Надежда умирает последней!

Опа!

Утро для меня началось достаточно рано. Без копеек десять. Все потому, что эти придурки, Вован и Олег вечером решили позвать меня гулять дебильным детским способом. Стояли под окнами и орали:

— Надька, выходи гулять!

Но! Во-первых, что за идиотизм? Двадцать первый век на дворе. У всех есть мобильники. А во-вторых, тысячу раз говорилось этим дятлам, что я — не Надька, и не собираюсь откликаться на это прозвище!

Лучшим вариантом оказалось залезть в кровать и попросить маман сообщить орущим, что я уже сплю. И что-то так разморило, что даже компик лень стало включать. Так сон меня и настиг.

И вот утро, пахнет блинами. Младшая сеструха, несмотря на выходной, поперлась в музыкалку. К конкурсу какому-то готовиться. Она-то мамина радость, не то, что я. Меня в институт то еле-еле, с натяжкой приняли. Сейчас на четвертом курсе маюсь, пытаюсь стараться, чтобы не выперли. С переменным успехом.

— Ты встал? — голос мамы застал меня перед умывальником.

— Встал, встал! — отозвался я.

Да, должен представиться. Надежда Петр Сергеевич. Фамилия у меня… Эх! Из-за нее и прозвище с детства такое дурацкое! Папаня еще семь лет назад сбежал, да остались от него… Нет, не рожки и ножки. Долги, да фамилия, над которой все подряд ржут.

Для мамки и сеструхи Надеждой быть норм, а я то парень! Сменю. Вот институт закончу, и сменю! На нормальное что-нибудь. Иванов или Сидоров.

Я запихивал в рот уже пятый блинчик с вареной сгущенкой, когда в квартиру влетела растрепанная и запыхавшаяся сеструха.

— Мама! — заорала она как резанная.

Маман даже за сердце схватилась.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

Я же проглотил кусок блина, почти вставший поперек горла, и тоже уставился на Светку.

— Там… Там… — сеструха тыкала на дверь, на окна, но от переизбытка чувств ни слова вымолвить вразумительно не могла.

— Светочка! — раздался из прихожей скрипучий голос.

О нет! Зачем она приперла в дом эту старую мымру — Надежду Сигизмундовну? Этот голос я узнаю из тысячи! Год! Целый год, что меня семилетнего хватило на музыкалку по классу балалайки, это чудовище мучало жутким сольфеджио, обзывая идиотом и лентяем. И пусть второе было отчасти правдой, но от этого мымра лучше не становилась.

— Да, Надежда Сигизмундовна, на кухню проходите! — Светка обрела голос. Очень не вовремя!

Старая бабка шаркающей, но бодрой походкой, появилась в дверном проеме. Теперь я уже совершенно точно подавился блином! Кто же так над родным братом издевается!

Маманя тоже прифигела, но взяла себя в руки и пригласила старую грымзу присоединиться к позднему завтраку. И эта мымра согласилась, причем уселась прямо напротив меня, улыбаясь целым рядом золотых зубов. Я икнул и попытался изобразить улыбку в ответ. Вышло кривовато и страшновато. Ну и фиг с ней, с Сигизмундовной! Сама приперлась!

— Светик, — маман обратилась к сеструхе. — Что-то случилось?

— Там никого! — с радостно горящими глазами сообщила Светка.

— Тебе уже девять лет! Вполне достаточно для того, чтобы излагать мысли правильно и понятно другим! — без нравоучений никак.

— А она все и объяснила, — прошамкала забитым блинами ртом, Сигизмундовна. — Никого нет. На улице пустота. Ни одной живой душонки!

Я хотел было уточнить: «А Вы мертвая, что ли?», но сдержался.

— Может, просто утро еще, вот и сидят все по домам.

— В музыкалке тоже никого! — Светка решила, что блины это не интересно и запихнула в рот ложку с вареной сгущенкой. — Ы ф ахазиах икохо.

— Вынь ложку изо рта и повтори! — строго сказала маман.

— Она говорит, что в магазинах никого, — смилостивился я над сеструхой.

— Уху, — кивнула Светка.

— Вообще нигде никого нет, — опять мымра вступила в разговор, кокетливо облизывая палец от сгущенки и при этом как-то подозрительно мило глядя на меня. Я передернулся. — Я и в квартиры разные звонила, и просто людям на телефоны. Никто не отвечает!

Настырная бабка!

Маман задумалась и растерянно налила тесто прямо мне на тарелку вместо сковороды. Заметила, ойкнула и убрала тарелку.

— Дайте-ка, я Любке позвоню, она точно дома должна быть, и не спать! — она схватила мобилу и набрала своей закадычной подружке.

Звонила долго. Три раза. Но никто не ответил.

Я тоже заинтересовался и вытащил из кармана пижамных брюк свой телефон. И начал обзвон по списку. Андрюха — не отвечает. Анька, староста — только гудки. Даже нервничать начал, когда почти до конца списка дошел и все никак. И перед Янкой, соседкой, красовалась запись: «Я должен бабла». Что-то уж и не помню, кому это я там должен, походу, записал, чтобы не отвечать. По инерции набрал и этот номер.

— Алло! — после первого же гудка ответил дрожащий тихий голос девушки.

— Эм… — даже растерялся я. — Алле?

— Петя? — уточнил голос.

Я нахмурился. Кто же это? Никак не мог вспомнить. А кто хочет помнить тех, кому денег должен?

— Мммм… Дааа… — осторожно согласился я.

— Петенька! Что-то странное творится! Из квартиры все пропали! И родители, и бабушка! Соседи не откликаются…

— Слушай, а ты кто? — не нашел ничего умнее, чем спросить, я.

— Ну, как же… Смородина, из параллельной…

Конечно! Кто еще может сам себя прозвищем называть! Смородина. Потому что лицо вечно кислое. Тощая невзрачная блондинка в круглых очках с толстыми стеклами. Мне ее даже жалко иногда. Она все время всем пирожки своего приготовления предлагала. Все ржали и отказывались. А я взял как-то. Вкусный пирожок с яблоком был…

И тыщу хотел ей вернуть, но из головы вылетело.

— Точно! Смородина, — подытожил я.

— Петь! Мне Надежда Юрьевна ответила! — дрожащим голосом, прикрывая динамик ладонью, сказала мать. — Говорит, у нее все домашние куда-то ушли, пока она спала и не возвращаются, тоже на телефон не отвечают.

— Смородина, подожди сек, — сказал я в трубку и обратился к маман. — Надежда Юрьевна, это кто?

— Это парикмахер, — почему-то обиделась та. — Тебя в том месяце стригла, между прочим.

Я пожал плечами. Как будто я помнить должен как ту тетку звали.

— Петенька… — тихо позвал меня мой телефон.

— Да, Смородин, я тут.

— Что делать? Мне так страшно! А еще телевизор по всем каналам что-то странное показывает!

— Мелочь! Включи ящик! — тут же отреагировал я, а Смородине кинул. — Виси пока.

Телевизор стоял на кухне, скорее как бутафория, и включался крайне редко. Но работал.

Сеструха скорчила недовольную мину, но пульт достала и кнопку щелкнула. Синий экран. А посередине: «Внимание! Информация будет дана в 10–00 АМ по Гринвичу».

— Че, блин? — не понял я. — Мам, а у нас это когда будет, если 10–00 по Гринвичу до полудня?

— Час дня, — растерянно сообщила маман.

— Эй, Смородина! Ты тут еще?

— Да…

— Слыш, до тринадцати нуль-нуль ждем, че ящик покажет.

— А вдруг телефон потом работать не будет? Петь… — Смородина ненадолго замолчала, потом тихо-тихо спросила. — А можно мне к тебе прийти? Одной совсем плохо.

Я почесал затылок и оглядел присутствующих. Мамка договаривалась с парикмахершей, что та придет к ним. Сеструха пялилась в экран телека и пила через трубочку молоко. Сигизмундовна жрала десятый блин.

— А как ты доберешься? — решил я уточнить.

— Так у меня права есть. Машину папину возьму. Вон она, под окнами стоит.

— Записывай адрес, — фиг с ней, пусть едет. Может так быстрее разберутся все вместе, что к чему.

Еще через час в нашей квартире было уже семь человек. Кроме Смородины и парикмахерши, приперлась белобрысая девчонка, ровесница Светки. Сеструха тоже всех своих знакомых обзвонила. Даже скорчилась, когда ей ответили на другом конце.

— Птицына, — вздохнула она.

С Птицыной моя сеструха то дружила, то дралась. Сейчас у них, как раз, был период конфронтации, даже во дворе демонстративно друг от друга отворачивались. Так что мамка отняла у Светки трубку, долго успокаивала плачущую девчонку, а потом быстро сбегала за той в соседний дом.

Теперь к напряженной растерянности женщин-родственниц, пофигизму Сигизмундовны и моему нарастающему интересу, прибавились страх Смородины, ойканье парикмахерши и всхлипывания Птицыной.

Где еще хоть один мужик? Я с этими бабами с ума сойду!

— Мам, я типа не курю, но у меня уже голова кругом идет. Пойду, подымлю на балкон, — сообщил я, а та отреагировала даже слишком вяло, просто махнув на меня рукой.

Я вытащил сигареты и зажигалку с верха кухонной полки, где они уже пару месяцев пылились, и направился на воздух.

— Я с тобой! — прошамкала Сигизмундовна. — Тоже покурю, молодость вспомню!

Меня передернуло. Вот, кто угодно, но только не она!

— И я! И я с вами! — завопила сеструха.

Тут маман ожила, отклеилась от Птицыной и с ужасом поглядела на дочь.

— Чтоооо?! — с возмущением воскликнула она.

— Да не, — поморщилась Светка. — Я, просто, постою на балконе! Интересно же на улицу поглядеть!

— Мам, ну ты что! — рассердился я. — Мелкая скорее по губам получит, чем сигарету.

— Кошмар сплошной с вами! Идите уже!

Сигизмундовна почему-то расстроилась, когда Светка попрыгала к балкону.

Я вытащил сигарету из пачки, бабка протянула сухонькую руку, в которую я тоже вложил сигарету.

— Тихо-то как… — мечтательно протянула Сигизмундовна, мастерски выпуская колечко дыма, и опершись на перила балкона, посмотрела в даль.

И ведь права старая карга. Ни одного человека на улице. Не кричат дети на площадке, не бухтят бабки у подъезда, вспоминая советскую власть, не переругиваются алкаши у небольшого магазинчика. Лишь одинокая псина периодически лает где-то вдали.

Интересно, что происходит? Апокалипсис? Все люди вымерли? А куда трупы делись? Просто исчезли? Почему тогда вся их семья жива осталась? Может, самые перспективные… Ага! Сигизмундовна с ближущейся деменцией, парикмахерша, выучившая таблицу умножения лишь на два и три, мамка с больной спиной, две шмакодявки-задохлика, заучка-очкарик и я. Не то, что какой-то урод, но и никаких выдающихся способностей нет.

— Вы все козлыыыыы!!! — заорала, вдруг, Светка во всю силу легких так, что я аж сигарету выронил от испуга. Блин. Прямо на балкон ниже этажом. Хорошо хоть, там сплошной бетон, не загорится.

— Ты что, деточка? — Сигизмундовна тоже вздрогнула, и теперь у нее дергался правый глаз.

— Ой! Всегда так хотелось сделать! — восторженно сообщила сеструха. — Особенно когда пацаны в школе бесили. Раньше нельзя было, типа — неприлично. А сейчас все равно никого нет.

Старушка почесала подбородок с тремя волосинками бороды, а потом выкинула сигарету и, вцепившись пальцами в перила балкона, сиплым голосом заверещала «на всю Ивановскую»:

— Олухи! Дегенераты! Лентяи беcхребетные!

В балконную дверь протиснулась Смородина.

— А мне тоже можно? — робко спросила она.

— Валяй! — я прикурил еще одну сигарету и приготовился наблюдать продолжение спектакля.

— Оболдуи брыдлые! Козлодрасины сиволапые! Вонючки глуподрылые!

Я удивленно покачал головой. Таких изощренных ругательств мне еще слышать не приходилась. Сигизмундовна так вообще зааплодировала.

— Ерохвосты несмысельные! — на последнем дыхании выдала Смородина и довольно улыбнулась. — Аж на душе легче стало!

— Да, девчуль, похоже, сильно тебя достали! — бабка прицокнула языком.

— Не то слово, — вздохнула Смородина.

За время, что мы развлекались на балконе, маман напекла еще блинов. Так что десяти часов АМ по Гринвичу, мы ждали все дружно сидя за столом и уплетая выпечку со сметаной. Я обожрался. Это самое важное, что можно было сказать из данного времяпровождения.

— Смотрите! — вдруг голосом сирены скорой помощи заверещала Светка, истерично тыкая в экран пальцем.

Вся честная компания дружно уставилась в небольшой телевизор, где рябила и дрожала длиннющая надпись, с трудом помещающаяся в диагональ четырнадцать дюймов.

— Че, блин? — потряс я головой. Прочитал еще раз. И еще. После этого надпись сменилась.

«В течение следующих трех часов по земному времени будут отключены все технологические предприятия и сооружения, станут недоступны любые технические средства. В течение этого времени всем живым дается время на любые виды связи, доступные на планете.

Проект „Надежда умирает последней“ подразумевает смерть всего живого, за исключением случайной выборки живых существ под именем „Надежда“

В течение трех часов будет сформирована флора и фауна для работы схемы „Игра“

С момента прочтения доступен начальный функционал системы».

— Охренеть! — я так и остался сидеть с открытым ртом. А глаза сами по себе еще раз пробежали по строчкам. В голове что-то щелкнуло. — Слыш, Смородина, ты Надька что ли?

— Не Надька, а Надя, — рассеяно поправила девушка, тоже не отрываясь от телевизора.

— Птицына, а ты?

— И я Надя, — пискнуло создание.

— Пеееть… — протянула Смородина и со странно округлившимися глазами посмотрела на меня. — Так одни Нади остались! Но ты… Ты что, раньше девочкой был?

Вопрос заинтересовал маман и сеструху. Они с интересом поглядели на меня. Парикмахерша тоже ухо выпятила, чтобы услышать сию увлекательную историю.

— Тьфу ты, блин! Да как тебе это в голову пришло! Судя по твоей логике, у меня и мама Надя, и сестра Надя и я тоже Надя!

Смородина с серьезным видом покивала.

— Нет же! — я плюнул от досады, правда, одним воздухом. За слюни маман бы голову оторвала. — Фамилия у нас у всех — Надежда. А так, я — Петр, мама — Дина Павловна, сестра — Светка.

— Странная фамилия! — пискнула Птицына.

— Чья бы корова мычала, снегирь недоделанный! — надулась сеструха.

— Светлана! — осекла ее маман и погладила белобрысика по голове.

Я же пытался понять о чем гласило дурацкое сообщение в телеке. Что за функционал системы? Никаких значков, типа как в играх не появилась. Я и прищуривался, и глаза закрывал — ничего. А уж обрадовался, что станет все, наподобие как в ВОВке, или Линейке, на крайняк.

— Мама, что ты за нее вступаешься, — в голосе сеструхи сквозили плаксивые ноты.

— Помолчите чуток! — я слегка повысил голос, нахмурившись. — Дайте понять, что за функционал!

Светка моментально заткнулась, а передо мной на стол плюхнулась потрепанная тонкая книжица, заляпанная чьими-то жирными пальцами. Я осторожно, стараясь касаться обложки лишь самыми кончиками двух пальцев, открыл ее.

На первом листке, почему-то в клеточку, словно в тетради по математике, был нарисован… эм… гммм… наверное, я. Но рисовал то ли дошкольник, то ли взрослый так, чисто поиздеваться. Палка-палка-огуречик… И на все это великолепие налеплена шевелюра а-ля «Я упала с самосвала, тормозила головой» и моя, вполне определяемая пижама. Даже видно, что ворот слегка порван.

Причем от верха идет стрелочка и подписано:

А низ показывает:

Даже тапочки прорисованы:

Какие хорошие тапочки. Боевые.

Сверху над рисунком надпись:

Надо придумать что ли? Как в игрульках не хочется, я там всякую билиберду вечно писал, типа Авырл5412. Может, Великий Воин? Нее… Пафосно слишком. Что-то от имени? Петька, Петруха, Петр Первый? Еще больше неее… Надо красивое и запоминающееся что-то. И желательно, чтобы никаких упоминаний про «Надю»! Может, как его… во! Антоним к слову «Надежда»? Хм… Безнадега? Отчаянье? Слишком по-бабски и слишком мрачно. А вот, если переделать… О! Отчаянный! Как фильм с Бандересом! Осталось понять, как заменить вопросики буквами. Если книжка выпала, когда вслух про функционал сказал, может и с ником сработает?

— Никнейм! — твердо сообщил я кому-то в воздух и ощутил себя идиотом. Потому что на меня воззрилось сразу шесть женских пар глаз.

Но слово возымело эффект, потому что на разворот книжицы упала ручка. Самая обычная, чернильная. Такую за пять рублей купить можно. Еще и кончик кем-то грызеный, да и чернила почти кончились.

Я уверенно вписал «Отчаянный». Неведомая сила тут же выдернула ручку и она растворилась в воздухе.

— Любопытная магия… — пробубнил я.

— Фу, какой ник сложный! — сеструха уже влезла носом в тетрадочку. — Буду тебя Чаем звать, так проще! И почему тебе мою прошлогоднюю тетрадь дали? Я же ее, вместе с этой ручкой только вчера в мусорное ведро выбросила!

Я поморщился и промолчал. Хотя в голове носилось прямо-таки огромное количество всяческих нецензурных слов.

— Он Петр, а не Чай и не Отчаянный! — заявила в этот момент маман. — Точка. Не обсуждается!

— Сами бы лучше посмотрели, что там у вас! Просто скажите: «Функционал»! — разозлился я, когда понял, что уже все смотрят в мою подрипанную тетрадочку.

— А мне тоже такую же мерзкую дадут? — подала голос Птицына. Ох, понимаю, почему Светка с ней поссорилась.

— Говори уже! — рявкнул я. Девчонка осеклась и забубнила, пытаясь выговорить странное для нее слово.

Под бормотание шести женских голосов, я перевернул страничку. Сверху было написало:

И под этим всем нарисован этакий барабан с делениями, ну, прямо как в передачке, что бабушка смотрела, «Поле чудес», называлось. В каждом отделении что-то накалякано, но таааак мелко, что и под лупой не разглядишь. Под колесом надпись:

Покрутите колесо, чтобы выбрать себе класс.

Что, блин? А где самостоятельный выбор? Я, вот, воина хотел. Ближника с мечом. Или, даже двумя! На крайняк, танка, ну или, если уж припрет, можно и лучником побыть. А вдруг маг достанется? Не люблю я этих белоручек в вечных юбках, даже на мужиках.

Но, выбора, похоже, не предвидится. Придется довериться судьбе. Уже догадываясь, как это сделать, я громко произнес:

— Покрутить колесо!

И оно реально закрутилось, прямо нарисованное. Только надпись поменялась:

Для выбора класса скажите «Стоп»!

— Стоп! — уверенно сказал я. Все равно не видно ничего, не получится, где хочется, сказать. Потому что нет того, что хочется.

Моментально колесо исчезло, а под словом «класс» более крупными буквами появилось:

Танцор с бубном

— Че? Кто, блин? Какой еще, бля, бубен?

— Петя! — резко осекла меня матушка.

— Ты не понимаешь! Мне класс какой-то голимый дали! Танцор, блин, с бубном!

Заржала Светка. Остальные не поняли. Бабы… Что с них взять. А сеструхе я, довольно болезненно, на ногу наступил. А че она ржет?

— Сама бы сначала этот говняный барабан покрутила, а потом смеялась!

— Петр! — маман, похоже, уже еле сдерживалась. Но и мне было хреново.

— Да, мам. И ты! Все вы! — я обвел бабский коллектив взглядом. — Давайте! Крутите этот барабан!

Женщины, и мелкие, и взрослые, и даже старая Сигизмундовна, начали открывать свои блокнотики. Почему только у меня такой жеваный?

У Светки новенький, в розовых блестках и с сердечками. Я, конечно, такой совсем не хочу. Но где справедливость? У Птицыной такой же, как у Светки, только блестки желтенькие. Кажется, маман их недавно купила, да сеструхе еще не отдала. У парикмахерши блокнот самый простой, в синей, однотонной, но плотной обложке. Там мамка рисовала всякие цветочки, когда по телефону болтала. У Сигизмундовны — антиквариат, как и она сама, — обложка потертая, но идеально чистая, черного цвета, вся в каких-то золотых вензелях. Мне кажется, этот блокнот я видел лет пять назад, когда лазил на антресоли в поисках елочных игрушек. От прапрабабки, вроде, остался. У Смородины — моя тетрадь, что валялась уже год не использованая, для записи иностранных слов. Дорогущая, в коричневом кожаном переплете. Я тогда думал португальский язык выучить… Но не срослось. А вот у маман был ее же собственный блокнот для записи рецептов. Вернее — обложка от него. Начинка то у всех изменилась.

— Хочу быть саммонером! — Светка, в отличие от остальных, в играх разбиралась не плохо. Ну да, вечно сидела у меня над душой, пока я играл, и ныла, прося уступить ей место. Иногда я не выдерживал и сдавался.

Мелкая даже кончик языка в предвкушении высунула.

— Стоп! — бровки ее радостно взмыли вверх, потом опустились. Губы затряслись. — Почему? Не хочу…

Казалось, Светка сейчас изобразит Алису в Стране чудес, и затопит всю комнату своими слезами.

— Что там? Может все не так плохо? — я решил побыть старшим братом. А что? И так все не просто, а тут еще что-то, явно, дурацкое досталось.

— Очень толстый танк, — тихо прочитала Светка. Птицына ухмыльнулась. Я позавидовал.

— Сестренка! Это же очень круто! Да тебя все в свою пати будут звать!

— Не хочууу быыыть толстооой! — в голос взвыла Светка.

Все-таки хорошо, когда вокруг женщин много. Все побросали свои блокнотики и бросились утешать сеструху, искренне сочувствуя и понимая ее горе.

— А кто такой Снимающий Грехи? — уставилась в это время на меня Птицына, которая в утешении Светки не участвовала.

Я крякнул. Надо объяснить маленькой девочке что такое грехи? Я на такое не подписывался! Хотя нет, наверное, просто разобраться, что класс делает.

— А что-нибудь написано внизу?

— Так… — Птицына читала еще средненько. Начальная школа, что ждать то? — Класс… Снимающий Грехи… О-пи-са-ние. У-ме-ния. На-ло-же-ни-е свя-тых ба-фоф, сня-ти-е де-ба-фоф. Дальше только слово Подкласс. Там ничего.

— Ну, подкласс, наверное, позже появится. А ты — типа светлый бафер.

— Кто?

— Ммм… — я стал соображать, как попроще объяснить. — Ну, ты можешь других людей благословлять и снимать с них проклятия.

— Я что, долбаный священник?

— Эм… — жуть какая-то, что за дети пошли, так выражаются? — Ну да, наверное…

— Пиздец…

И с кем это периодически дружила моя сеструха Светка? С девочкой, что говорит «пиздец» и «долбанный священник»?