Не дай мне уйти

Глава 49

Маша

От нашей новой встречи меня отделяет три дня. Они тянутся бесконечно долго, впрочем, как и предыдущие.

Дни без него. Без Кирилла.

Я продлеваю свой отпуск. Делаю его срок неопределенным, понимая, что такая халатность может повлечь за собой настоящий крах, но мне все равно. Даже попытайся я отвлечься работой, не смогла бы, ведь за прошедшие дни устала так, словно из меня кто-то высасывает энергию.

Когда спустя три дня вижу входящий звонок от адвоката Мельников, мое сердце начинает безумную пляску в груди, ведь я уже знаю, зачем он звонит.

Чувствую это!

Он приглашает меня в больницу и добавляет личную просьбу: просит взять с собой Леона, и я не вижу причин отказывать.

Его перевели из реанимации в обычную палату.

Себя и сына я собираю в дикой спешке.

В волнении дергаю ящики и хлопаю дверцами шкафа, натягивая на себя первое попавшееся платье и собирая волосы в хвост. Возможно, таким образом я хочу “познакомить” родственников Кирилла со своим шрамом, а возможно, мне стало просто плевать!

Место за рулем я уступаю Степе, вести машину сама я просто не в состоянии.

Племянник ерошит волосы на моей макушке, выражая поддержку, которой и так дал мне много в эти дни. На его губах улыбка, на моих тоже.

Следуя указаниям, мы находим нужное отделение, и, когда выходим из лифта, в коридоре в зоне ожидания с рядом жестких неудобных кресел видим небольшую компанию: Андрея, с которым я уже имела честь познакомиться, молодую девушку со свежим, еще красноватым загаром, и молодого мужчину с аналогичным следом от солнца на коже, из чего заключаю — где бы они его не заработали, делали это вместе.

Они смотрят на меня.

С интересом, любопытством и даже бесцеремонностью.

Переглядываются, обмениваясь молчаливыми знаками, и мне кажется, что исходящие от них сигналы в целом не несут никакой угрозы, но я не хочу выяснять. Даже несмотря на то, что эти люди, очевидно, еще один пазл его жизни, нетерпение толкает меня вперед, и все, на что я способна — вежливо поздороваться.

Я оставляю Леона на попечение Степы, следуя за Андреем, который кратко вводит меня в курс дела по дороге. Он сообщает, что молодые люди, которых я видела — это двоюродная сестра Кирилла и ее муж. Они приехали рано утром и уже успели его навестить.

— Он в сознании? — говорю торопливо.

— Да. Со вчерашнего дня. Он отлично провел ночь. У него отличные показатели.

Схватив его за локоть, заставляю остановиться и развернуться на месте.

— Почему вы не позвонили вчера?! — требую, нарушая своим всплеском сонный покой вокруг.

Кулак, в котором были зажаты мои чувства и эмоции все эти дни, трещит! Еще немного, и я просто взорвусь!

— Потому, что это был не совсем он, — объясняет.

— В каком смысле — не совсем он? — выдавливаю я.

— Это такое состояние, характерное после долгого “сна”. У него были когнитивные нарушения, проще говоря, проблемы с памятью и небольшое расстройство личности, но сегодня он в норме. Вчерашний день он вообще не помнит, так что вы ничего не пропустили, не нужно так на меня смотреть, — просит с нажимом. — Он покинул реанимацию только сегодня утром.

Выпустив его локоть, отворачиваюсь.

Чтобы не спорить. Чтобы не слать его к черту, именно этого мне хочется.

Мои ладони потеют.

Его палата просторная и светлая, индивидуальная.

Рядом с постелью вижу Веронику Мельник. Она держит сына за руку, тихо что-то говоря, но первое и единственное, на чем концентрируется все мое внимание — это насыщенно-карие глаза, которые устремляются на меня, как только возникаю в поле их зрения…

В животе происходит микровзрыв, до того этот взгляд осмысленный и наполненный. Видеть эту осмысленность все равно, что заново начать жить.

Он здесь. Здесь!

Мне не хватает кислорода.

То, что я держала в кулаке, выливается из меня слезой, которая катится по щеке.

У него и правда борода, но вокруг лица больше нет трубок. Грудь скована тугой повязкой, бедра прикрыты простыней. Эта тонкая преграда демонстрирует мне то, что за прошедшую неделю Кирилл не потерял в весе, кажется, ничего. Он абсолютно такой же, как и неделю назад, за исключением бледности на лице. И он неподвижен.

Единственное активное движение создают его умные осмысленные глаза, которые блуждают по моему лицу и телу.

— Привет… — хрипло произносит Кирилл.

Из моей груди вырывается всхлип.

Его мать бесшумно освобождает стул. Когда поворачивается ко мне лицом, вижу застывшие в ее глазах слезы и целое море эмоций, от облегчения до тревоги, и это разительно контрастирует с тем, какой она предстала передо мной четыре дня назад.

Она смаргивает слезы, говоря мне тихое:

— Добрый день.

Также бесшумно она покидает палату, пообещав сыну скоро вернуться.

Через секунду мы с Кириллом остаемся в палате одни, он сгибает руку и раскрывает ладонь, словно маня к себе.

Я занимаю опустевший стул мгновенно. Хватаюсь за предложенную мне руку, она восхитительно теплая.

Целую костяшки его пальцев. Кирилл обводит подушечкой большого контур моих губ, наблюдая.

— Как твои дела? — ласкает меня его голос.

Закрыв глаза, я вымученно смеюсь.

Будет просто отлично, если когда-нибудь я найду подходящие слова, чтобы описать ему то, что пережила за эти дни, но не сейчас… я не хочу этого сейчас.

Держась за его руку, я чувствую себя счастливой. Счастливее, чем в этот момент, я была лишь в тот день, когда родился Леон. Мое счастье невозможно сравнить ни с чем. Чувствовать его живое тепло — это как дышать…

— Я так скучала… — произношу.

— Скучала? — снова гладит пальцем мои губы.

Напряжение, которое вижу в глубине его глаз, заставляет что-то дрогнуть внутри.

Вдохнув больничный запах, говорю:

— Да. Но я знала, что ты к нам вернешься.

— Маша… — прикрыв глаза, от сглатывает слюну.

Его кадык дергается, двигаясь на жилистой шее.

Слова звучат отрывисто, когда начинает говорить:

— Я через несколько часов уезжаю. Утром у меня операция в Москве.

— Операция? — спрашиваю взволнованно. — Какая?

— Я сейчас парализован, — говорит то, что заставляет меня сглотнуть ком. — Я нижней части тела просто не чувствую…

Прокрутив его слова в голове, целую центр ладони и говорю:

— Мы с Лео соберемся к вечеру. Просто скажи, куда ехать и…

— Вы со мной не поедете, — обрывает он меня.

— Конечно, поедем…

Выражение его лица и тяжесть взгляда заставляют меня умолкнуть.

— Нет. Не поедете, — повторяет хрипло.

— Что это значит?

Помолчав, он говорит:

— Операция мне была нужна сразу, но не сложилось… я был… неоперабельный. Много времени потеряно. Теперь гарантий мало…

— Я верю, все получится, — говорю, упрямо глядя в его глаза.

— А я не могу верить в то, чего не контролирую, — сообщает.

— К чему ты все это говоришь?

— Возможно, я таким останусь навсегда.

Выдернув из его ладони руку, говорю:

— Мне плевать.

— Я не сомневаюсь, что так ты и думаешь, но это импульсивно.

— А сейчас о чем ты пытаешься сказать?

— Я ссу в утку. И возможно, буду делать это до конца жизни, — говорит с блеском в глазах. — Я уверен, это не то, что нужно в жизни тебе.

Дрожащим, полным чертовых эмоций голосом, произношу:

— Хуже, чем думать, что тебя больше нет, быть не может. Это самое страшное из всего, что случилось. Думать, что я никогда тебя не увижу. Не услышу и не почувствую!

Крылья его носа раздуваются, на скулах пляшут желваки.

— По-моему, может, — отвечает. — Хочешь менять мне утки? До конца жизни подтирать задницу?

— Если потребуется.

— Не потребуется. Этого не хочу я сам. Этого не будет. Никогда.

— Что, твою мать, ты пытаешься сказать мне все это долбаное время?! — спрашиваю свирепо. — Что боишься стать инвалидом? Мне плевать, будешь ты ходить или нет! Я люблю тебя, это значит, что ты нужен мне любым. Именно ты, а не кто-то другой. Понимаешь это или нет?!

Сжав губы в тонкую линию, он сипит:

— Я хочу как лучше. Для тебя, в первую очередь.

— В самом деле? — злюсь. — Это забота обо мне?! Или ты просто тешишь свое самолюбие? Может, в нем дело?

— Может быть, — на этот раз рычит он. — Я пытаюсь принять последствия всей этой хуйни. Для себя, для нас. И мне не легко дается тот факт, что я, может быть, навсегда останусь гребаным овощем. Мое самолюбие страдает и еще как, поверь. Я, блядь, просто в ужасе.

Его слова молотками бьют меня по голове.

На глаза наворачиваются слезы.

Я делаю короткие вдохи, чтобы унять свою злость. Чтобы стать взвешенной.

Он тоже молчит, наполняя палату звуками своего дыхания.

Я нарушаю это перемирие, как только вижу, что движения его груди снова стали размеренными.

Кирилл смотрит в потолок, когда говорю:

— Ты надел мне на палец кольцо. Ты… попросил меня стать твоей женой. Стать твоей семьей. Именно в этом предназначение семьи — быть поддержкой в любой ситуации, а не только в радости. Ты взял на себя ответственность, она что, ничего для тебя не значила?

— Все изменилось.

— Ни черта не изменилось! Я люблю тебя. Ты мне нужен. Ты нужен Леону. Ты его отец. Он каждый день спрашивает, когда ты вернешься. Что я должна ему сказать? Ты его отец, ты взял ответственность!

— Тогда можешь считать, что я оказался к ней не готов.

Меня трясет с головы до ног. И выворачивает наизнанку.

— Хочешь, чтобы я ушла? — спрашиваю с металлом в голосе.

— Это для твоего же блага. Я сообщу тебе, как прошла операция.

— И что потом? Избавишься от меня, если она пройдет неудовлетворительно? Или если неудовлетворительно пройдет следующая? А вдруг она пройдет хорошо? Что тогда, явишься на мой порог с цветами?!

— Я не заглядываю так далеко…

Словно незрелая, глупая, злая девочка, говорю в сердцах:

— Хорошо. Я уйду, но запомни… если ты… если уедешь без нас, я больше никогда не хочу тебя видеть. Ни стоящего на ногах, ни какого угодно другого! Я тебе этого не прощу. Никогда. Потому что это предательство.

В его глазах черти.

Они сверлят меня, разделывают на части, но если он хотел “расстаться друзьями”, то этого не будет!

В конце концов, он не одинок! У него есть любящая мать, прекрасный друг, кузина, которая, судя по всему, прервала свой отпуск ради того, чтобы навестить и сделать приятное. И черт знает сколько еще неравнодушных к своей судьбе людей он имеет!

Вскочив со стула, я вылетаю в коридор, где вдоль стены вышагивает Андрей. Он убирается с пути, как только видит выражение моего лица. За дверью отделения Вероника Мельник, с маленькой плюшевой игрушкой в руках, присела на корточки перед Леоном.

С моим появлением воздух словно трещит.

Брови Степы ползут вверх.

Леон протягивает ко мне руки, и я поднимаю его вверх, обрывая контакт с новоявленной бабушкой, которая торопливо спрашивает:

— Уже уходите?

— Да, — отвечаю на ходу. — Хорошего дня.