Наследник для шейха (СИ)

Глава 15

Дорога домой…

Я так жаждала вернуться и вот сейчас, когда я сажусь в автомобиль, не чувствую ни радости, ни уныния. Ничего не чувствую. Одну лишь пустоту.

Я бросаю взгляд на дворец шейха, но не вижу этих стен, я лицо Аяза перед собой вижу, его обнаженное тело, а еще нашу прогулку вспоминаю…

Мой страх. Его смех…

Наши разговоры…

И всеми силами отгоняю воспоминания о ночи, когда я стала женщиной в руках мужчины…

Не хочу думать об этом всем. Не хочу…

Но мысли… они текут подобно журчащему ручейку, и вот я вновь вижу себя на постели и будто чувствую на себе вес шейха…

Качаю головой. Прикусываю губу.

Нельзя. Иначе расплачусь.

Все проходит… И это пройдет… И это пройдет…

Боль не может быть вечной… а воспоминания… они забудутся… станут бледными, и я надеюсь, что однажды и вовсе исчезнут…

Мне холодно. В этой жаркой стране я мерзну, потому что у меня внутри глыба льда будто увеличивается и давит на грудь.

— Господин велел отправить дары вашей семье… шейха также послала дары для вашей матушки… — вещает рядом какой-то мужчина, а я… я просто киваю и улыбаюсь, даже не заглядывая в сундуки, которые складывают на полу.

Все как в тумане, а в ушах только голос Аяза.

«Три дня на отдых, жена. Это все, что у тебя есть…»

Шейх был неправ. У меня ничего нет. Ничего…

Автомобиль с сопровождением плавно летит по трассе, а я смотрю на озаренные солнцем улицы и чувствую пульсирующую боль…

Наконец автомобиль останавливается у дома отца, и я выхожу на улицу. Делаю глубокий вдох, но… такое ощущение, что воздух не поступает в легкие, ребра болят.

Я ощущаю себя старой и немощной, будто жизнь вытекла из меня.

— Госпожа… госпожа приехала! Каролина с дарами вернулась от шейха!

Слышу радостный крик моей доброй нянечки, которая выбегает на улицу и хлопает в ладоши…

Традиции…

Они значат слишком много и не значат ничего прямо сейчас. Для меня. Как в тумане меня провожают в дом, Айша все суетится рядом, Фатима с благосклонностью слушает речи посланника шейха, который расхваливает моих родителей, что воспитали дочь с уважением ко всем традициям…

Что-то меня царапает. Сильно. Я ищу маму глазами и не нахожу.

Выслушав посланников шейха, отец благосклонно кивает, притягивает меня к себе и обнимает, целует в макушку.

— Фатима, прошу, и ты наш подарок отошли шейхе.

Отец лучится довольством. Фатима кланяется, и спустя пару минут одна из служанок выходит с корзиной, в которой много сдобы, меда, винограда.

— Сладость нашего дома вместе с дочерью ушла в дом шейха… — кланяется отец, и Фатима передает дары. Посланники шейха принимают дар с благосклонностью. Я же остаюсь стоять как истукан. Мне кажется, меня парализовало. Но, когда машины выезжают из нашего двора, я спрашиваю у отца.

— Где мама и… Мелина?

Отец смотрит на меня минуту, прикусывает губу.

— Папа, — выговариваю с нажимом.

— Мелине нездоровится эти дни, она не спускается практически.

Логично. Сестра перестраховалась.

— Не волнуйся, с ней ничего серьезного, может, что-то не то съела…

Киваю. Но сердце не отпускает. Тянет все сильнее.

— А мама? — спрашиваю и перевожу взгляд на отца.

По традиции именно моя мать должна была стоять рядом с папой и принимать похвалу от посланников шейха, а вместо нее все почести достались Фатиме.

И это… это меня напрягает, а еще… тревога нарастает все сильнее.

Фатима явно теряет все свое благодушие, играть уже не перед кем, а маму мою она терпеть не может.

Хотя должно быть наоборот. Это она украла отца у нас, а мама… мама гордо ушла…

— Где мама? — повторяю с нажимом, — почему она не встретила меня? Почему не выслушала посланников аль-Макадума?

Пытаюсь замаскировать свою тревогу под недовольство. Каролина не имеет такой связи с мамой, как я, поэтому говорю примерно то, что сказала бы сестра. Делаю упор на ее тщеславии.

— Аглая попала в больницу, — наконец отвечает отец, — мы не хотели тебя расстраивать, ее как раз сегодня выписывают.

— Что с мамой?! — взвизгиваю. — Как она?! Почему в больнице?! С ней что-то серьезное?!

Меня трясти начинает. Так страшно становится. Моя мамочка. Моя защитница.

Вот почему ее не было…

Вот почему сейчас здесь стоит Фатима, когда должна быть мать.

— Аглая с лестницы упала, Каролина, — отвечает за отца Фатима, при этом в глазах у нее ни крупицы сочувствия, — не волнуйся. Ничего серьезного.

— Как упала?!

Повторяю и в лицо отца смотрю, который спешит успокоить меня.

— Каролина. Успокойся, дочка, все с Аглаей хорошо. Падение неудачное немного, но врачи приняли все необходимые меры, сейчас она в гипсе, ее выпишут сегодня. Чуть позже…

— Это точно? — спрашиваю, и отец кивает, всем своим видом дает понять, что с мамой все хорошо.

— Да, моя дорогая, для Аглаи сделано все. Лучшая клиника. Лучший врач. Все же она мама жены шейха Аяза аль-Макадума… Вокруг нее все бегают и пылинки сдувают. Ничего серьезного, дочка, правда, гипс все же будет какое-то время, но не критично… Мы все очень перепугались, когда она упала… все же… опасно… но… Всевышний сжалился… уберег… меньшая из бед — гипс на ноге… поверь…

Слова отца немного успокаивают. Но все же ощущение тревоги за маму добавляется. Мне так морально и физически плохо становится, что, кажется, еще немного — и я упаду в обморок.

— Дочка… ты побледнела… может, врача?! — беспокоится отец, и эти слова… они действуют подобно электрическому току, который проскальзывает по всем сухожилиям.

— Нет. Просто… я хочу в спальню… отдохнуть немного с дороги… — нахожусь с ответом и напарываюсь на многозначительный взгляд Фатимы, которая словно невербально дает понять, от чего мне отдохнуть надо… в ее глазах чисто женская зависть.

Но я сейчас слишком слаба, чтобы на такие вот детали внимание обращать.

— Да, дочка, отдохни. Хочешь в отдельную спальню? Все же Мелина тоже немного расклеилась.

— Нет, — отвечаю порывисто. Я хочу к сестре. Мы и так давно не виделись, и скоро опять разлука…

— Хорошо, дочка, как скажешь… — вновь улыбается отец и смотрит на меня с теплом и гордостью. И мне вдруг больно становится от всей этой ситуации.

Что бы было с ним, если бы шейх не послал дочь с подарками и благодарностями, а люди шейха пришли с обвинениями, принося с собой позор всему нашему роду…

Выдержало бы сердце отца такой удар?

А если бы меня раскрыли? Если бы шейх понял, что перед ним не Каролина?!

Что бы было тогда? В какой ужас превратилась бы вся наша жизнь?!

Не хочу об этом всем думать. Не могу. Слабость накатывает и тошнота. Меня всегда от нервов мутит, а учитывая происходившее со мной ночь напролет, странно, что я все еще умудряюсь стоять на дрожащих ногах…

— Да, устала наша радость, ведь все мы в таком напряжении с этой подготовкой к свадьбе… — привлекает к себе внимание отца Фатима, и я выдыхаю, когда она начинает вопить и звать прислугу.

Затем вновь переключается на свой режим хозяйки.

— Конечно, конечно, Каролиночка, отдохни. Я прикажу приготовить вам с сестрой полезный травяной чай… Фрукты принесут прямо в спальню, может, еще твой любимый супчик с куркумой?

Просто киваю на слова Фатимы, честно говоря, есть я точно не могу и от малейшего напоминания о еде меня знобит.

— Иди-иди… отдохни… дорогая… как что-то понадобится, все будет исполнено…

Больше не обращаю внимания на щебет Фатимы. Ее не переношу сейчас. Поднимаюсь по лестнице и беспрепятственно оказываюсь на этаже, иду к нашей с сестрой спальне.

С каждым шагом, который приближает меня к сестре, я ощущаю, как у меня слезы закипают в глазах, готовые излиться самым настоящим водопадом.

Я останавливаюсь у двери. Делаю глубокий вдох, но не успеваю дернуть за ручку, как дверь сама открывается. На пороге я вижу сестру, которая утягивает меня в комнату и захлопывает дверь за спиной.

— Ну что?! — спрашивает с нажимом, и я киваю.

Сил нет, чтобы хоть что-то сказать. Не могу. Больно. Мне плохо. Мне так плохо. Ощущение, что размазало по асфальту, что нет меня больше…

И это правда…

Прежняя Мелина со своими стремлениями и мечтами осталась где-то там, в моем прошлом, и мне придется воскрешать ее по крупицам, по памяти…

— Шейх доволен? Хотя… ты пришла с дарами… я видела… Он не понял, что ты не я?!

Качаю отрицательно головой.

Аяз не понял… не понял, что я отдала ему всю себя… и осталась пустая… сломанная оболочка…

— Да! Я знала! Знала!

Сестра обнимает меня изо всех сил, прижимает к себе.

— Получилось. Черт его возьми! Получилось… Мы спасены, Мелина… Спасены…

Шепчет и держит меня в своих объятиях, а я… я в каком-то заторможенном состоянии, в шоке… тоже обнимаю Каролину и начинаю рыдать…

Меня просто сносит в какую-то истерику.

— Тише, Мелина, не так громко, еще услышат… — шепчет Каролина и гладит меня по спине, успокаивая, но… у нее плохо получается…

— Тебе нужно в душ. Прямо сейчас, — деловито выговаривает сестра и начинает раздевать меня.

И в какой-то момент я словно в себя прихожу и просто отстраняю руки сестры от себя.

— Я сама, Каролина, — говорю неожиданно спокойно, и сестра вскидывает на меня свои глаза, спустя короткую заминку кивает, делает шаг назад и смотрит обеспокоенно.

— Как ты, Мелли? — спрашивает и прищуривается. — Ты очень бледная…

— Как я? — переспрашиваю и отчего-то улыбаюсь. — Как я?

Немного повышаю голос и отворачиваюсь от сестры, скидываю с себя одежду прямо на пол, не беспокоясь ни о чем.

Это не мои вещи, и больше их я не надену…

Пусть Каролина поднимает и складывает, а лучше… лучше пусть сожжет вместе со всеми воспоминаниями…

Направляюсь в ванную, но неожиданно чувствую хватку на локте, оторопело смотрю на сестру, которая неожиданно вкладывает в мою руку стакан, а затем заталкивает мне в рот какой-то кругляш.

Я в какой-то шок попадаю, будто меня оглушают, такое ощущение, что кто-то битой по голове зарядил или я попала прямо сейчас в аварию и сильно ударилась головой.

Я не реагирую. Тогда Каролина прикусывает губу и стакан с водой цепляет своими пальцами, помогает мне поднести его к губам.

— Запей… — говорит с нажимом.

— Это пилюля для того, чтобы память стереть?

Все еще в каком-то шоке, проговариваю с иронией, чувствуя горечь лекарства на языке.

Сестра улыбается как-то то ли зло, то ли с грустью и отвечает коротко:

— Типа того, пей быстрее, там по времени нужно уложиться…

Помогает мне сделать глоток, и я ощущаю, как пилюля проскальзывает по пищеводу…

Закрываю дверь ванной. Почти захлопываю перед самым носом Каролины. Мне плохо. Мне так плохо, как не было никогда, и ощущение, что я заболеваю…

Благо Кара понимает мое состояние и не ломится, не стучится, я же включаю воду в душе на максимум и делаю ее горячей, чтобы хоть как-то согреться, встаю под обжигающие струи.

Не помогает. Ощущение такое, что внутри меня поселилась огромная глыба льда…

Кусок целый, который никак не растает, меня потряхивает от холода и озноба, хотя вода — почти кипяток…

Наконец жалею свое тело и немного убавляю градус. В какой-то момент, пока стою под обжигающими струями, перестаю хотя бы подрагивать, громко шмыгаю носом и размазываю сопли — слезы, которые уносит с собой вода.

Все пройдет, когда-то говорили древние мудрецы. И это пройдет…

И это пройдет…

А пройдет ли?

Или эта боль станет навечно моей частью, я ведь даже на сестру теперь без боли смотреть не могу, боли и злости…

Хотя… я сама пошла на этот шаг. Но… я не знала, что получу такую вот душевную рану на всю жизнь, что мне придется зализывать порезы, которыми испещрено мое сердце, и надеяться, что однажды они превратятся в шрамы, что не будут столь болезненно кровоточить.

Я намеренно закрываю от себя воспоминания, стараюсь не думать о шейхе, стереть имя Аяза из памяти, но…

Я не могу…

Вновь его лицо перед глазами и вновь слезы обжигают. Горло сковывает спазм, и меня накрывают рвотные позывы, буквально рвет пустотой…

Полощу рот, сплевываю, но горечь так и не уходит…

Горечь моего отчаяния, обиды, боли, разочарования…

Так много чувств, и каждое сплетается в буквы имени мужчины, который никогда не будет моим, мужчины, который, если бы узнал про обман, не пожалел бы ни меня, ни мою семью…

— Я должна забыть…

Выговариваю едва слышно, чтобы услышать, хочу вдолбить в свою глупую голову: нельзя допускать воспоминания.

Я сделала то, что должна была. Я спасала семью и весь род. Неважно, чем я руководствовалась, совершая этот поступок. Оправданий нет. Совесть мучает. А еще… есть и другое чувство, оно расцветает ядовитым цветком в самом сердце, оно убивает.

Как и предупреждал Аяз, самые красивые цветы в живой природе — самые опасные. Они манкие. Зовущие, но стоит притронуться, можно получить яд и погибнуть.

И я его получила. И сейчас погибаю. Только по ощущениям тот самый ядовитый цветок теперь будет отравлять меня изнутри.

Мне плохо. Мне невыносимо больно. Непереносимо просто. Ощущение, что от меня что-то отрывают.

Так странно. Всего ничего, а кажется, что…

Нет! Не думать!

Беру шампунь, взбиваю пену, наверное, опустошаю полбанки в диком желании смыть с себя все отметины, которые оставил на моем нежном теле мужчина…

Но все равно взгляд напарывается на покрасневшие царапины, цепляется за следы от жадных губ.

Не жалел меня Аяз. Он вообще жалеть не умеет. И если таким голодным и горячим он может быть в страсти, то какой же может быть его злость и ненависть?

Если бы наказание шейха обрушилось только на мою голову, я… не выдержала… я бы призналась… сказала ему, как все получилось, и молила о прощении, потому что действительно солгала, обманула.

Чувства вспыхивают в груди весьма противоречивые. Я чувствую себя плохо, потому что совершила подлость, приняла личину другой…

Но… я помню, что сказал шейх, помню его отношение к истории дикого цветка, которую он рассказал, легенду, которую изложил.

Он не пощадил бы, узнай правду, а это означало подставить всех близких, всех людей, которые хоть как-то имеют отношение к моей семье.

— Хватит!

Ударяю раскрытой ладонью по кафелю и чувствую боль. Сцепляю зубы. Лучше так. Пусть лучше рука болит, чем сердце ломит.

— Аяз не пощадил бы никого. Ты знаешь, Мелина. Ты все знаешь… — вновь выговариваю слова, чтобы дошло до моего воспаленного сознания.

Выключаю воду и выхожу из душа, сушу волосы феном, обмазываюсь кремами. Выполняю привычные действия, чтобы убрать со своего тела все посторонние запахи, а отметины… они пройдут через пару дней, не оставив ни единого следа…

— Все течет… все меняется… и это пройдет…

Повторяю как мантру, но, заглянув в зеркало, вижу только изломанную себя с потухшими, воспаленными от слез и воды глазами, с синяками под глазами, какую-то изможденную, осунувшуюся девушку…

Так странно. Еще недавно мои глаза сияли, а лицо было свежим, сейчас же…

Я лишь оболочка, бледная копия себя прежней…

— И это пройдет, — говорю своему отражению и улыбаюсь.

Получается не очень хорошо, но…

Выхожу из ванной. Каролина сидит на своей кровати. На столе фрукты, сладости, чайник с моим любимым травяным чаем.

Отворачиваюсь от сестры, иду мимо и укладываюсь на свою кровать. Накрываюсь одеялом.

Я хочу просто уснуть. Уснуть и проснуться в другой реальности, а лучше просто очнуться от кошмара и найти себя в своей кровати, в своей комнате, улыбнуться и произнести:

— Приснится же такое…

Даже по какому-то наитию щипаю себя за руку, чтобы проснуться, вызволить себя из психологического триллера, в который меня окунуло с головой… но… ничего не получается.

Спальня не исчезает, а я не переношусь домой…

Не знаю, сколько лежу с прикрытыми глазами, на грани сна и яви, но вдруг ощущаю прикосновение к своему плечу…

Вздрагиваю. Поворачиваю голову и сестру вижу.

— У нас мало времени, Мелина, я все понимаю. Я чувствую, как тебе больно.

Кара вздыхает и садится рядом со мной. Берет меня за руку.

— Мел… мне тоже тяжело… все те дни, что тебя не было, я пластом лежала на кровати. Была раздавлена…

— Ты сама заварила всю эту кашу, — выговариваю тихо, в глаза сестры смотрю. Полные слез.

— Знаю… и нам всем теперь расплачиваться…

Всхлипывает, и слезы капельками текут по щекам, а я присматриваюсь к сестре. Вижу, что у нее глаза воспаленные, как если бы действительно все время плакала.

— Я совершила ошибку, но… мы уже в этом поезде, и он едет с огромной скоростью, не выпрыгнуть, Мел.

Прикрываю веки. В словах сестры есть зерно правды. Теперь я тоже виновата перед Аязом. Я обманщица. Как бы там ни было. Какие бы цели я ни преследовала, но я… я совершила страшное преступление.

И перед глазами лицо Аяза. Жесткие черты. Резкие. Его проницательные золотистые глаза и слова… слова… что он никогда не пощадил бы…

История про цветок слишком сильно отпечаталась в сознании.

Слишком…

— Шейх Аяз аль-Макадум — очень могущественный человек. Его слово — закон. Никто не знал, что выбор правителя падет на меня…

Вновь слезы текут по щекам сестры, и я чувствую, что и ей больно, и ей плохо…

Я ощущаю это на каком-то подсознательном, интуитивном уровне.

— Никто из нас не смог бы отказать могущественному семейству правящих… и…

Каролина жмурится, по лицу словно судорога идет.

— У каждой из нас, Мелина, должна была быть иная судьба. У тебя своя, у меня своя… я не знаю, как так получилось, что небеса сыграли с нами в такую жестокую игру, и теперь… теперь половина пути пройдена…

По мере того как сестра говорит, на ее лице появляется решимость, она смотрит своими внимательными глазами, а меня другой вопрос мучает, другой вопрос в сердце горит огнем и все же срывается с моих губ:

— Ты любишь его?

Сама не ожидаю, что спрашиваю, а Каролина вздрагивает, секунду молчит и лишь затем отвечает вопросом на вопрос как-то заторможенно:

— Кого?

Хороший вопрос, который вызывает горькую ухмылку на моих губах:

— Того, кто взял твой первый раз… того, из-за кого вся наша семья может быть стерта с лица земли…

Мне кажется, или из-за моих слов Каролина испытывает самую настоящую боль. Вздрагивает и закрывается. Все эмоции скрывает холодная маска презрения.

— Не будем об этом, Мелина. Ты и так погрязла в моих проблемах с головой, не стоит и в это вляпываться…

Слова, которые говорит, и то, как именно их говорит, какие акценты ставит, уже наталкивает меня на мысль, что Каролина переживает.

— Я не хочу говорить об этом. Я совершила фатальную ошибку, но… тогда я даже и помыслить не могла, что шейх Макадум укажет на меня и захочет взять в жены. Ты понимаешь, что мы и близко не того сословия, которое могло претендовать на подобный союз? — вновь задает вопрос, и у меня на миг сердце сжимается.

— Может, он увидел тебя и влюбился?

Спрашиваю, а у самой… у самой тьма перед глазами, и мне хочется обнять себя за колени, свернуться калачиком и скулить… скулить от непереносимой боли, которую ощущаю каждой клеткой.

И в сознании рождается вопрос:

Почему мне так больно?

Почему так мучительно вспоминать об этом мужчине?

И отчего мысль, что он влюбился в мою сестру, полоснула ножом по внутренностям?

— Пфф… — фыркает сестра, — такие как Аяз аль-Макадум, не знают, что значит любовь.

Киваю, оставляя реплику сестры без ответа. А у самой под ребрами болит. Сильно так. Но…

Где-то в глубине души я понимаю, что… время должно вылечить. И я… вылечусь. Просто… не знаю… возможно… у меня все было с Аязом впервые, поэтому и так…

Хотя…

Что-то мне подсказывает, что не смогу я больше ни с кем, что таких мужчин нет и эту рану я еще очень долго буду зализывать, прежде чем однажды, возможно, спустя долгое время она превратится в шрам…

— Послушай, Мелина. Я все понимаю. Знаю, что… ты… ты вместо меня… за семью, но… нам нужно поговорить. Мне нужно все знать, иначе… твоя жертва будет напрасной, а шейх уничтожит всех, кого любим и кто дорог…

— Я… понимаю… — отвечаю с трудом и смотрю в глаза сестры.

Мне даже думать об Аязе больно, не говоря уже о том, что прямо сейчас она пытается заставить меня вспомнить все, что происходило со мной, чуть ли не посекундно.

— Мне нужно все, Мелина, — выговаривает с нажимом, — что делал, что говорил, абсолютно все… а еще… как трогал… где трогал, что было между вами во время интима, как он тебя брал…

Окидывает внимательным взглядом голые участки моей кожи.

— Такие отметины непросто получить. Скажи, Мелина, он был жесток с тобой?

Вопрос сестры обескураживает:

— Что?!

— У тебя на коже много следов, — задумчиво отвечает сестра, — нужно их повторить…

В ужасе открываю глаза и на сестру смотрю…

— Ты про что сейчас?!

До меня не слишком доходит, что именно говорит Каролина, сестра же прикрывает глаза и отмахивается:

— Неважно, сестра. Просто сейчас ты расскажешь мне абсолютно все, что происходило, пока ты была у Аяза. И запомни, всю информацию даешь. От этого зависит наша жизнь!

Я киваю и сажусь на постели, упираюсь спиной в изголовье и смотрю в одну точку на противоположной стене.

Мне сложно. Мне очень и очень сложно…

Слезы катятся по щекам, потому что, когда дохожу до момента, как я оказалась с шейхом в спальне… я словно язык прикусываю и… не знаю, как объяснить… сложно открыть эту тайну, сложно вообще открыть эту сторону своей жизни…

Очень сложно… Это настолько интимное, личное, настолько «мое», что я не могу впустить сестру на эту территорию.

Пусть я исполняла ее роль, пусть я была ею, но… вот это вот… оно мое!

И мне больно, мне просто непередаваемо тяжело начать рассказывать о том, как я стала женщиной в постели шейха аль-Макадума…

— Мелина! Хватить рыдать! Ты… должна… понимаешь?!

Сестра дергает меня за руку и заглядывает в мои глаза, пытается поймать взгляд, но я не хочу ей в лицо смотреть.

— Что он говорил?! Как называл?! — продолжает давить сестра, и тут меня будто ударяет воспоминаниями, и я понимаю, что ни разу… ни одного раза… шейх не назвал меня Каролиной…

От понимания этого факта слезы еще горше начинают по щекам струиться.

— Джамиля… — выдыхаю дрожащими губами.

— Что, сестра?! — не понимает меня Каролина. — Кто это еще такая? Что за Джамиля?!

В глазах Каролины вспыхивают какие-то странные искорки, она подползает ближе ко мне, и вдруг у меня ассоциация проскальзывает, что сестра тоже похожа на змею, только это не королевская кобра, как шейха, а гадюка помельче.

Прикрываю веки, отгоняю свои эмоции, не хочу думать об этом.

— Шейх называл меня Джамилей. Не Каролиной…

— Он дал имя своей жене, то есть мне?! — выгибает бровь сестра и выпрямляет спину.

— Да, он называл меня Джамилей…

— Надо же…

Каролина прикусывает губу и вновь на меня смотрит. Кивает каким-то своим мыслям.

— Значит, Джамиля…

Вновь повторяет, будто примеряя это имя на себя, а мне становится совсем тяжело. Я себя чувствую какой-то проклятой обманщицей, которая сейчас лишает себя последних крох своей «реальности».

Так как это имя… я воспринимала его «своим», а теперь и его отдаю Каролине, хотя… я ведь не имею прав ни на Аяза, ни на это обращение, которое он использовал в беседе со мной…

— Ладно, про постель поговорим потом, раз тебе так сложно, но я по тебе вижу, что мужчина там с темпераментом, учитывая, сколько на тебе следов, то… думаю, не один раз он тебя раскладывал…

Слова сестры бьют словно по щекам. Мне больно становится от того, как похабно и пошло это все звучит.

Потому что для меня с Аязом это был не просто секс, это было что-то другое… я боюсь назвать это «занятиями любовью», потому что права не имею.

Не имею!

Хочу повторять себе это как мантру, чтобы не забыть, что это я не настоящая, а Каролина — реальная!

Что это я в ее роли была, а не наоборот.

— Что еще было? — вскидывает бровь сестра, и разговор плавно переносится к моему общению с шейхой Мозиной.

Эту встречу мне удается описать в деталях, также делюсь именами слуг, которые успела запомнить, рассказываю обо всем.

— Ты шейхе понравилась?! — с нажимом спрашивает Каролина. — В руках этой женщины сосредоточено много власти, и отец Аяза, говорят, очень ее ценит… нельзя с такими врагами становиться…

В принципе Каролина подтверждает мои мысли относительно того, что с Мозиной мне не стоило ссориться, и то, что я пропустила мимо ушей пару ее колких замечаний, тоже правильно, Каролина сделала бы так же.

Все же мы с сестрой очень хорошо друг друга изучили. Она — мое отражение в зеркале, а я — ее…

И эта монетка имеет две стороны. Не думаю, что Каролине будет сложно отыграть меня…

— Думаю, да, на прощание она сказала, что мы можем стать союзницами и если у меня появятся вопросы, то могу обращаться к ней. Все это было сказано, конечно на языке дипломатии, которым владеет эта женщина в совершенстве, но сути не меняет. Она хотела, чтобы вы с ней стали союзницами…

Каролина прыскает. По мере того как говорю, ее плечи выпрямляются еще сильнее.

— Шейха очень уважаемая женщина. Молодец, Мелина, такие, как она, обычно с потрохами съесть могут неугодную невестку, а раз тебе сулили союз, то, думаю, ты понравилась этой старой кляче…

Что-то в словах сестры царапает меня, и сильно. Мне отчаянно хочется заступиться за Мозину. Не знаю почему. Вот не хочу, чтобы оскорбляла…

— Она не старая и не кляча. Дай бог так выглядеть в ее годы, — отвечаю спокойно.

Сестра вновь вскидывает бровь.

— Да с ее миллиардами так любая выглядеть может!

Пожимаю плечами, а сама вспоминаю женщину с аристократической выправкой, ухоженную и уравновешенную. Да, опасную, да, не очень понятную, но из общения с ней я поняла, что она за свою семью любого, как сказала сестра, с потрохами съест, но… такой должна быть любая мать, и пусть ей Аяз приемный сын, но…

— Ладно, Мел, с этой старухой ясно. Ты была кроткой, молчаливой, глазки в пол и не повелась на ее задирки, приняла все и показала, что имеешь гордость, но старших уважаешь, так?

Вновь Каролина морщит носик и в мое лицо заглядывает.

— Да. Примерно так, — отвечаю спокойно.

— Что еще было? Аяза сколько раз видела? Он приходил к тебе только ночью? Или днем тоже виделись? Беседовала с ним наедине?

Дальше вопросы сыплются на меня как из рога изобилия, и я в принципе рассказываю сестре все… даже про прогулку в саду, легенду и питомицу шейха…

— Жуть какая! Ненавижу кошек, а у него еще и пума! Пума! — повышает голос Кара и глаза закатывает.

— Багира, — поясняю, — шейх ее спас от браконьеров, когда те убили ее родителей, нашел малюткой, и теперь пума его верная подруга…

Говорю с улыбкой, и сердце сжимается, потому что я провела с Аязом всего ничего, но этот мужчина и все, что с ним связано, покорило меня.

— Он жестокий человек, не знающий привязанностей, — так говорят об Аязе аль-Макадуме! — поправляет меня сестра и глаза прищуривает.

— Это так, я почувствовала, что шейх — тяжелый человек, но… не бывает ничего абсолютного… ни зла… ни добра… а животных он любит… пуму свою обожает…

Поясняю свою мысль, и сестра кивает.

— Ладно, надеюсь, что смогу избежать встречи с этой блохастой. Учудила ты, конечно, Мелина! Ты должна была быть мной, а ты ляпнула, что кошек любишь. Забыла, что я их терпеть не могу! Ты должна была меня играть! Меня, а не быть собой!

Сестра явно нервничать начинает, а я прикусываю губу. Действительно, с шейхом я была слишком… настоящей, но… по-другому не могла… я боялась его как огня и словно мотылек летела на этот самый испепеляющий огонь.

— Больше, я надеюсь, ты ни в каких привязанностях не признавалась? — спрашивает язвительно сестра. — Мало ли, может, ты фанат пауков и скорпионов?!

— Нет, больше ничего… — отвечаю тихонечко и вздыхаю. Не ожидала я, что это все будет так тяжело, что душа станет разрываться на части…

— Хорошо, ладно, сестра, ты извини, я тоже на нервах. Видимо, придется первые дни тебя изображать, так как ты, Мел, немного «недоиграла»…

Пожимаю плечами. Мне от слов сестры сейчас ни жарко ни холодно. Я словно погружена в какой-то вакуум, даже мысли и действия заторможены, как бывает при стрессе, когда организм не справляется и просто уходит в так называемую заморозку.

— Ладно, Мелина, теперь давай поподробнее про секс с шейхом, — наконец выдает сестра с нажимом, и я вздрагиваю.

Открываю рот, но не успеваю ничего сказать. Слышу, как машины заезжают на территорию. Мы с Каролиной вскакиваем и бежим к балкону, и я вижу, как у нас во дворе паркуются автомобили, а затем из одного из них вытаскивают маму…

— Мама! Мамочка!

Кричу, и она поднимает голову, обеспокоенно смотрит на балкон. Машу рукой, и мама улыбается нам с сестрой… будучи на руках у крепкого мужчины, который скорее напоминает вымуштрованного телохранителя.

— Мама вернулась! — поворачиваюсь к Каролине и обнимаю сестру, которая немного холодно реагирует на эти новости, но я уже не замечаю ничего.

Быстро переодеваюсь в привычную одежду, которая скрывает все следы на теле, и лечу вниз по лестницам, как раз кубарем слетаю, когда мощный мужчина входит в дом, за ним появляется еще один, который вносит навороченное кресло-каталку и раскладывает.

Мужчины усаживают маму, затем скупо прощаются и исчезают, беззвучно прикрывая за собой дверь.

— Мамочка, как ты?! — лечу к ней с вопросом.

— Все хорошо, Мелина, вот видишь, какая у тебя мама бедовая?!

Пытается пошутить, улыбается, а я обнимаю ее сильно-сильно, сразу же знакомый цветочный аромат в ноздри заползает и дает какое-то потерянное чувство уюта и защищенности…

— Девочка моя, ты чего ревешь?! — спрашивает мама, прижимая меня к себе, лаская, проводя пальцами по моим волосам.

Маму бы мы с Каролиной никогда обмануть и провести не смогли. Она нас отличает по одному взгляду…

— Не знаю, — отвечаю и крепче к маме прижимаюсь, — за тебя испугалась…

— Да ты чего?! Я отделалась легким испугом, только и всего, тут и гипс поставили скорее просто чтобы перебдеть, так сказать, все же мы теперь родственники правящих, с меня чуть ли не пылинки сдували и боялись не так посмотреть, словно я хрустальная…

Мама все шутит, а сама в лицо мое вглядывается, словно считывает меня, будто чувствуя, что мне плохо.

— Что тут случилось пока меня не было? — наконец задает вопрос. — Тебя обижали?

Сразу же тигрицей становится, а я улыбаюсь и вспоминаю, что отец рассказывал про Каролину.

— Нет, просто расстройство, видимо, было, я тоже лежала, почти из комнаты не выходила, но сейчас получше.

Отвечаю улыбнувшись, но тревога не исчезает из маминых глаз.

— Все точно хорошо было, милая? — мама прищуривается, словно еще что-то хочет спросить, но в этот момент появляется Каролина… в моих вещах…

В тех самых, в которых я пришла от шейха.

— Мама! Мы так рады, что все обошлось!

Тоже подходит, обнимает, и мама смотрит на сестру, сжимает ее руки.

— Ты как? — спрашивает и вглядывается в ее лицо все так же тревожно…

— Все хорошо, мам, я вернулась с дарами и благодарностью от шейха… — скромно улыбается, даже веки опускает и слегка краснеет…

А я… я вдруг дикую ревность чувствую, ярость, коктейль недопустимых чувств.

Прикусываю губу, но никто не замечает моей реакции.

Появляется отец.

— Аглая! Почему не предупредила?! Мы хотели за тобой ехать…

Отец подходит и на мать смотрит с высоты своего роста, опускается на корточки, чтобы зрительный контакт был, и притрагивается к ноге выше гипса.

— Ты как?! Не болит?

Так странно… но отец… когда этот вопрос задает… я будто ощущаю его тепло, которое волной к маме идет, и… не знаю… мне все время кажется, что у них не отболело… не умерло…

— Все хорошо… — отвечает, прикусывает губу, и на мгновение пауза повисает, какая-то тягучая, многозначительная, а мама и папа будто взглядами общаются…

Глаза в глаза друг другу смотрят…

И у меня сердце сжимается и хочется прокричать:

— Мам, давай уедем отсюда! Уедем далеко-далеко, ведь здесь… здесь у нас только сердца разбиты…