Не дай мне уйти

Глава 22

Кирилл

Маша оборачивается раньше, чем даю о себе знать. Упирается в меня глазами, я же оставляю между собой и столиком расстояние в пару метров, не спеша подходить вплотную. Изо всех сил надеюсь — прочесть по моему лицо то, каким идиотом я себя из-за этого ощущаю, нельзя.

— Привет… — произносит Маша.

Она позвонила после того, как я покинул детскую площадку, и предложила вместе позавтракать. Слово “вместе” теперь несет для нас совершенно новый смысл, и я в состоянии увидеть прекрасную сторону этой медали без подсказок, но это не значит, что я забыл про обратную.

Дело даже не в том, что факт моего отцовства она решила оставить при себе, а в том, что два года назад Мария Новикова водила меня, как барана на веревке.

Веревка всегда была у нее, и никогда — у меня.

Это открытие впечатляющее, ведь сам я в нашей “связи” никаких целей не преследовал. Ничего. Мне от нее ни черта не было нужно, кроме нее самой. И я был уверен, что это взаимно.

Если это огорчение делает меня незрелым щенком, коим она всегда меня и считала, я не стану закрывать на него глаза. Не тогда, когда оно оплеухой молотит по затылку, задевая мою блядскую гордость.

Маша смотрит на меня, приподняв лицо.

Обманчивая мягкость ее внешности — ловушка, в которую попасть легче лёгкого, но самое завораживающее начинается тогда, когда узнаешь ее поближе. Вот это действительно охеренный аттракцион.

Перевожу взгляд с нее на Леона.

Он ест какую-то кашу, ковыряя ее столовой ложкой, и я в прямом смысле напрягаюсь с головы до пят, когда сын видит меня.

Мне слегка не просто с ноги привыкнуть к этому слову. Осознавать себя отцом — тоже. Три дня назад Леон был для меня образом в подсознании, теперь он непонятная бомба с часовым механизмом.

Маленькая рука сжимает ложку неуклюже. И она замирает в воздухе, пока его большие зеленые глаза изучают меня, не моргая.

Это длится секунд десять, но я успеваю задержать дыхание и решить — если меня снова “попросят уйти”, это будет болезненный удар, и самолюбие ни при чем. Я не хочу уходить. Блядь…

Ложка снова приходит в движение.

Уронив порцию лежащей во рту каши себе на руку, сын булькает что-то нечленораздельное и возвращается к еде, потеряв ко мне всякий интерес.

Покосившись на его мать, вижу, как прикусывает губу и переводит глаза с него на меня.

— Присоединяйся… — пинает она меня.

Даже после этого незамысловатого приглашения я медлю пару секунд, снова посмотрев на сидящего во главе стола ребенка. Он снова поднимает на меня глаза, когда выдвигаю стул и на него сажусь. В этот раз, чтобы потерять ко мне интерес, ему хватает пары секунд.

Поставив на стол локти, наблюдаю.

— А е су… — говорит, роняя изо рта еще немного.

Никак не вмешиваясь в процесс, Маша присоединяется к “беседе”.

— Это не суп. Это каша…

— Ка…

— Каша. Вкусно?

— Всьно…

Тру лоб, не уверенный в том, что мне следует привлекать к себе внимание. Я чувствую себя слепым и глухим котенком, потому что понятия не имею, как с ним общаться. Я ни разу в жизни не держал на руках ребенка. Ни. Разу. В жизни. Детей своих знакомых я в основном видел только на фотографиях, возможно, поэтому мне понадобилось некоторое время, чтобы в голове мелькнула мысль о возрасте конкретно этого ребенка. Она быстро трансформировалась в гребаное торнадо, потому что логика цифр натолкнула меня на другие мысли.

Наблюдая за его неторопливой возней в тарелке, чувствую, как под ребрами затягивается прочный узел, потому что с каждым ударом сердца этот ребенок перекраивает мою систему координат.

Я чувствую спазм в горле и откашливаюсь в кулак, когда ловлю на себе взгляд Маши.

— Что с ним случилось? — спрашиваю, имея в виду синяк на маленькой детской переносице.

— Упал с дивана.

— Это нормально?

— Нет… — кусает она губу. — Я сильно испугалась. Он тоже…

Леон реагирует на мой голос, снова отрывая внимание от миски.

Я уже понял, что его настроение за прошедшую ночь выправилось, поэтому не ожидаю чего-то сверхъестественного, но ни в чем не уверен.

На то, чтобы сделать заказ, я трачу тридцать секунд. Маша свой уже сделала, и, когда официантка оставляет нас втроем, интересуется:

— Ты знаешь меню наизусть?

— Я живу здесь почти три недели.

— В номере четыреста семнадцать… — произносит, размешивая ложкой чай.

Когда перевожу на нее взгляд, она проводит рукой по волосам и убирает их за ухо. Я вижу за ним часть рваной дорожки шрама, история которого мне хорошо знакома.

— Да, все верно, — говорю, складывая на груди руки.

— Мне нужно кое-что тебе сказать…

— Ты еще не все сказала?

— Нет…

Выгибаю брови, предлагая ей не стесняться.

Она смотрит на свой чай и теребит висящий на шее кулон.

— Я не считаю тебя бесчувственным. Это слово к тебе неприменимо. Я хочу забрать его назад.

— Я польщен, — замечаю с усмешкой. — Можем раскурить трубку мира. Совместный ужин не предлагаю, иначе решишь, что я претендую на твое время.

— А ты не претендуешь? — впечатывает мне в лоб палящий взгляд.

— Нет.

Кажется, впервые в жизни вижу, как пляшут на ее точеных скулах желваки.

В этот раз мне не претит перегибать палку. Я с удовольствием ломаю ее об колено именно потому, что в последнее время чувств у меня гребаная прорва.

Маша плотнее сжимает губы, будто боится, что изо рта вырвутся слова, которым лучше наружу не вырываться.

Отвернувшись, переключает все свое внимание на Леона, принимаясь игнорировать меня.

Я не против.

После того, как получил информацию о дне рождения и полном имени Леона, я заставил себя держаться от нее подальше. Я решил дать ей время для того, чтобы пришла ко мне сама, и сама рассказала то, что я должен знать. Я был зол. Как оказалось, я умею на нее злиться. И это, в отличие от других аспектов нашей “связи”, действительно взаимно.

Молча едим под тихий лепет Леона, которого Маша извлекает из кресла, как только тот заканчивает со своей кашей. На мое предложение проводить их до машины она отвечает, что они справятся сами.

Через пять минут я остаюсь за столом один и, бросив в центр смятую салфетку, покидаю ресторан.