Навлекая беду

28

Солнце пока еще стояло высоко. Ближе к концу дня оно светилось оранжевым и медленно спускалось по обожженному небосклону. Влажность росла, становясь невыносимой. Платье липло к коже. Энн собирала мусор, проверяя, не осталось ли чего между припаркованными машинами. Найденное она запихивала в большой пакет, поглядывая при этом на каждого встречного. Кевина она не встретила. И ей становилось все более не по себе.

Не переставая высматривать преследователя, Энн помогала соседям собирать подлежащие утилизации бутылки, складывать алюминиевые столы и упаковывать в прозрачную пленку остатки салата. Все вместе они оттащили в сторону барьеры и неохотно открыли для остального города свой замкнутый мирок — Уолтин-стрит. Прохожих становилось все больше. Хлынувшие на улицу люди устремлялись к Паркуэй, желая занять места получше: приближался салют. Они несли с собой складные пляжные кресла, свернутые коврики и запасные покрывала. За одним папой шел ребенок и нес темные палочки-благовония, издававшие резкий, особенный запах.

Энн взглянула на часы. Пятнадцать минут восьмого. Время неслось вперед и влекло за собой и ее. Энн видела расписание мероприятий. Сначала — «праздничное чтение Декларации независимости», потом — распродажа («супербутерброд за доллар»), которая заканчивалась в девять часов вечера, и сразу после нее — салют. Энн решила задержаться на Уолтин и прийти прямо к распродаже, на которой ее будет ждать Кевин. Уже скоро.

Она наклонилась, подобрала смятую целлофановую обертку из-под лакричных леденцов и сунула ее в пакет с мусором. Нагибаясь, Энн почувствовала тяжесть лежащей в кармане «беретты». За время вечеринки она ни разу о ней не вспомнила — так ее захлестнули теплые чувства. А теперь у нее появилось что-то вроде сомнений. Может, есть другой способ? Нет. Если она не избавится от этого кошмара сегодня вечером, то не избавится от него никогда. Разве что после смерти. Энн утрясала сложенный в пакет мусор. Когда она направилась к валявшемуся на земле бумажному стаканчику, зазвонил мобильник.

Она сунула пакет под мышку, нырнула в карман за телефоном и открыла его. На экране высветился номер сотового Мэта. На многочисленные звонки Бенни Энн не отвечала, но этот звонок она примет.

— Мэт? — спросила она, понизив голос. — Ты где? Я пыталась…

— Я получил твои сообщения, — сказал он озабоченно. — Как твои дела? У тебя ничего не случилось?

— Все замечательно, правда. — Энн закрыла свободное ухо ладонью: на улице было шумно. Она вкратце рассказала о постигшей ее неудаче, обойдя молчанием так называемое «оскорбление действием». Зачем его накручивать? Он и так печется о ней изо всех сил. — Для чего ты рассказал Дитсу о нас с тобой? Это его не касается.

— Пришлось. Я позвонил Бет и сообщил ей о Саторно, однако она не приняла мои слова всерьез. Я на время отступился. Наверное, и Билл не поверил… Его мнение много для нее значит.

— Угу…

— Мне пришлось описать Биллу твои «приключения», чтобы он убедился. Он спросил, откуда я все это знаю. Я не мог не рассказать. Надо было вывести ее из-под удара.

— Бедный!

Энн понравилось такое объяснение. Ему пришлось выбирать между безопасностью клиента и своим добрым именем, и Энн одобрила его выбор. Как она могла на него сердиться?

— Мне так неудобно, что тебя уволили. Что ты хочешь предпринять дальше?

— Вынуть из папки все документы и отдать их другому. Думаю, они обратятся к Эпштейну. Берегись! Он юрист хоть куда!

Энн прикусила губу.

— Могу я чем-нибудь помочь, или все испорчено безнадежно?

— Ты ничего не портила. Я все сделал собственными руками. По правде говоря, мне надо было зализать свои раны после увольнения, а потом я поговорил бы с Бет наедине. Теперь же все в порядке. Билл тоже был моим клиентом и всегда выступал от имени Бет. Единственная, о ком я беспокоюсь, — ты. Бенни звонила мне домой, рассказывала, как ты от них улизнула. Она тебя ищет. Приходила на твою улицу, но там была вечеринка, и какой-то старичок ее не пустил. Даже Мэри с Джуди не смогли его умаслить.

Энн улыбнулась. Коповски пленных не берет.

— Бенни даже копам звонила. Чтобы они тоже тебя искали. Ты сейчас где? Тебе нельзя оставаться одной. Саторно все еще на свободе. Я хочу видеть тебя… Хочу быть рядом…

Нет, этого Энн допустить не могла. В ее кошмар и так вовлечено немало людей.

— Мэт, у меня все прекрасно! И не надо держать меня за руку!

С обеих сторон потоком шли люди. Все спешили на салют и махали ей на прощание.

— Этот парень — убийца, — говорил Мэт. — Возможно, он преследует тебя прямо сейчас. Где ты находишься? Я слышу голоса.

— Я в такси и еду к тебе домой. Поэтому оставайся там и жди меня. — Это она хорошо придумала. Мэт будет сидеть на месте, пока Энн не поймает Кевина. — Мне пора. Слышишь сигнал? Аккумулятор садится…

— Не слышу я никакого сигнала! Сдается мне, ты опять собралась что-нибудь учудить… Бенни сказала, что у тебя есть пистолет. Это правда?

— Нет, что ты! «Пушки» такие страшные! И стреляют сами, без предупреждения. Или ты забыл? Опять сигнал! Приду, как только смогу. Тут такие пробки! Жди!

Энн нажала «отбой», а на экране появилось очередное сообщение: «ВЫ НЕ ОТВЕТИЛИ НА ОДИН ЗВОНОК». Наверное, опять Бенни. Она может догадаться, где Энн. Последние два раза Росато звонила со своего мобильного, а мобильная Бенни — нешуточная угроза ее планам. Энн набрала номер «голосовой почты» и стала слушать. Оказалось, это вовсе не Бенни, а Гил.

— Энн, мне так неловко за прошлый вечер… — Язык у него заплетался, в голосе слышались слезы. — Зря я тогда, знаешь… Джэми меня выгнала… А может, встретимся вечерком? Ну, там… Пообщаемся… Ни фига себе! Ты глянь! Я в баре на углу Шестнадцатой улицы и Паркуэй, ты о нем знаешь, и я вижу тебя по телевизору! Какая ты!.. Мне нравится твоя…

Энн стало противно, и она удалила сообщение. Этого еще не хватало! Гил всего в пяти кварталах и, конечно, видел транспарант с «супербутербродом». Остается лишь надеяться, что он не полезет к ней. Энн выключила телефон и сунула его в карман. Небо становилось все темнее. Солнце уже скрылось за кленами, плоскими крышами и кольцеобразными антеннами. Его меркнущие лучи заливали небо ярко-оранжевым. Пора.

Энн затянула пакет веревкой и положила его к остальным, у входа в переулок. Естественно, она сразу вспомнила, как бегала по этому переулку в цилиндре Дяди Сэма. Как это было давно… Энн пошла к Паркуэй, но у своего дома задержалась. На крыльце по-прежнему лежали цветы. Она знала о том, что за дверью. Вспомнила о забрызганной кровью прихожей. Какая грязная штука — убийство. Удушливый запах смерти… Здесь умерла Уилла. И ее губителя ждет возмездие. Энн склонила голову, скользнув в тень.

Она присоединилась к толпе, двигавшейся к Паркуэй, и приглядывалась на ходу к людям, воскрешая в памяти внешность Кевина. Темные волосы, форма головы — Энн старалась не пропустить ни малейшего признака, промелькни хоть что-то похожее. Во что он будет одет? Бог его знает. Во что-нибудь неприметное. Энн оглянулась вокруг. Человек триста были в футболках под американский флаг. Она стремительно шла мимо, стараясь замечать как можно больше. Ни один из прохожих не был Кевином.

Энн не вынимала руку из кармана с «береттой». Так ей было спокойнее. Толпа приближалась к Паркуэй. Барьеры исчезли. Восемь полос вели будто прямо в умытый небосклон — во что-то смутно-розовое, аквамариновое, прозрачно-аметистовое. Сумерки опустились как-то вдруг, и в них неожиданно вспыхивали яркие пятна: огонек чьей-то сигареты, ярко-розовый неоновый браслет на детской руке, озерцо белого света от фонарика, прихваченного из дому благоразумной пожилой парой.

Геометрические контуры города светились в честь праздника красным, белым и синим. На крыше одного из зданий — вывеска из бегущих по кругу огней: «С ЧЕТВЕРТЫМ ИЮЛЯ!» В ночном воздухе слышались болтовня, смех, детский плач; ветерок пах средством от комаров и местным пивом. Художественный музей был справа от Энн — огромное здание в греческом стиле, обычно купающееся в янтарном свете прожекторов. А своей теперешней кричащей расцветкой оно было обязано красно-бело-синим лазерам; они не переставая шарили по небу. Огромную лестницу, по которой карабкался Сильвестр Сталлоне в «Рокки», скрывали леса, металлическая сцена и стойки освещения. Там работала «разогревочная» группа. Из развешанных на деревьях громкоговорителей доносился скрежет гитар.

Энн взглянула на часы. Ровно восемь. Уже почти стемнело. Она опаздывала. Проходя площадку для игры в тибол, Энн ускорила шаг. Площадку сплошь покрывали одеяла и шезлонги. Население Филадельфии нетерпеливо ждало салюта. Энн прокладывала путь среди уличных торговцев, предлагавших газированную воду, хот-доги, сладкую вату и трубочки. Желавшие заполучить на ужин супербутерброд уже повалили через улицу к шатру. Из громкоговорителей неслось соло ударника. В ночном воздухе стоял грохот.

Она не без труда пересекла улицу. Толпа начала прогонять группу со сцены, требуя продолжения праздника. Пришла пора читать Декларацию. И миллион людей дожидались салюта. Пробраться сквозь эту тесно стоящую кучу народа было почти невозможно. Энн, не отпуская лежавшую в кармане «беретту», протискивалась мимо потных спин и плеч, стремясь к «овалу Икинса» — к пространству перед Художественным музеем, состоявшему из газонов, садов и фонтанов.

Чтение Декларации независимости началось. Даже простоватый говорок рэп-звезды не сделал эти слова менее замечательными.

«Когда ход событий заставляет народ разорвать союз с другим народом, когда ему приходит время занять среди мировых держав…»

Энн тянула шею, стараясь увидеть, куда идет, и приметила темную статую сидевшего верхом на лошади Джорджа Вашингтона. Он, казалось, направлялся к большому круглому фонтану в «овале Икинса»; с флангов его охраняли два фонтана поменьше, из которых била подцвеченная красная, белая и синяя вода. Огромный навес, где продавались супербутерброды был прямо за ним, и там вовсю толпился народ. Проклятие! Как Кевин найдет ее в такой толчее? И сможет ли она воспользоваться оружием? Что ж… Наверное, ее план был не лучшим из возможных, но менять что-либо теперь поздно. Остается держать пистолет в руке и не снимать его с предохранителя. Кевин об этом ничего не узнает, а она будет уверена, что никого не поранит.

Теперь говорила молодая киноактриса. Микрофон противно гудел. «Мы не считаем нужным доказывать следующие истины: все люди созданы равными; Всевышний наделил их несомненными и неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, право на свободу, право на стремление к счастью…»

Энн приободрилась. Слова, прекраснейшие из когда-либо написанных! Она имела право на счастье, на свободу и на жизнь. У нее замечательная работа, милые соседи, подруги… У нее новая любовь. Кевин отбирал у нее заслуженное по праву. Она обогнула очередное одеяло с семьей и удержала чуть не упавшего малыша, положив на его теплую голову ладонь. В темноте Энн то и дело натыкалась на сброшенные кроссовки и туфли. Она шла отдельно от замершей в восторге толпы.

Чтение продолжил страстный бродвейский актер:

«Но если долгая череда оскорблений и посягательств преследует единственную цель, если главный замысел — подчинить людей ничем не ограниченному произволу — становится очевидным, то право этих людей, их долг — сбросить такое правительство и позаботиться об иных хранителях, которым они доверят свое будущее спокойствие».

В точку! Энн боролась за свое будущее спокойствие. До шатра оставалось меньше пятидесяти футов. Она быстро двигалась сквозь толпу и поглядывала на окружающих, выискивая среди них Кевина. Спускалась ночь, и увидеть что-либо было нелегко. У фонтанов горели старинные газовые фонари, а мечущиеся по небу лазеры дополняли их своим пульсирующим светом.

Блондинка, восходящая звезда экрана, взывала к праведному колониальному гневу: «История нынешнего короля Великобритании есть история непрестанных обид и посягательств, имевших своей очевидной целью установить в Штатах самую беспощадную деспотию. Так пусть узнают честные люди о бывшем на самом деле, пусть убедятся в нашей правоте. Король попрал закон, им же одобренный…»

Энн торила путь к шатру. Навстречу Кевину, который тоже попирал закон. Она больше так не может. Ей было не по себе. Тревожно. События последних дней измотали ее. Взвинтили. Во рту ощущался неприятный привкус. Она взмокла, на лбу выступил пот. Колени дрожали. Энн упорно шла вперед.

Прославленный «оскароносец» говорил:

«Он препятствует отправлению правосудия, отказываясь санкционировать законы об установлении судебных учреждений…

Он отказался одобрить законы, необходимые для становления судебной власти, и воспрепятствовал тем самым отправлению правосудия…»

Воздух сотрясал длинный список несправедливостей. Совершил их, конечно, английский король, но это мелочи. Энн тоже хотела покончить с несправедливостью: поймать плохого парня и избавиться от него раз и навсегда. Совершить правый суд — ради себя и ради Уиллы. А теперь еще и ради Бет.

— Извините, сэр, — сказала Энн стоявшему у нее на пути мужчине. Гнев придал ей сил, и она стала продираться сквозь толпу быстрее. Кевин на глаза не попадался. Но он был где-то здесь, Энн знала. Чувствовала исходящий от него мрак. Энн держала голову высоко, чтобы он сразу ее увидел.

Тридцать ярдов. Двадцать. Шатер прямо перед ней. Энн заторопилась. Толпа ее не пугала, она отпихивала встававших на пути. Из шатра доносился веселый говор, острый запах специй и готовящегося мяса — все это вперемешку с сигаретным дымом и пивными парами.

Она добралась до очереди в шатер, заняла место и попыталась изобразить на лице радостное выражение, чтобы все видели: ей тоже весело. Энн баюкала пистолет и щурилась в свете лазеров, глядя на толпу. Очередь была самым подходящим наблюдательным пунктом. Все повернулись к сцене. Люди пялились, показывали пальцами и фотографировали. Она старалась охватить взглядом как можно больше лиц. Кепки, поролоновые короны, раскрашенные под американский флаг шляпы… Все стояли неподвижно — за исключением тех, кто спешил в шатер с супербутербродами.

Чтение Декларации продолжалось: «Вследствие этого мы, собравшиеся здесь представители СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ, конгресс, чистосердечно выносим наши помыслы на высший суд: от имени всех добрых людей, что живут в этих колониях, и данной ими властью провозглашаем Объединенные колонии Свободными и Независимыми Штатами — новое имя принадлежит им по праву…»

Очередь чуть продвинулась, хотя в шатре было темно, и Энн по-прежнему ничего не видела. Чем заканчивается Декларация независимости? Она не знала — а следовало бы! Салют начнется сразу после этого. Когда Кевин решит действовать? Ее сердце громко стучало. Хоть и на людях, она все равно чувствовала себя уязвимой и незащищенной. А где полицейские?

Теперь очередь двигалась быстро, и Энн наконец-то заглянула под навес. Там трудилась целая армия — наверное, человек пятьдесят. Одетые в белую униформу и бумажные шляпы с американским флагом, они, спеша изо всех сил, совали покупателям бутерброды, а те протягивали доллары, которые торгующие запихивали в какой-то бочонок, чтобы затем передать детской больнице. За барьером стояли, сложа руки на груди, два полицейских в летней униформе с короткими рукавами. Очень хорошо!

Декларация подходила к концу: «Твердо веря, что божественное провидение не покинет его, каждый из нас вверяет другому жизнь, судьбу и саму честь свою — во имя Декларации».

Раздались аплодисменты и радостные вопли. Полицейские развернулись и захлопали, очередь за супербутербродами разразилась овацией. В предвкушении салюта люди забеспокоились: им хотелось поскорее получить свои бутерброды и вернуться к одеялам. Стоял оглушительный шум. Все аплодировали. И благодаря этому Энн сразу увидела Кевина. Там, среди моря людских голов, стоял одинокий мужчина. Он не хлопал. Высокий, в темной футболке. Энн узнала его по форме головы. Волосы он сбрил совсем. Голова сверкала в свете газовых фонарей. Решительное выражение лица, мускулистые плечи. Вдруг человек повернулся к шатру, и по его лицу полоснул кроваво-красный луч.

Да, это был Кевин Саторно. Пора составлять свою собственную Декларацию независимости.