Музыкантская команда

МЫ ГОТОВИМСЯ К ТОРЖЕСТВЕННОЙ ВСТРЕЧЕ

Был август, конец жаркого лета двадцатого года.

В Ереване ждали прибытия представителя Антанты — английского полковника Нокса. Вместе с почетным караулом встречать его должна была и наша музкоманда.

С самого утра мы репетировали то английский гимн, то дашнакский.

Мало того, что английский гимн был, по-моему, самым нудным гимном на свете, мы еще и играли его из ряда вон плохо — у нас было испорчено настроение. Наша музкоманда хотя и размещалась в казармах ереванского полка, но, будучи единственной в городе, она подчинялась непосредственно начальнику гарнизона. Это имело свои плюсы и минусы. Почти каждый вечер мы выступали с концертами в Летнем саду, нас часто приглашали и на всякие банкеты, на празднества, на парады и на похороны. Поэтому мы жили довольно свободно: уходили из полка в любое время и вообще не подчинялись правилам внутреннего распорядка.

Надо признаться, что мы часто злоупотребляли своей свободой.

Помню, позвали нас как-то на похороны известного в городе богача. За игру нам, конечно, платили, но все деньги обычно сразу же попадали в карманы командиров, а нас, в лучшем случае, только кормили посытнее.

О том, что нас приглашают на похороны, дежурный полка сказал мне. Ну, а я, как и следовало, передал все честь честью старшине Арсену (Штерлинг в похоронных процессиях никогда не участвовал). Но когда мы вошли в указанный двор и сказали, зачем пришли, нас с руганью выставили вон. Видно, я перепутал номер дома, потому что в этом доме никто не умирал. Мы стояли на улице, не зная, как нам быть. Возвращаться в полк ни с чем музыканты не хотели— боялись, что меня накажут. Кто-то предложил заходить подряд во все дворы, но остальные не согласились. Не в каждом дворе отделаешься бранью, могут и кулаки в ход пустить. И тут кларнетист Завен, мастер на выдумки, предложил другой выход. Мы заиграли траурный марш и двинулись по улице.

Был полдень, и на улицах народу хоть отбавляй. У хлебного магазина стояла огромная очередь. И все, конечно, смотрели на нас с удивлением.

Откуда ни возьмись, повылезали чумазые беспризорники и тесным кольцом окружили нашу команду. Эта масса придала процессии еще более необычный вид.

Так мы дошли до конца улицы. Никто не вышел нам навстречу. Похоже было, что никто нас здесь не ждал. Кто-то предложил возвращаться, но остальные не согласились. Наконец Арсен скомандовал: «Кру-у-гом!» — и мы, всё также играя похоронный марш, зашагали в обратную сторону. Беспризорники не отставали. Больше того, их даже прибавилось. Мы попытались отогнать мальчишек, но они тут же окружили нас снова. Четверо из них стали дурачиться: схватили какого-то паренька и понесли вместо покойника, а остальные выли, кричали, рвали на себе волосы — играли роль убитых горем родственников.

Прохожие смеялись, а некоторые ругали нас, но мы продолжали играть, пока вдруг из какого-то двора навстречу нам выбежали, замахали руками: наконец мы нашли дом, который искали…

Об этой нашей выходке в городе говорили несколько дней. Ругали на чем свет стоит. А уж как в полку нам досталось, и говорить не приходится. Грозились на гауптвахту засадить, но на другой день мы должны были играть на банкете у местного богача, и начальству ничего не оставалось, как простить нам.

Не удивительно, что полковое командование не выносило нашу команду и при всяком удобном случае делало все возможное, чтобы поприжать нас. Стоило кому-нибудь из нас хоть немного опоздать к завтраку, и в кухне уже ничего не выдавали, да еще и издевались: «На банкете поужинаете».

Но ужаснее всего было то, что нам никто не хотел выдавать новую форму, а старая уже совсем расползалась на нас. О башмаках и говорить не приходилось.

Не знаю откуда, но среди музыкантов пошел слушок, что в полку для нас получено новое обмундирование, но командование присвоило его себе. Все волновались, горячо спорили, что-то кому-то доказывали. И в день, когда мы репетировали английский гимн, страсти накалились до предела, потому и репетиция все не клеилась.

Штерлинг, изрядно с нами намучившись, отложил наконец палочку и обратился к Арсену:

— Вас ист дас?.. Почему играть так плёхо?..

— У ребят настроение упало, маэстро, — объяснил старшина, вытянувшись перед капельмейстером.

— Почему?

— Да все из-за этой формы. По какому они, спрашивается, праву не выдают ее нам?

Это был не первый разговор о форме со Штерлингом. Старик вдруг взорвался:

— Их ферштейн нихт…[4] В Армения нет порядок. Я тебе три раз говориль, что биль у польковник Багратуни, но он ответил, что вам новый платье не дает, ваш платье совершенно новый…

— Вот это новое, маэстро? — Арсен дернул себя за ворот. — Мы уже третий год носим ее, на честном слове все держится…

— Мольчайт! — закричал Штерлинг. — Ты есть старшина, фельдфебель, ты служить в армия… В армия главное— дисциплина, порядок. Понятно?.. Если польковник сказали, что ваш форма кароший, фельдфебель собирай одежда, мой, штопай и сделай аллее музикантен настоящий зольдатен…

Пока он говорил, открылась дверь и в репетиционный зал вошел невысокий юноша в штатском. Но мы были так увлечены спором Штерлинга и Арсена, что вначале не обратили на него внимания.

— Дело ваше, маэстро, — пожал плечами Арсен. — Вот мы сегодня идем встречать этого англичанина Нокса или как его там… Поглядит он на нас и что же скажет, а?

— Это не есть ваша забота. — Штерлинг с недовольным лицом повернулся к вошедшему: — Вас волен зи?.. Что хочет вы?..

— Здравствуйте, маэстро, — ответил вошедший, пройдя вперед. — У меня рекомендательное письмо… От доктора Миракяна.

Штерлинг молча взял протянутое письмо и стал читать. Немного погодя он поднял голову.

— Ваше имя Цолак Саградян? — спросил он. — Вы был корнетист? Играл в армии Кольчак?.. А почему идти в Эриван?.. Кто пустил вас?..

— Но ведь красные разбили нашу армию, маэстро, — ответил юноша. — А мой отец был торговцем, и большевики арестовали его… Мне оставалось только бежать сюда, в свободную Армению…

Объяснение вполне удовлетворило маэстро. В те времена действительно некоторые армяне, служившие в белой армии, возвращались в дашнакскую Армению.

— Зер гут, зер гут, — сказал Штерлинг.

Маэстро провел новичка в свою комнату — прослушать, как он играет, а нам пригрозил, что, если мы еще раз заведем речь о новой форме, всех нас наконец посадят на гауптвахту.

Как только маэстро вышел, мы сразу повскакали с мест.

— Видали?! — вскричал Арсен. — Полковник Багратуни сказал, что наши формы новые! Ах, чтоб ему!..

Все ребята разозлились не на шутку. Мы прекрасно знали, что полковник Багратуни и особенно его адъютант, всем известный повеса Матевосян, обворовывает весь полк, добывает себе на кутежи. У нас не было никакого сомнения, что и наша форма пойдет им на попойки.

Неужто мы смиримся с этим, ребята, не проучим их? спросил кларнетист Завен, зачинщик всех наших проделок.

Маленький, толстенький, любитель позубоскалить, он все

гда что-нибудь да придумает. Потому-то и на этот раз вся команда обернулась к нему, ожидая, что он такое скажет. Но в ту минуту из комнаты, куда ушел Штерлинг с новичком, донеслись звуки корнета. Все прислушались. Мелодия была мне незнакома, но чувствовалось, что играет он хорошо.

— Ого, ничего себе играет, а, ребята? — заорал Корюн, по прозвищу Гимназист, который тоже был корнетистом.

— И правда зер гут, — подтвердил Завен. — Если не лучше, то и не хуже тебя, Корюн, играет…

Но Арсен был явно чем-то недоволен.

— И откуда этот Жоржик свалился на нашу голову? А, Гагик? — добавил он, обращаясь уже ко мне.

Удивительный парень этот Арсен! Он иногда задавал мне такие вопросы, что я терялся.

— Не знаю откуда, он ведь сказал, что красные поймали его отца, а он удрал сюда…

— Ох уж эти мне красные! — в сердцах произнес Арсен. — Не могли вместе с отцом и сыночка прихватить?

Признаться, мне было странно, чего это Арсен взъелся на новенького. Цолак явно был хорошим музыкантом и не подал никакого повода к неудовольствию.

— И что тебе в нем так не понравилось? — удивился баритонист Киракос. — Парень вроде ничего. Вполне достойный человек и играет здорово.

— А ты помалкивай! Тоже мне «достойный человек»? Вроде тебя, — разозлился Арсен. — Думаешь, я не помню, что и ты втерся в музкоманду по знакомству…

А ведь и правда! Все прекрасно помнили, как Киракос в первый раз пришел в музкоманду. Штерлинг не принял его, сказал, что способностей нет. Но музкоманда считалась «теплым местечком», и родственнички Киракоса всеми правдами и неправдами добились своего, и, вопреки желанию Штерлинга, парень был зачислен в музкоманду.

— Не люблю, когда с записочками приходят, — продолжал упорствовать Арсен. — Небось купеческий сыночек. Без взятки тут наверняка не обошлось. Ну да черт с ним! Давайте лучше о деле поговорим. Я придумал, как нам насолить этим мерзавцам за то, что они присвоили наши формы. Только вот как бы этот Жоржик, драпанувший от красных, не пронюхал и дела не испортил…

— И что же ты придумал? Может, расскажешь? — поинтересовались ребята.

— А ну, Малыш! — повернулся ко мне Арсен.

Я понял его: это означало, что мне надо идти к двери. Я уже привык в таких случаях стоять на страже.

Арсен приглушенным голосом стал выкладывать свой план.

— Начальство считает, что формы наши еще новые, — сказал он. — Вот мы и покажем, какие они новые. Выберем в каптерке все самое драное, нарядимся и пойдем на вокзал. Пусть англичане полюбуются.

На минуту все опешили от такого предложения. Первым опомнился Киракос и заорал:

— Издеваешься, что ли, над нами?! Хочешь, чтобы Багратуни всех в геенне огненной сжег?..

— И правда, Арсен, придумаешь тоже… — протянул флейтист Вардкес, которого за спокойный нрав прозвали Тихоней.

— Ничего они не сделают, — уверенно сказал Арсен. — Захотят, конечно, прижать нас, не без этого, да ничего не смогут поделать.

— Может, думаешь, твои прекрасные глаза на них подействуют? — не унимался Киракос.

— И в самом деле, не вздумай дурака валять! — вмешался в разговор Гимназист. — Из-за тебя всех нас в тюрьму засадят и восемь шкур сдерут…

— Да вы забыли, что ли? Ведь в городе, кроме нашего, нет никакого оркестра! — заорал Арсен. — Начиная с сегодняшнего дня будут закатывать банкет за банкетом в честь англичанина, парады всякие да смотры… И как же это они без нас выйдут из положения? Как, я вас спрашиваю…

Что верно, то верно. Наш оркестр и правда был единственный в городе! В такое время им без оркестра никак не обойтись. Однако многие еще колебались. А Киракос упрямо твердил, что не снести нам головы за такую проделку.

Завен разозлился и закричал на него:

— Кончай ныть, Дьячок, дай нам подумать!.. — И, уже обращаясь к Арсену, добавил: — Что и говорить, хорошую ты придумал потеху, но вот вопрос: что нам делать с этим новеньким корнетистом? Дело-то ведь такое, что все должны, как один, действовать.

Тут я заметил в коридоре Цолака, он направлялся в нашу сторону.

— Полундра! — закричал я. — Он идет сюда…

Ребята примолкли. Цолак, улыбаясь, вошел и сказал:

— Ребята, а кажется, Штерлингу понравилось, как я играю. Он потопал в штаб оформлять меня приказом. Так что можете поздравить: с сегодняшнего дня я в вашей муз-команде. Давайте познакомимся поближе. Как зовут меня, вы слышали — Цолаком, а фамилия — Саградян…

Арсен подошел к нему и протянул руку:

— Здорово, браток, а меня Арсеном звать. А другое мое имя — Дмбуз[5]. Я здешний старшина…

Затем он по очереди представил всех музыкантов. Называя их имена и клички, сказал, кто на каком инструменте играет, и охарактеризовал, у кого какой характер. Начал с шутника Завена, потом представил Тихоню Вардкеса и так всех по очереди. Наконец до меня добрался.

— Мы, браток, слушали тебя! — Арсен многозначительно посмотрел на Цолака. — Играешь ты и правда здорово. Но скажи-ка на милость, знаешь ли ты правила музыкантской команды?..

— Знаю, — кивнул Цолак. — Штерлинг, почитай, битый час мне их втолковывал.

— Втолковывал, говоришь? И какая же первейшая заповедь? — спросил Арсен.

— Ну… быть дисциплинированным, не опаздывать на репетиции, выполнять все приказы начальства…

Мы дружно расхохотались.

— Это Штерлинг так считает, а сам-то ты способен пораскинуть мозгами? — И Арсен обратился ко мне: — Ну-ка, Малыш, скажи-ка нам, какая первейшая заповедь муз-команды?

Я сделал шаг вперед и без запинки, как учил меня Арсен, выпалил:

— За товарищей и в огонь и в воду!

— Понятно? — наставительным тоном спросил Арсен, глядя на Цолака. — А вторую заповедь знаешь?

На сей раз Цолак уже молча пожал плечами. Арсен снова обернулся ко мне:

— Малыш…

— За товарищей и в огонь и в воду! — повторил я.

— А третья заповедь какая? — продолжал Арсен.

Но Цолак предупредил меня:

— Опять же за товарищей и в огонь и в воду! Так, что ли?

— А ты понятливый! — довольно произнес Арсен.

— Ну что ж, ребята, — серьезно сказал Цолак, — я очень рад, что вы придерживаетесь такой заповеди. Постараюсь не подвести вас и я.

— Зер гут, зер гут, — кивнул Арсен. — Остается только выдать тебе военную форму, и с сегодняшнего дня ты станешь, как и мы, парнем музкоманды… — Он подмигнул нам и, открыв дверь, вошел в свою каптерку.

Цолак вынул из кармана пачку папирос «Лора».

— Есть среди вас курящие?

Вопрос был излишним. Курили все. И так как курево ребятам выдавалось очень редко, все с возгласами: «Налетай, ребята!.. Живем!» — потянулись за папиросами и в мгновение ока почти опустошили коробку. Я было тоже потянулся, но Цолак дал мне щелчка и закрыл коробку.

— А я и не курю! Просто хотел проверить тебя… Арсен мне поблажек не делает.

Цолак весело рассмеялся.

Киракос жадно затянулся и доверительно сказал:

— Ты не горюй, что все твои папиросы разошлись. Нечего будет курить — Малыш насобирает тебе окурков.

Что верно, то верно. Иногда нашим приходилось уж очень туго, и тогда я собирал им окурки на улице. Но, кроме Киракоса и еще кое-кого, никто их не курил.

— А вам, выходит, не очень-то сладко живется, — сказал Цолак.

Киракос стал жаловаться: и с табаком, мол, в армии дела плохи, и с едой не ахти — тоже дают только червячка заморить…

— А может, помолчишь, Дьячок? — прервал Завен. — Уж ты-то голодным не остаешься. Забыл, как мы тебя застукали, когда втихаря лаваш с каурмой[6] лопал?..

— Ну ладно, ты… — испуганно забормотал Киракос. — Вечно будете попрекать меня этим?.. Ну случилось, согрешил раз. Больше-то я такого не делаю?..

— Как же, сделаешь! Кулак Арсена и не у такого сеньора аппетит отобьет, — засмеялся Гимназист.

Я слушал эту перепалку, а сам все думал: «И где это Цолак научился так играть?» Думал-думал и спросил. Он сказал, что учился в консерватории. Есть, оказывается, такое учебное заведение.

— А я смогу поступить б консерваторию, как ты думаешь? — не отставал я от Цолака.

— Почему же нет? Вот погоди немного, может, в Ереване откроют консерваторию, ты и поступишь туда.

Я ему, конечно, не поверил. «Откуда в Ереване взяться консерватории?» — подумалось мне.

В это время Арсен вышел из каптерки и, положив перед Цолаком форму и башмаки, сказал:

— На, браток, носи на здоровье.

Мы поглядели на обмундирование и все невольно прыснули: «Носи на здоровье», а носить-то там и нечего, потому что такие это были лохмотья. Цолак покосился на нас: подумал, наверно, что мы его разыгрываем. Но уж какой там розыгрыш. Просто Арсен решил испытать парня.

Чуть позже и мы все должны были вырядиться в такие же лохмотья. Арсен хотел проверить, наденет Цолак такую рухлядь или нет. Не согласись он на это, все наши планы сорвались бы.

— А чего все это в таком состоянии? — спросил Цолак, приподняв двумя пальцами штаны.

— Чем богаты, тем и делимся, другого у нас не имеется, — отрезал Арсен.

— В таком случае я останусь в своей одежде.

— Как же так? В штатском пойдешь на вокзал? — удивился Завен.

— Нет, почему же? — спокойно возразил Цолак. — Я ведь из армии, и у меня почти совсем новое обмундирование.

— Так то колчаковское, а здесь дашнаки, — сказал Арсен, — у них другая форма.

— Какой же ты старшина? Не знаешь разве, что и Колчаку и дашнакам обмундирование дает Антанта? — съязвил Цолак.

Ребята заволновались. Нельзя же было допустить, чтобы все мы пошли на вокзал в старье, а этот новенький вырядился бы с иголочки. Все бы поняли, что к чему. Надо было во что бы то ни стало воспрепятствовать Цолаку. Может, рассказать ему о наших планах? Но нет! Кто знает, что он за гусь! Еще, чего доброго, продаст!..

— А где же эта твоя колчаковская форма? — поинтересовался Арсен.

— Дома у дяди, — ответил Цолак. — Я сбегаю переоденусь и вернусь.

— Не пойдет это!

— Почему?

— А потому, что через час мы отправимся на станцию английского гостя встречать.

— Ну и ладно! Переоденусь и приду прямо на вокзал…

Ребята замялись. Цолак стал объяснять, что ему даже очень на руку это: жена дяди, мол, тяжело больна, и надо обязательно ее проведать.

— Не пойдет! — сердито отрезал Арсен. — Где это видано? Не успел явиться в команду, уже в город бежит!

Цолак мгновение колебался. Может, боялся восстановить против себя ребят. И тем не менее он сказал:

— Ничего не поделаешь! Придется отпроситься у Штер-линга… Думаю, он поймет меня и отпустит…

Сомнений ни у кого не оставалось: новенький — тот еще фрукт! Арсен, смерив его взглядом с ног до головы, процедил сквозь зубы:

— Ладно, будь по-твоему, иди… Но сегодняшний день запомни!

Он сказал это так, что Цолак снова на миг как бы заколебался.

— Поймите, ребята, я должен идти, — сказал он твердо.

Все молча отвернулись. Цолак вышел. Мы помолчали.

Первым заговорил Завен:

— Ну, что теперь будем делать, старшина?

— А то и сделаем, что решили.