А козлобородый опять визжит:

— Браво!.. Туш!.. Туш!..

Мы и на этот раз сыграли туш. После этого за столом воцарилась полная тишина, нарушаемая только звоном бокалов. Все благоговейно чокались с англичанином и пили за его здоровье.

Вдруг среди перезвона я услышал чьи-то приглушенные, но четкие слова:

— Мерзавец! Истинный мерзавец!..

До этого я не раз слышал, как наши ребята произносили слова и похлеще, но на сей раз я, сам не знаю почему, содрогнулся. У меня не было никакого сомнения, что выкрикнул эти слова кто-то из наших и что адресованы они англичанину. Мгновение, затаив дыхание, мы переглядывались: кто же это?!

К счастью, никто, кроме нас, видимо, не расслышал этих слов. Даже Штерлинг, который в эту минуту стоял спиной к оркестру, оставался невозмутим. Впрочем, все его внимание было поглощено гостями. Он старался не пропустить ни одной команды. Вот он повернулся к оркестру и зашептал:

— Сейчас начинайт танцевать… Шнеллер, Вальдтейфель…

Мы поспешно раскрыли ноты с вальсом Вальдтейфеля и, как только послышался шум отодвигаемых стульев, начали играть.

Так никто и не узнал, кто же осмелился обругать англичанина.

Банкет затянулся до поздней ночи. Все мы страшно устали и проголодались. В тревоге дня мы даже не поужинали, а в полку был неписаный закон: кто опоздал к трапезе, оставался голодным.

Во время одного из перерывов ребята попросили Арсена: пусть, мол, поговорит, чтобы нас накормили. И впрямь, на столах оставалось еще столько яств, отчего бы и не выделить нам небольшую долю? Штерлинг, например, уже устроился за одним из столов и за обе щеки уплетал шашлык и запивал его вином.

Арсен решительно направился к маэстро. Через минуту-другую он вернулся и молча уселся на место, крепко обхватив свой огромный бас-геликон, будто боялся, как бы кто-нибудь не выхватил его.

Ребята в конце концов стали перешептываться между собой:

— Поглядите, как он притих… Ни бе тебе, ни ме…

— Ишь, сидит словно овечка…

— И инструмента его совсем не слышно…

Последнее обстоятельство заметил также и Штерлинг.

— Эй, фельдфебель! — зашептал он сердито. — Почему вы играйт зо шлехт?..

— «Шлехт, шлехт»… — бормотал себе под нос Арсен. — Сам сел, поел-попил, тебе-то какая забота, что у меня в животе кишка кишку лопает… Шлехт!..

К счастью, в это время англичане поднялись, сказали, что устали с дороги и должны отдохнуть.

И как только они вышли, нам было приказано собрать свои манатки и отправляться в казарму.

…Ночь была лунная. Перед домом премьер-министра стояло несколько фаэтонов, а вокруг суетились гости; одни спешили занять место для себя, другие соревновались в галантности: уступали места друзьям и знакомым.

Несмотря на поздний час, у подъезда толпились голодные, изможденные беженцы. Они молили о куске хлеба. Несколько офицеров с бранью пытались отогнать их подальше, чтобы не ударить лицом в грязь перед чужеземцами.

Мы все вместе дошли до ближайшего угла. Здесь нам предстояло разойтись в разные стороны: музыкантам — в казарму, а мне домой (я, как самый младший, пользовался правом ночевать дома).

Улицы были пустынны. Только время от времени слышались звуки торопливых шагов запоздалых прохожих да издалека доносились какие-то выстрелы.

— Мальчики кутят, — озабоченно сказал Арсен, прислушиваясь к выстрелам. Потом обернулся ко мне: — Пошли, провожу тебя.

— Не надо, — сказал я, немного обидевшись. — Я не маленький, сам дойду. Никого я не боюсь.

— А кто говорит, что боишься? — засмеялся Арсен. — Разговор у меня к тебе есть.

Великан-басист был моим идолом, и, услышав, что он хочет говорить со мной как с равным, я, конечно, не стал возражать.

— Ну что ж, пошли, — произнес я как можно равнодушнее.

Мы попрощались с остальными и направились в сторону нашего дома. Я прислушивался к шагам, гулко отдающимся в тишине ночи, и ждал, когда Арсен начнет разговор.

Но старшина молчал, погруженный в свои мысли. Перекинутый через его плечо бас-геликон поблескивал в лунном свете. Я решил сам начать разговор:

— Сегодня под конец твой геликон совсем не звучал. Почему это?

— Не знаю, — рассеянно пожал плечами Арсен и снова погрузился в размышления.

Я решил подождать еще немного. Меня вдруг заняла проблема: как бы это наступить на собственную тень, которая двигалась впереди меня? Но каждый раз, едва я решительно выбрасывал вперед ногу, тень отскакивала от меня. Заметив мои попытки, Арсен в сердцах сказал:

— Ходи спокойно, что это за мальчишество!

На сей раз я уже возмутился:

— А чего же ты молчишь? Ведь сказал — разговор есть!

— Разговор? Какой еще разговор? — удивленно поглядел на меня Арсен.

— Откуда я знаю?.. Сам же сказал, что хочешь поговорить.

— Ах да… — протянул басист. — Послушай, как ты думаешь, кто это сегодня обругал англичанина? Там, у министра…

Я пожал плечами.

— Мне показалось, что это ты…

— Я? Нет, братец мой, — покачал головой Арсен. — С меня довольно и того, что было сегодня на вокзале. За такие слова с человека могут кожу содрать.

— А что говорил этот англичанин, я ничего и не понял, — сказал я.

— Ну, это не твоего ума дело, — ответил Арсен и снова надолго замолчал.

Я окончательно разозлился. Выходит, он обманул меня. Никакого разговора у него нет, просто пошел меня провожать.

— Знаешь что, — сказал я, останавливаясь посреди улицы. — Иди-ка ты в казарму, а я сам домой доберусь…

— Почему? — растерялся Арсен.

— Так… Не нужны мне твои провожания.

Я повернулся, чтобы уйти, но тяжелая лапа Арсена тут же опустилась на мое плечо. Несмотря на свою грубую наружность, он был очень добрым парнем, этот Арсен. И наверно, он в эту минуту понял, что творится в моей душе.

— Ладно, не обижайся, — сказал он примирительным тоном. — Ты только послушай, что делается. — Он затих и снова прислушался к выстрелам, которые теперь раздавались совсем близко. — Опять нализались и шныряют по улицам со своими маузерами. Кто знает, что может случиться… Можно ли в такую ночь тебя одного отпускать?

И Арсен с какой-то грубоватой нежностью вдруг притянул меня к себе. Что и говорить, заботливость старшины очень меня тронула: сам еще не избавился от сегодняшних забот, неизвестно чем все кончится и что ждет его завтра, а он думает обо мне, пошел провожать, чтобы, не дай бог, не случилось беды…

И я, в свою очередь, повинуясь внутреннему порыву, крепко прижался к Арсену, но тут же отстранился.

Дальше мы шли молча, погруженные каждый в свои мысли, пока не добрались до наших ворот.

Арсен толкнул калитку и, убедившись, что она закрыта, протянул руку к колотушке. Но я удержал его:

— Не надо, Аракел-ага рассердится.

— Это кто? Хозяин дома, что ли?

— Ага. Весь день как собака лается, что я его по ночам бужу… Лучше перелезу через забор.

— Погоди-ка. — Арсен опустил с плеча инструмент, засунул руку в широкую пасть геликона и вытащил оттуда что-то. — Держи.

Я в темноте ощупал, протянутый мне предмет.

— Хлеб, белый хлеб… Откуда это?

— Держи, не твоя забота. — Арсен снова всунул руку в инструмент. — И это держи.

На сей раз в мои ладони посыпались английские галеты и конфеты в бумажной обертке. И только сейчас я вспомнил, что после неудачных переговоров со Штерлингом Арсен куда-то исчез. По-видимому, он совершил небольшой набег на хозяйскую кухню.

Я не смог удержаться от смеха:

— А мы-то все думали, отчего это у тебя инструмент не звучит!..

— Ну ладно, ладно, лезь на свой забор…

— А это? — спросил я, протягивая ему все добро.

— Это же тебе, балда.

— Арсен… — начал я, но тут же какой-то комок застрял у меня в горле и голос вдруг осип.

Да и Арсен не дал мне продолжать.

— Ну лезь, тебе говорят, а не то назад отберу! — сказал он и подсадил меня своей огромной ручищей.

— Инструмент, мой инструмент… — зашептал я сверху.

Арсен протянул мне альт, и я соскочил вниз.

— Ну, зольдат, как делишки? — послышалось из-за стены.

— Гут, очень хорошо, — сказал я. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Арсен.

И я услышал его удаляющиеся торопливые шаги.

В лунном свете поблескивали стекла веранды Аракела-аги. Все остальные строения потонули в тени большого соседнего дома.

Только я сделал несколько шагов в сторону своей каморки, как послышались тихие шаги и я заметил движущуюся ко мне тень.

— Мам, это ты? — тут же догадался я.

Она подошла и молча обняла меня.

— Почему не спишь? — упрекнул я ее.

— Ждала, пока вернешься. Сегодня ты очень опоздал. Ничего не случилось?

— Мы играли в доме премьер-министра. Опять какие-то англичане приехали… Если бы ты знала, какую мы сегодня штуку выкинули… Смотри, видишь, на мне новая форма… Но только ты немного подшей ее, а то все спадает с меня…

— Пошли, пошли домой, — сказала мама.

Мама зажгла керосиновую лампу, что стояла на столе. Стекло было надтреснуто и заклеено пожелтевшей от огня полоской бумаги.

Свет лампы падал на большую тахту, где рядком были расстелены постели всего нашего семейства, на старый стол и стулья, на почерневший от времени посудный шкафчик. Часть комнаты отделяла занавеска. За ней была мамина «кухня». Каким же бедным показался мне в этот вечер наш дом!

Правда, в нише в углу было сложено на ящиках довольно много книг — свидетельство того, что дом хоть и бедный, но люди в нем живут читающие. Однако на этот раз даже обилие книг меня не утешило.

А мама уже начала осматривать при свете мою новую форму, довольно кивая головой. И это напомнило мне о других сокровищах, которые я принес с собой.

— Смотри, мама, что я принес, — сказал я с гордостью, показывая ей гостинцы Арсена.

Она снова обняла меня и поцеловала. Потом сказала:

— Ладно, Гагик-джан, давай спать, поздно уже…

И почти тут же погасила лампу, потому что нужно было

экономить керосин.

Я быстренько разделся в темноте и нырнул в постель. Отец так и не проснулся. А чуть позже послышалось ровное дыхание мамы. Но мне спать не хотелось. Множество мыслей роилось в голове, в памяти всплывали события минувшего дня, Арсен, Цолак…

Арсен и Цолак… Отчего это люди бывают такими разными? Отчего Арсен добрый и хороший, а этот Цолак такой противный?..

Не знаю, сколько времени я пролежал так, но вот послышались первые петушиные крики. А я лежал на спине, заложив руки под голову, и улыбался в темноте своим мыслям, рисовал себе картины, одна другой приятнее: как по достоинству награждают Арсена и, наоборот, как с позором выгоняют из музкоманды Цолака.

С этими мыслями я и заснул.