Не родись красивой, или Точка опоры

* * *

Несколько дней после этого разговора прошли незаметно. Эллу я почти не видела: ее полностью поглотили восстановившиеся отношения с мужем. Я этому ужасно радовалась, и старалась помочь, чем могла.

К примеру, отвозила Генриэтту в школу и забирала ее оттуда.

Элла не замечала ничего, происходящего в доме. Даже того, что вернулась Марья Гавриловна и приступила к выполнению своих обязанностей.

– Что с Женей? – спросила я ее.

– Она пришла в себя, – ответила домоправительница лаконично.

Я молчала, не осмеливаясь уточнять.

– Она поправится, – сказала Марья Гавриловна, и я впервые увидела, как она плачет одновременно радостными и злыми слезами.

– Слава богу! – сказала я.

Она молча кивнула головой и промокнула глаза платком.

– Если бы не этот подонок…

– Его больше нет, – перебила я. – Не будем об этом.

– Хорошо, – согласилась Марья Гавриловна. Аккуратно, чтобы не размазать тушь, вытерла глаза, бросила короткий взгляд в зеркало.

– А у нас что нового? – спросила она неуверенно. Все же она была наемным работником, обязанным соблюдать дистанцию. Но я поняла, что двигало ею не любопытство, а хорошее, искреннее чувство благодарности к Максу.

– У нас все просто отлично, – ответила я.

Марья Гавриловна улыбнулась бледной улыбкой.

– Я заметила, что Элла Сергеевна не отходит от Максима Леонидовича…

– Да, – подтвердила я с энтузиазмом. – У них намечается второй медовый месяц.

– Слава богу, – повторила домоправительница вслед за мной.

– Элла Сергеевна сейчас не вникает в хозяйство…

– Это понятно.

– Вы уж возьмите все на себя, – договорила я.

– Само собой, – ответила домоправительница. Ее лицо обрело привычное деловое и корректное выражение. Минуту она смотрела на меня озабоченным взглядом, потому решилась и спросила:

– А больше никаких… новостей?

– Самоубийство, – ответила я одним словом, понимая, о чем она спрашивает. Марать очистившийся воздух дома именем Стефана мне не хотелось.

Домоправительница слегка поджала тонкие губы. Выражение ее лица не изменилось, только в глазах мелькнуло мстительное удовлетворение.

– Я рада, – коротко сказала она.

И, не дожидаясь ответа, пошла прочь по коридору.

Я проводила ее взглядом. Что ж, проницательного человека трудно обмануть

Саша появился у нас только через неделю. Как я поняла, Семен Петрович раскопал нужные сведения. И сведения эти никакого удовлетворения Саше не принесли.

Его лицо осунулось, глаза запали в темные ямы, выкопанные бессонницей.

«Бедные мужчины!» – подумала я. – Рабы своего ущемленного самолюбия…»

– Как дела? – спросила я весело.

Мы расположились в зимнем саду, служившем в доме гостиной. Элла сидела возле изголовья больного Макса, Генриэтта делала уроки, Марья Гавриловна руководила хозяйством. Все в доме пришло в состояние непрерывного счастья, и атмосфера, еще недавно бывшая удушливой и непригодной для дыхания, наполнилась сплошным озоном.

Саша сел в кресло. Осмотрелся кругом, точно был здесь впервые. Протянул руку и оборвал листики растения, стоявшего рядом.

– Понятно, – резюмировала я.

– Я просто не знаю, что тебе сказать, – ответил Саша больным голосом.

Я с сочувствием посмотрела на него.

– Ты ее нашел?

– Нашел, – ответил Саша без всяких эмоций.

– Где она?

Он посмотрел на меня.

– Она в Канаде, – ответил он спокойно.

– В Канаде? – удивилась я. – Что она там делает?

– Она на каком-то творческом конгрессе театроведов. Уже полтора месяца. Вернется назад в Саратов только через две недели.

Я немного помолчала.

– Может, это только слух, что она в Канаде? – предложила я бальзам для Сашиных душевных ран. – А на самом деле она в Москве?

Саша досадливо отмахнулся от моего неуклюжего утешения.

– Не считай меня идиотом! Конечно, я все проверил!

– Например?

Он надулся.

– Например, проверил визу. Билет. Регистрацию. Факт прибытия.

Он сделал паузу.

– Даже позвонил в Канаду, – сознался он.

– Зачем? – удивилась я.

– Не знаю. Мне все время казалось, что ответ где-то рядом. Что я иду по следу, только чуть-чуть отклонился в сторону… И я позвонил в гостиницу, в которой она живет.

– Кстати, она Инна или Инга? – перебила я.

– Инна, – ответил он угрюмо.

– И она действительно живет в этой канадской гостинице?

– Ровно полтора месяца.

– Уверен?

– Я говорил с руководителем нашей делегации…

Саша сделал паузу.

– И с ней тоже.

– С Инной? – изумилась я. – Ну, ты даешь! Упорный, прямо как бультерьер! И что она тебе сказала?

– Она сказала, что я ненормальный, – ответил Саша несчастным голосом.

– Она плохо тебя знает, – заступилась я.

Саша сорвался с места и обошел гостиную кругом. Остановился у стеклянной стены, сунул руки в карманы и уставился на улицу.

– Я просто болен, – сказал он, не глядя на меня. – Я с ума сойду, если не раскопаю эту историю. Я же знаю, что ответ совсем рядом. В миллиметре…

– Успокойся! – начала я.

Он повернул голову и посмотрел на меня, как на ненормальную.

– О чем ты говоришь? Как я могу успокоиться?

Мне стало стыдно.

– Саш, я просто не знаю, как тебе помочь.

– Мне не нужна помощь, – сказал он отрывисто.

– Это плохо, – заметила я философски.

– Может быть.

Он еще раз обошел комнату и сел напротив меня.

– Ладно, – начал Саша, делая над собой героическое усилие. – Оставим это. Пока.

– Оставим, – согласилась я охотно.

Может, у него действительно само собой переболит? И он забудет эту историю?

«Ой, не рассчитывай!» – предупредил меня внутренний голос.

Я вздохнула. Да. Нужно быть реалисткой. Рано или поздно он до всего докопается.

И что тогда будет?

Не знаю…

– У вас как дела? – спросил Саша.

– У нас все хорошо, – ответила я, радуясь, что могу сообщить приятные вещи. – Элла с Максимом наконец-то выяснили отношения.

– И? – спросил Саша.

– Все хорошо, – повторила я с чувством. – Все очень хорошо.

Минуту он смотрел на меня. Затем его губы дрогнули и расплылись в слабой нерешительной улыбке.

– Я рад, – сказал он просто. – Макс это заслужил.

– Они оба это заслужили, – поправила я.

Саша пожал плечами.

– Я Эллу почти не знаю, – сказал он, словно извиняясь. – Вполне возможно, что она хороший человек.

– Она хороший человек, – ответила я твердо.

Саша, не отрываясь, смотрел на меня. Слабая улыбка не сходила с его губ.

– Ты верный друг, – сказал он одобрительно.

Я насупилась.

– Стараюсь…

– Да тут старайся, не старайся, ничего не выйдет. Или есть у человека такая способность, или ее нет. Третьего не дано.

– Ты максималист, – укорила я.

– Я друг Максима, – подтвердил он, неуловимо скаламбурив.

Я не нашлась, что сказать. Саша хлопнул себя по коленям.

– Ладно. Мне пора. Привет всем передай.

Он поднялся с кресла и пошел к лестнице. У ступеней задержался и спросил:

– Ты пока никуда не уезжаешь?

– Скорее всего, нет, – ответила я. – А что?

Он пожал плечами.

– Ничего. Просто спрашиваю.

Спохватился, отвесил мне галантный иронический поклон и заявил:

– Было бы жаль больше тебя не увидеть, прекрасная Анна.

Я задумчиво почесала нос.

– Наверное, в школе ты дергал за косички тех девчонок, которые тебе нравились? – предположила я.

– Ваша проницательность просто безгранична, – заявил он в том же неприятном ироническом тоне. – Особенно, если учесть, что в школе я ни разу не влюблялся.

– Значит, за косички ты никого не дергал, – уточнила я.

Саша приподнял бровь.

– Не дергал, – признался он. Подумал и рассмеялся.

– Чему смеемся? – поинтересовалась я.

– Просто подумал, как ты поступала с мальчиками, которые тебе нравились?

– И как же?

– Думаю, ты их защищала, – ответил он серьезно.

Я пожала плечами.

– Очень проницательно. Особенно, если учесть, что в школе я ни разу не влюблялась.

– Один-один, – заявил Саша, не отрывая от меня сумрачного взгляда.

– Принято.

Он отвесил мне еще один прощальный поклон.

– До свидания, прекрасная Анна. Прощу, не исчезай бесследно.

– Это зависит от того, насколько ты исчезнешь сам, – ответила я с подтекстом, ставшим привычным в наших диалогах.

Он усмехнулся.

– Ненадолго, – пообещал он мягко. – Дождись меня. Ладно?

– Ладно.

Он посмотрел на меня загадочным взглядом и побежал вниз по ступенькам. А я уселась на диван и взяла в руки детектив Агаты Кристи.

«Ну, вот, все и устроилось», – подумала я рассеянно.

Все счастливы. Все довольны. Даже Марийка.

Марийку мне удалось пристроить в дом к Саше. Нужно сказать, что оба они яростно сопротивлялись. Но вмешательство Макса как обычно положило конец недоразумениям. Марийка была принята на работу с испытательным сроком в два месяца. Этот компромисс Сашу слегка успокоил.

Интересно, что бы он сказал, узнав, что сам принят Марийкой с испытательным сроком в один месяц.

– Поработай один месяц, – убеждала я Марийку. – Если тебе не понравится, уйдешь.

– Куда? – спрашивала Марийка со слезами на глазах.

– Я тебя к себе заберу, – ответила я решительно. – Куплю квартиру и заберу.

– Правда?

Она обрадовалась так искренне, что я была тронута.

– Правда. Нужно продержаться какое-то время. У меня своей квартиры пока нет. Но скоро будет.

– И ты меня заберешь? – уточнила Марийка.

– Заберу, – пообещала я. – Потерпи один месяц.

Марийка задумалась.

– Ну, месяц-то я потерплю…

– Вот и славно! – обрадовалась я. – Саша не кусается.

– Все равно боюсь, – пожаловалась она.

– Чего, глупая?

– Он мне четыреста баксов платит…

– Ну, и радуйся!

– Вежливый такой…

– Прекрасно!

– И на «вы» со мной разговаривает, – закончила Марийка перечислять хозяйские недостатки.

– Ну? – спросила я укоризненно. – И чем ты недовольна?

Марийка поковыряла пальцем сиденье стула.

– Как-то все подозрительно хорошо…

Я расхохоталась и отправилась по своим делам.

Забыла сказать, что мы остались без шофера. Толик прошел пробы в каком-то комедийном сериале, который продюсировал Макс, и забросил свои прямые обязанности. Хотя я уже запуталась, какие обязанности считать его прямыми.

В общем, в школу мне пришлось возить Генриэтту самостоятельно.

Привыкать к московским дорогам было сложно. Вначале я мучилась и терялась в бесконечном потоке машин, потом привыкла и начала воспринимать происходящее хладнокровно.

Максим перегрипповал и теперь медленно приходил в себя. Причем не столько от болезни, сколько от счастья, внезапно свалившегося ему на голову.

Они с Эллой практически не расставались. Она даже перестала выходить к столу, предпочитая комнату Макса. За столом мы теперь сидели вместе с Генриэттой.

– Ань, мама, что, снова влюбилась в папу? – спросила она как-то.

Я чуть не подавилась супом.

– А ты против? – сказала я осторожно. Честно говоря, совершенно не представляю, как разговаривать с нынешними детьми на подобные темы. Они в этом разбираются гораздо лучше меня.

Генриэтта пожала плечами.

– Да нет… Только смешно немного.

– Что тебя смешит?

– Не знаю…

Она нерешительно посмотрела на меня и сказала:

– Они же уже… старенькие…

Я снова чуть не подавилась. На этот раз от смеха.

– Ну, не так чтоб очень!

– Нет, не очень, – великодушно согласилась Генриэтта. – Но все равно странно.

– Ты скучаешь? – спросила я, обводя ложкой края тарелки. – Они сейчас действительно не уделяют тебе внимания. Но ты пойми…

– Да я понимаю, – перебила меня Генриэтта. – Им сейчас не до меня. Я не обижаюсь. Я даже радуюсь. Вдруг у меня братик родится, или сестра.

Я отставила тарелку в сторону.

– А ты хочешь их иметь? – спросила я, не поднимая глаз.

– Конечно! – воскликнула Ритка. – А кто не хочет?

Я вздохнула и посмотрела в окно.

Трудный вопрос.

Через пару дней Макс наконец покинул свою комнату и вышел к столу.

– Я рада, что ты поправился, – сказала я искренне.

Макс засмеялся и неуклюже поцеловал мне руку. Он выглядел помолодевшим и отдохнувшим, несмотря на то, что был небрит.

– Аня, мы решили уехать, – объявила мне Элла.

– Это хорошо! – сказала я с энтузиазмом. – Это отлично! Куда?

– Думаю, на Сейшелы, – ответил Максим. – Я там ни разу не был. Хочется посмотреть на океан, говорят, он красивый. Белый песок, зеленые лагуны…

Он мечтательно покачал головой и вздохнул.

– Сказка…

– Фотографии привезите, – попросила я. – Может, и я когда сподоблюсь.

– Привезем обязательно, – пообещала Элла.

А я подумала, что двумя неделями раньше маршрут путешествия определяла бы только она. И у Максима в данном вопросе не было бы даже совещательного голоса.

Да. Они изменились оба.

Макс обрел спокойную уверенность в себе, которой ему так не хватало, а Элла как-то странно притихла… Нет, это неточное выражение.

Она выглядела так, словно боялась поверить в свое счастье.

«Наконец-то, – подумала я. – Теперь она упокоится. И ей не придется ночью подсчитывать, сколько дней осталось до следующего дня рождения».

– Я за вас ужасно рада, – сказала я тихо.

Они переглянулись и взялись за руки. Счастливые.

Я откашлялась и заговорила с фальшивой веселостью:

– Сразу-то меня не выгоняйте! Дайте время квартиру в Москве снять!

Они снова переглянулись. На этот раз с удивлением.

– Ты с ума сошла? – спросила Элла.

– Почему? – не поняла я. – Хозяева уезжают, дом закрывается…

– Аня, не торопись, – призвал Максим рассудительно, как всегда. – Что тебе мешает продолжать жить здесь?

– Ну, не знаю, – растерялась я. – Удобно ли это?

– По-моему, вполне, – ответил Максим. – Генриэтту заберет Элькина мама. Она, кстати, терпеть не могла жить у нас, потому что в город неудобно добираться. Поэтому будет только счастлива, если Гаврика отвезут к ней. Я постараюсь найти шофера еще до нашего отъезда, он будет жить в городе. Здесь остаются повар, горничная и Марья Гавриловна. За хозяйством она приглядит, если возникнул вопросы, обратится к тебе.

– Не поняла, – сказала я. – Вы меня, что, за хозяйку оставляете?

Они весело переглянулись. Мне казалось, что им просто нравится постоянно переглядываться. Нравится смотреть друг на друга.

– Ну, в общем, да, – ответила Элла. – Ты против?

– Даже не знаю, что вам сказать, – ответила я. – Ребята! Мы знакомы чуть больше месяца!

Они дружно рассмеялись.

– Аня, мы считаем тебя нашим другом, – сказал Максим.

– Спасибо, конечно, но…

– Никаких «но»! – отрубил Максим. – Считай, что тебя бросили на хозяйство. Понятно?

– Ань, сама подумай, на кого нам дом оставить? – добавила Элла.

– Не знаю. Есть же прислуга… А чего вы боитесь? Ограбления?

Элла поджала губы, потом не выдержала и расхохоталась.

– Я боюсь, что Вика войдет во вкус, – объяснила она. – Вернемся, и обнаружим, что ей принадлежит весь поселок. А что? Займет круговую оборону, пообещает всех перестрелять… А Костя будет перезаряжать оружие.

– Думаешь, такое возможно? – усомнилась я.

– Да ты посмотри на них! – сердито ответила Элла. – Ведут себя так, как будто бензиновыми парами надышались!

Замечание было не лишено смысла. Костя с Викой переживали бурную весну переходного возраста.

Теперь мы часто просыпались по ночам не от хлопанья пробок шампанского, а от звуков популярной песни, раздирающей воздух.

Костя в полном упоении чувств перетаскал в наш поселок всех популярных певцов, которых можно было купить за деньги. А поскольку купить за деньги можно было почти всех, то наш тихий поселок по ночам напоминал филиал программы «Песня года», смешанный с психушкой.

Хорошо известные певцы, певицы и вокальные коллективы оглашали ночной воздух современными серенадами под фанеру. Раскрывали рты, стоя, как положено, под балконом дамы.

На балконе сидела Вика, одетая в роскошную шубу из неизвестного мне меха. Очевидно, этого зверя специально вывели по заказу Кости Шлыкова для дамы его сердца. Мех действительно был очень красивый, и я даже поймала себя на том, что немного Вике завидую.

Впрочем, завидовала я, скорее всего, не роскошной шубе, и даже не ежевечерней программе развлечений, которую устраивал для нее поклонник, а тому выражению счастья, которое не сходило с ее лица.

Да. В этом году весна настала и для Виктории Грачевой.

– Как жизнь? – поинтересовалась она у меня как-то раз, встретив на улице.

– Нормально, – ответила я. – А у тебя?

Вика закатила глаза под лоб, поискала слова, не нашла их и засмеялась.

– Понятно, – сказала я.

– Завидуешь? – проявила проницательность Вика.

– Немного, – призналась я. – Белой завистью.

– Ничего, – утешила Вика. – Подожди, доживешь до моих лет, и тебе привалит.

– А пораньше никак нельзя? – спросила я.

Вика вздохнула.

– Можно и пораньше, – сказала она задумчиво. – Только не оценишь.

– Не задумывайся, – сказала я. – Ты сразу старше становишься.

Вика подняла на меня глаза.

– Где же я тебя видела? – спросила она. – Ведь видела! Не скажешь?

Я молча покачала головой.

– Ну, как хочешь, – закруглилась Вика. – Ладно. Я побежала.

– Счастливо.

Она развернулась ко мне спиной, на мгновение притормозила и не без ехидства поделилась:

– Кстати! Мне Костя предложение сделал. Можешь передать своим, что он будет жить в поселке.

– Где это?

– Сначала у меня, – ответила Вика безмятежно. – А потом, когда я дом отсужу и продам, переедем в более приличное место.

– Поздравляю, – сказала я искренне. – Я за тебя рада. По-моему, Костя отличный дядька.

– Главное, богатый! – вполголоса подчеркнула Вика.

Я терпеливо вздохнула и спросила:

– Почему ты все время хочешь казаться хуже, чем ты есть? Он же тебе не поэтому нравится.

Лицо Вики стало задумчивым.

– Поэтому, не поэтому, – сказала она сварливо. – Какая разница?

Тут морщинки на ее лбу разгладились, и она улыбнулась.

– Но ты права. Он мне нравится.

– Удачи тебе.

– И тебе.

Она повернулась и легко побежала по мокрой асфальтовой дорожке по направлению к дому. Я молча смотрела ей вслед.

Конец еще одному одиночеству.

Честное слово, я этому рада.

Значит, Вика с Костей решили переехать подальше от Старого Бочарово. Что ж, Элла будет рада.

Хотя нет.

Элле теперь на это абсолютно наплевать. Мне даже кажется, что ей будет не хватать адреналина, который Вика так щедро впрыскивала в нашу кровь.

Дом Стефана опечатали до окончания судебного разбирательства. Помимо Вики на наследство претендовали какие-то дальние родственники, но, сами понимаете, в борьбе с Викой они не имели ни одного шанса.

Как-то раз я увидела торжественный отъезд Вики из дома в суд. Зрелище было эпохальным.

Вика, одетая в черную норковую шубку, вышла на улицу, волоча за собой шлейф из известных и не очень известных адвокатов. Их очки решительно поблескивали, лица были уверенными и бескомпромиссными. Чувствовалось, что это профессионалы новой формации, о которых грезит наша многострадальная страна.

То есть, профессионалы, способные с легкостью выхватить кусок изо рта родной мамаши, прежде чем он достигнет желудка. Так что, чем закончится судебное разбирательство, я не сомневалась. И никакая любовь Вике в данном вопросе разум не затмит.

– Может, так и надо? – спросила я себя перед сном. – Может, Вика права? Нужно дорасти до возраста, когда чувства существуют отдельно, интересы отдельно, и они никогда не пересекаются?

Может, это она и есть, настоящая зрелая любовь?

Ответить утвердительно я не смогла. Но не смогла ответить и отрицательно.

Просто почему-то вспомнилось название духов, когда-то стоявших на бабушкином туалетном столике: «Быть может…»

Прошло несколько дней.

Мелькнул и растворился в вихре приятных и неприятных событий короткий весенний месяц март, настал по-летнему теплый апрель.

Элла с Максимом отбыли отдыхать на Сейшелы, причем их отъезд значительно задержался из-за множества больших и маленьких проблем. Что-то не ладилось с визами, потом не ладилось с билетами, потом Максима не пускали дела, потом он искал надежного шофера, потом дотошно проверял его биографию…

В общем, Максим сильно нервничал.

Элла, в отличие от мужа, вела себя кротко и Макса успокаивала. А я смотрела на них и тихо поражалась происходящему.

Еще месяц назад я бы ни за что не поверила в такое развитие событий.

Но, в конце концов, все утряслось, Генриэтта переехала к бабушке в город, Элла с Максом, торопливо расцеловав меня на прощание, отбыли в аэропорт, и я осталась в доме за хозяйку.

Дни наши потекли мирно и скучно.

Прислуга разленилась. Впрочем, дел в доме не было решительно никаких. Гостей я не зазывала, поэтому повар ограничивался приготовлением легких и незатейливых блюд. Уборка тоже стала казаться не особенно важным занятием, так как устраивать беспорядок в доме было уже некому.

В общем, повар и горничная благодушествовали на своей половине, проводя свободное время за просмотром телевикторин и развлекательных программ.

Иногда Марья Гавриловна выдергивала их из сонного оцепенения и начинала устраивать в доме погромы с мытьем окон и чисткой серебра, но мне казалось, что эти мероприятия она проводит с профилактической целью.

Женя все еще была в больнице, но она поправлялась. Навещать ее не разрешалось никому, кроме матери, и домоправительница регулярно информировала меня о делах дочери. Марья Гавриловна держалась со мной так же, как обычно, суховато и корректно, но напряжение, которое я ощущала в ее присутствии раньше, сейчас ушло.

Я стала частью этого дома. Со всеми его проблемами и радостями. Меня признали.

Скажу честно, я была этому ужасно рада.

Дни мои проходили однообразно. В город я больше не ездила: просыпалась поздно, неторопливо завтракала и брела на прогулку. Возвращалась назад и садилась за инструмент. Позанимавшись несколько часов, обедала и снова брела на прогулку. Возвращалась уже вечером и садилась с книжкой у камина. Ужинала и ложилась спать.

Вот так все незатейливо.

Иногда я включала телевизор и с некоторым содроганием выслушивала очередную порцию ужастиков и страшилок, именуемых «новостями».

А иногда получала удовольствие от неожиданно хорошей и умной программы. Правда, такие программы я видела только на канале «Культура».

К примеру, мне попалась на глаза передача, посвященная великой актрисе и певице, у которой мы с Сашей недавно побывали в гостях.

Я внимательно посмотрела ее от начала до конца.

Екатерина Михайловна выглядела ослепительно. Причем, я так и не смогла решить, когда же она выглядела лучше: сейчас или в ранней молодости?

Саша назвал ее потрясающей женщиной. Я немного подумала и согласилась с ним.

Вспомнила наш визит в дом, увешанный мемориальными табличками, вспомнила стройный силуэт на пороге прихожей, вспомнила густые пепельные волосы, небрежно собранные на затылке, и удивительно ясные, широко расставленные серые глаза хозяйки…

И еще почему-то вспомнила ее фразу о том, что грехи отцов ложатся на детей до седьмого колена.

«Это несправедливо», – сказала Екатерина Дмитриевна.

Я удивилась. Она не боится критиковать бога?

Впрочем, возможно, она атеистка и в бога не верит. Но тогда она не должна верить в проклятия, преследующие человеческий род.

Я улеглась на диване и закрыла глаза.

В памяти возникла комната, которая в детстве казалась мне очень большой. Родители называли ее «зал». Я вернулась со двора, где мы играли с Иркой, а дверь в квартиру оказалась не запертой. Раньше, двадцать лет назад, мы никогда не запирали двери. Считали, что бояться некого…

– Саша, она ни в чем не виновата, – сказала бабушка.

Я обрадовалась. Бабушка у нас! Хотела кинуться к ней, но бабушка говорила таким непривычным больным голосом, что я вдруг испугалась. И застыла в прихожей.

– Я знаю, – ответил человек, которого я привыкла называть отцом. Только мне всегда казалось, что ему это слово отчего-то не нравится.

– Она просто ребенок, – убеждала бабушка. – Ей всего пять лет!

«Значит, разговор обо мне», – догадалась я.

– Я знаю, – повторил отец. И добавил каким-то треснувшим голосом:

– Я ее видеть не могу.

Я на цыпочках вернулась к двери, открыла ее и вышла на лестничную клетку. Уселась на ступеньку и просидела там очень долго.

Эта фраза запала мне в душу на всю оставшуюся жизнь.

Мой отец меня видеть не мог.

Наверное, я это понимала и раньше. Во всяком случае, я старалась никогда не оставаться с ним в комнате один на один. Отец смотрел на меня пристальным прищуренным взглядом, и мне от этого становилось очень страшно.

Мне все время казалось, что он придумывает какой-то особенный способ наказания за проступок, который я пока не совершила, но вполне могу совершить.

А мама в такие минуты выглядела подавленной и бледной. Она становилась ко мне очень строгой и никогда не целовала при отце. Она вообще целовала меня тайком, украдкой, когда никто не видел. И от этого мне казалось, что мы обе совершаем что-то недостойное, некрасивое, почти преступное.

Впрочем, она заметно охладевала ко мне по мере моего взросления, а когда мне стукнуло пятнадцать, охладела окончательно.

Мы жили в одной квартире так, как живут соседи в коммуналке: практически не разговаривая. Потом я уехала учиться в Питер, а мама ударилась в религию. Духовных братьев и сестер я очень не любила, потому что было у меня нехорошее подозрение на их счет.

По-моему, их привлекала не столько мама, сколько прекрасная квартира в центре города. Мама пару раз подъезжала ко мне с разговорами о приватизации, но я отказала наотрез.

Приватизация!

Господи, да она и слова такого самостоятельно выговорить не могла!

В общем, с духовными родственниками я вскоре разобралась. Осталось разобраться с родственниками кровными.

Отец разошелся с мамой очень давно. Мне тогда было лет восемь, не больше. Нужно отдать ему должное: квартиру он оставил нам, не сделав никаких попыток ее разменять. Правда, алименты не платил, да мама их и не требовала.

Жили мы трудно, до тех пор, пока я не начала работать. Работать я начала рано, еще в музучилище. Устроилась на полставки концертмейстером в музыкальную школу недалеко от дома. Работа была не слишком тяжелой, зарплата ей вполне соответствовала. Жить стало чуть полегче.

Потом бабушка уехала в Израиль и начала свое стремительное шествие к вершинам творческого и финансового благополучия. Именно она оплатила мою учебу и пребывание в славном городе Петербурге.

Помогала она и тому человеку, которого я в детстве называла отцом. Правда, в сознательном возрасте я от этого слова отказалась. И если мы встречались на улице, то называла его вежливо: Александр Яковлевич.

Он женился почти сразу после того, как ушел от моей матери. У них с новой женой родилось двое сыновей, но я с моими формальными братьями не общалась никогда. И не потому, что не хотела.

Не хотел этого Александр Яковлевич. Наверное, он до сих пор не мог меня видеть.

Я усмехнулась, не открывая глаз.

Впрочем, эта антипатия не помешала ему явиться ко мне на работу после того, как он узнал, что наследство бабушка поделила на две части.

– Ты не имеешь на эти деньги никакого права, – сказал он высокомерно.

– Это решать не вам, а бабушке, – ответила я.

– Если у тебя есть хоть капля совести, ты от этих денег откажешься.

– Так решила бабушка, – повторила я упрямо.

И стояла на своем вовсе не из-за денег. Вам нравится быть человеком второго сорта?

Вот и мне не нравится. Я ничем не хуже двух его сыновей. И я ни в чем перед ними не виновата.

Зазвонил телефон. Минуту я лежала неподвижно, соображая, какой это аппарат. Если городской, то подходить не стану.

Но звонил не городской телефон, а мой маленький мобильник. Поэтому я со вздохом присела на диване и потянулась к джинсовой куртке, лежавшей в кресле.

Этот номер известен очень немногим людям. Тем людям, которых я вполне могу назвать близкими. Хотя я и не люблю разбрасываться этим словом…

Я включила маленький телефон и поднесла его к уху.

– Да…

– Он в городе, – сразу сказала Ирка.

Я пожала плечами.

– Пускай.

– Недавно был у меня на работе.

– Ничего страшного, – терпеливо повторила я.

– Как ничего? – повысила голос Ирка. – Ты, что, не соображаешь? Через пару дней он будет знать весь расклад!

Я вздохнула.

– Я беру отпуск за свой счет и еду к тебе, – сказала Ирка решительно.

– Нет.

Она опешила.

– Ань, об этом по телефону не поговоришь…

– Не о чем говорить, – отрезала я.

– Собираешься все взять на себя? – спросила Ирка деловито.

– Ну, не такая я героиня.

– Может, ты и сядешь? – продолжала язвить Ирка. – Так сказать, ответишь по всей строгости?

Она сменила тон и сердито спросила:

– Ты дура, да?

Я потерла рукой щеку. В голове правила летняя лень, и никаких панических эмоций раздраженный Иркин голос у меня не вызывал.

– Ир, ничего страшного не происходит, – произнесла я терпеливо. – Пускай копается.

– Как это?!

– Он хочет все выяснить для себя, – оборвала я подругу. Помолчала и примирительно добавила:

– Такой уж он человек. Все ему надо знать.

Ирка минуту помолчала.

– Инка звонит каждый день.

– Как у нее дела? – спросила я.

– Нормально. Рвет и мечет.

Я рассмеялась.

– Собирается вернуться как можно раньше…

Я тут же прекратила смеяться.

– Скажи, чтоб не смела! – рявкнула я в трубку. – Скажи, чтоб сидела на своем конгрессе столько, сколько нужно! Еще одна героиня, блин! Только ее мне и не хватает для полного счастья!

– Одну мы тебя не оставим, – отрезала Ирка.

– Я не одна, – ответила я.

Ирка поперхнулась.

– Как это? – спросила она растерянно. – Я здесь. Инка в Канаде…

Вот-вот! Типичный взгляд на вещи! Как это я не одна, если Инка в Канаде, а Ирка в Саратове?!

Самое смешное, что месяцем раньше я считала точно так же. Правда, к этому женскому списку добавлялось одно мужское имя. Димка. Теперь вместо него может добавиться другое.

А может и не добавиться.

– Потерпи немного, – посоветовала я. – Все узнаешь со временем. И ни о чем не беспокойся. Дело закрыто, вердикт единодушный: самоубийство. Так что все в порядке.

– Ну, смотри, – сказала Ирка.

– Все в порядке, – повторила я.

Минуту мы помолчали.

– Он сказал? – спросила Ирка, намекая на то, что интересовало нас больше всего.

– Нет, – ответила я сухо.

Она вздохнула.

– Падаль… Придется искать самим.

– Придется, – подтвердила я. – Ничего, справимся.

– Справимся, – эхом откликнулась Ирка. Подумала и спросила:

– Значит, все оставаться на своих местах?

– Вот именно, – ответила я.

– Ладно, подождем…

Мы помолчали.

– Ты уверена, что все в порядке? – с напором повторила Ирка.

– Уверена, – повторила я твердо.

– Он твою фотографию свистнул, – пожаловалась Ирка. – Из личного дела.

Я вскочила с дивана.

– Да ты что! – закричала я. – Там кошмарная фотография! Ты, что, не смогла ему дать что-то поприличней?!

– Я потом узнала, – виновато отбивалась Ирка. – После его ухода. Мне завкадрами сказал…

Я остыла и снова уселась на диван.

– Ну, и фиг с ней, с фотографией. У нас есть дела поважнее.

– Это точно, – согласилась Ирка. Посопела в трубку и спросила:

– Ну что? Пока?

– Пока, – ответила я.

Связь разъединилась.

А я осталась сидеть на диване, вглядываясь в догорающие угли. Интересно, как это понимать? Зачем ему понадобилась моя фотография?

Бред какой-то…

Придется спросить у него самого. Когда вернется.

Я почесала нос и подумала: «Скорее бы вернулся!»

Нарыв созрел.

Он вернулся через два дня.

О его приезде я узнала от Марийки. Марийка позвонила мне днем и коротко отрапортовала:

– Хозяин дома.

– Дай бог ему здоровья, – ответила я небрежно.

– Про тебя спрашивал, – наябедничала Марийка.

– Чего хотел?

– Да ничего. Просто спросил, тут ты или уже уехала.

– И что ты ответила?

– Что ты еще тут.

– Умница, – одобрила я и положила трубку.

Что ж, пора готовиться к последнему действию.

Хозяин дома…

Я тихо рассмеялась.

В детстве мы с бабушкой играли в такую игрушку. Она меня спрашивала:

– Хозяин дома?

– Дома, – отвечала я.

– Гармонь готова? – допытывалась бабушка.

– Готова, – отвечала я, холодея от предвкушения веселья.

– Можно поиграть?

Если я отвечу «можно», то бабушка немедленно примется щекотать меня по выпирающим ребрам, а я свалюсь на диван и начну извиваться от хохота.

Отвечать «можно» немного страшно, но столько счастья было в этом захлебывающемся хохоте, что мне никогда не приходило в голову ответить «нельзя».

Забавная логика у детей…

Я пошла к себе в комнату, открыла гардероб и принялась швырять на кровать вешалки с тряпьем.

Тряпок было множество, поэтому выбрать нужную оказалось не так просто.

От брюк я отказалась сразу.

Сегодняшний вечер не должен пахнуть запахом офиса и деловых бумаг.

Немного поразмыслив, я отказалась и от вечерних платьев.

– Не так откровенно, девочка моя, – шепнула мне интуиция.

И я с ней согласилась.

Поэтому немного помозговав, я достала черную трикотажную тунику от Трюффо. Вообще-то ее полагается носить с брюками, но почти никто ее так не носит.

Туника похожа на свободное платье с небольшим разрезом на боковом шве. Я вооружилась иголкой и ниткой и уничтожила этот кокетливый разрез.

Никаких вольностей.

Надела тунику и покрутилась перед зеркалом.

Она мне очень шла. Не облегая тело, как перчатка, туника, тем не менее, очень ясно намекала на то, что фигура у меня хорошая. Длина нормальная, до колена. Никаких разрезов-вырезов, очень целомудренный ворот, слегка открывающий ключицы.

Никаких украшений я надевать не стала.

Только собрала волосы в высокий хвост и слегка подкрасила глаза.

Посмотрела на свое отражение и сказала:

– Привет, доппельгангер.

Отражение помахало мне рукой. А может, я ему. Какая разница?

После этого я пошла в гостиную, роль которой в доме играл зимний сад. Придвинула журнальный столик ближе к камину, присела и поставила на него два красивых бокала.

Опустилась на колени перед камином и начала разжигать огонь. Но завершить декорации не успела.

– Привет, – сказал знакомый насмешливый голос за спиной.

Я не оглянулась.

Разожгла огонь, подождала, пока пламя выровняется, и только после этого поднялась с пола.

Повернулась лицом к Саше, выбросила вперед руку и сказала старую эффектную фразу, с которой гладиаторы обращались к цезарю:

– Идущий на смерть приветствует тебя!

– Да, – согласился он, рассматривая меня. В полумраке его глаза казались темными. – Очень похоже.

Я опустила руку и засмеялась.

Саша подошел к дивану, сел на него. Покрутил в пальцах бокал, чему-то усмехнулся и отодвинул его подальше.

– Твоя подруга тебе, конечно, звонила? – спросил он.

– С приездом! – сказала я.

Он снова усмехнулся.

– Спасибо.

– Выпьешь что-нибудь? – предложила я.

– Нет, – ответил он сухо.

– А я выпью.

– Ради бога, – разрешил он, пожимая плечами. – Если тебе это нужно…

Я на минуту вышла из сада и вернулась назад с бутылкой «Мартеля» и двумя стопками.

– Нужно, – сказала я и налила свою стопку до краев. – Очень нужно.

– Понимаю.

Я залпом выпила янтарную жидкость. На мгновение меня оглушило. Я застыла на месте, прижимая руки к груди.

– Осторожно! – недовольно сказал Саша. – Кто же так коньяк пьет!

– Я.

– Оно и видно.

Я уселась в кресло, стоявшее сбоку от дивана. Коньяк шумел в голове океанским прибоем.

– Как ты? – спросил Саша.

– Прекрасно, – ответила я. – Если бы ты только знал, какое это счастье: не притворяться.

Он усмехнулся.

– Если у тебя есть вопросы, спрашивай! – предложила я.

– Почему ты убила его именно в тот день?

Я закрыла глаза и увидела глянцевый билет, сложенный вдвое в кармане пиджака.

– Тем утром Стефан собирался вылететь на Кипр, – ответила я ровным голосом. – Билет я увидела случайно.

– А-а-а!

Он оживился, быстро прикидывая что-то в уме. Я с улыбкой наблюдала за ним.

Права Коко Шанель. Каждый мужчина остается ребенком до самой смерти.

– Зачем же ты послала Вике эти конфеты? – забормотал он себе под нос.

Я сделала движение.

– Нет-нет! – Он замахал на меня руками. – Не говори! Я сам догадаюсь.

Я пожала плечами, встала и прислонилась спиной к каменной полке. Стояла, разглядывала гостя и ни о чем не думала. Впервые за последние полтора месяца.

Саша выглядел хорошо. Бессонница, терзавшая его последние две недели, по-видимому, улетучилась, как только он добрался до разгадки кроссворда. Он немного похудел, но это ему шло.

Саша был похож на красивую породистую охотничью собаку, которая учуяла дичь задолго до того, как ее увидел хозяин.

– Время! – сказал он наконец.

Я одобрительно кивнула. Он просиял.

– Тебе нужно было выиграть время!

– Я надеялась, что Вика подаст в суд долговые расписки, – сказала я. – Тогда Стефан не смог бы улететь на Кипр.

– То есть все получилось спонтанно, – уточнил он.

Я снова утвердительно кивнула.

– Почему ты не наняла профессионала? – спросил Саша. – Пристрелили бы его к чертовой матери, и дело с концом!

– Димка! – напомнила я.

Саша вопросительно приподнял бровь.

– Мы его даже похоронить не можем, – сказала я. Быстро вскинула голову вверх и уставилась на люстру.

Люстра расплылась и потеряла форму.

– Понятно, – сказал Саша очень тихо.

Люстра обрела четкие очертания, и я опустила голову. Посмотрела на гостя и невольно улыбнулась.

Он был так горд, так доволен собой!

– Он сказал? – спросил Саша все так же тихо.

Я с сожалением покачала головой.

Нет. Этот подонок не сказал, где он закопал Димку.

Я ждала его в спальне. Кейс с драгоценностями и пистолет я нашла давно. Перепрятала его в другое место и ждала своего часа.

Честно говоря, убивать Стефана мне не хотелось. Не потому, что он не заслуживал смерти. Потому, что для подобной работы существую профессионалы.

Мы с девчонками хотели только одного. Мы хотели узнать, где он закопал Димку.

Но этот проклятый билет! Он спутал все мои планы.

Стефан решил кинуть всех: Вику, Марью Гавриловну, Костю, швейцарцев. Продал дом, взял всю сумму наличными, а драгоценности…

Не знаю, что он собирался с ними делать. Возможно, нашел оптового покупателя, возможно, перепрятать их в другое надежное место…

Не знаю!

Об этом я не думала. Я думала только об одном: как заставить его сказать правду.

– Когда ты ждала, ты уже знала, что убьешь его? – спросил Саша.

Я немного подумала.

– Наверное, да, – ответила я хрипло. – Иначе не стала бы надевать его старые перчатки.

– И не стала бы приносить драгоценности к нему домой, – договорил Саша.

Я стиснула зубы и кивнула головой.

Это так. Живым эти проклятые украшения Стефан больше бы не увидел.

– Напрасно ты подняла его правую руку с пистолетом к виску, – сказал Саша. – Были сомнения. Человек стреляется стоя, и падает так, что оружие оказывается точно напротив пулевого отверстия… Прямо подсказка для особо тупых.

– Я не подумала, – признала я его правоту. – И с перчатками прокололась.

Саша махнул рукой.

– Да ладно!

Он с любопытством посмотрел на меня и спросил:

– А почему за это взялась именно ты?

– А кто? – спросила я, пожимая плечами. – Инка? При ее фамилии «Авдеева»? Ты же сразу понял, что действует человек, как-то связанный с этой историей!

– Ну, в общем, да, – признал Саша. – Она бы попалась гораздо быстрей. А Ирка?

– А Ирка притворяться не умеет, – ответила я. – Она бы Стефану моментально в глотку вцепилась.

Сашины глаза сощурились:

– А что сделала ты? – спросил он вкрадчиво.

Я налила себе еще коньяка. Но уже не полную стопку, а половину. Выпила его залпом, поставила стопку на стол, закрыла глаза.

Коньяк превратился в машину времени и перенес меня в тот ранний предрассветный час, который обычно бывает темнее ночи.

То, что подъехала машина, я услышала сразу. Спать той ночью я, естественно, не могла, поэтому просидела всю ночь на разобранной постели в гостевой комнате.

Постель нужно было разобрать обязательно, иначе Марийка тут же заметила бы, что ночью я занималась чем угодно, только не смотрела сны.

Он приехал в половине четвертого утра.

Загнал машину во двор, вышел наружу.

Оглядел темные окна и пошел не в дом, а за ворота, на улицу.

Я прекрасно знала, за чем он пошел. И даже немного позлорадствовала, представив себе его рожу, когда она вытащит наружу потайной ящик.

Опоздал.

Кейс с драгоценностями, из-за которых погибли два невинных человека, стоял у него в спальне, возле кровати.

Но Стефан об этом еще не знал.

Я ждала долго. Он рылся в моей комнате почти целый час. Примерно в половине пятого вернулся назад и снова уселся в машину.

Не знаю, что он там делал. Может, собирался уехать в город?

Это могло спасти его никчемную жизнь.

Однако не уехал. Терпению богов настал предел, и они судили иначе.

Стефан просидел в машине минут пять. Я видела, как в лобовом стекле тускло светился оранжево-красный огонек.

«Курит, – подумала я, и ощутила злорадную мстительную радость. – Нервничает. Еще бы!»

Докурив сигарету, Стефан вылез из машины и пошел в дом. Черт, как же я не обратила внимания на то, что его перчатки остались лежать в салоне!

Впрочем, поздно об этом сожалеть.

Как только он направился к дому, я немедленно выскользнула в коридор и открыла его спальню ключом, который мне сделал отец убитой Ольги.

Он хотел помочь мне чем-то большим, но я отклонила его готовность.

Он был слишком убит и раздавлен, чтобы сохранять хладнокровие в таком деле. Но сама мысль о том, что дочь будет отомщена, как ни высокопарно это звучит, его странным образом реанимировала. Честно говоря, я даже испугалась лихорадочному подъему чувств, который им овладел.

Он был непредсказуем и мог скорее навредить мне, чем помочь. Поэтому от всех предложенных мне вариантов помощи я отказалась.

Но ключ он сделал отличный, и замок в спальне Стефана, который я накануне смазала маслом, повернулся без единого звука.

Я так же бесшумно закрыла дверь с обратной стороны и спряталась за гардеробом, стоявшим у правой стены.

Наверное, я представляла собой смехотворное зрелище. Представьте себе женщину, одетую в шелковую ночную рубашку, еле-еле достающую до колен, и огромных кожаных перчатках!

А в руках у этой женщины пистолетик…

Смешно? Нет?

Вот и Стефан почему-то не рассмеялся.

Он вошел в комнату и тут же запер ее изнутри. Я не знаю, кого он там боялся.

Возможно, меня.

Я уверена, что он вспомнил Димку в тот момент, когда обнимал меня своими грязными лапами в коридоре. Ведь у нас с ним одинаковые глаза.

То есть совершенно одинаковые.

Надеюсь, они преследовали Стефана той ночью в непрерывных кошмарах.

Свет включать он не стал. Пальто, как правильно заметил Саша, осталось лежать внизу, в холле. Стефан подошел к кровати и наклонился над ней, собираясь содрать покрывало.

В этот момент я бесшумно шагнула вперед и приставила пистолет к его голове.

Да, наверное, Саша был прав. Я уже тогда знала, что убью его. Что просто не смогу отказать себе в этом удовольствии.

– Двинешься, убью, – сказала я тихо, и он послушно замер в полусогнутой раболепной позе.

Наверное, пытался сообразить, кто же это до него добрался?

– Где Димка? – спросила я.

Он молчал.

– Где ты его закопал? – уточнила я.

Молчание.

– В лесу? – спросила я.

Он разжал губы и хрипло ответил:

– Да.

– Справа или слева от дороги? – спросила я. – Если двигаться к аэропорту…

И тут он сделал короткое, почти неуловимое движение, пытаясь отклонить голову.

Напрасно.

Мои нервы были так напряжены, что я даже не заметила, как спустила курок.

Самое противное то, что никаких чувств я при этом не испытывала. Все произошло слишком быстро, чтобы принести мне удовлетворение.

Просто дернулся мой указательный палец.

Вслед за ним дернулась голова Стефана, и он упал на колени. А его голова улеглась на покрывало.

Нужно было действовать быстро, и я не дала себе времени на сопли.

Открутила глушитель, приоткрыла окно и положила глушитель на подоконник. Глушитель был горячий, а это не входило в мои планы.

После этого я подняла голову Стефана и, придерживая ее коленями, перестелила покрывало. Пятно с кровью оказалось на противоположной стороне кровати.

Я с трудом подхватила тяжелое безвольное тело. Голова Стефана болталась прямо на моем плече, но крови из раны вытекло немного.

Я уложила Стефана на кровать и сбегала вниз за пальто. Вернулась в комнату и долго, непозволительно долго, пыталась напялить пальто на неповоротливое тело мертвеца.

Честно говоря, я даже плохо помню, как все это происходило.

Единственное слово, бившееся в моем мозгу, было слово «быстрей»!

Тем не менее, я сумела взять себя в руки.

Обрядила Стефана перед его последним парадом, аккуратно уложила его тело на кровать, даже подумала о том, что колени должны быть согнуты по месту сгиба матраса.

Иначе будет заметно, что его на кровать втащили.

Я положила его так, чтобы кроваво-черная дырка на виске точно совпала с кровавым пятном на плотном покрывале.

А вот с правой рукой прокололась. Забыла, что выстрелила в Стефана, когда она стоял, а не тогда, когда он лежал. Вот и согнула правую руку, поднеся ее прямо к виску.

И даже была горда собой.

Впрочем, если учесть, что это мое дебютное убийство, проколы, я думаю, простительны.

Саша тронул меня за руку, и я очнулась.

– Что? – спросила я.

– Как это было? – спросил он.

И в этот момент я поняла, что никогда не смогу рассказать ему то, что только что рассказала вам.

Не знаю почему.

Не смогу, и все.

– Я спросила, где он закопал Димку, – сухо сказала я.

– А он?

– А он дернулся.

Саша откинулся на спинку дивана.

Вот так можно уложить в три слова историю чужой жизни и историю чужой смерти.

– Понятно, – сказал он тихо.

Некоторое время мы сидели молча. Потом я спросила:

– Что дальше?

Он пожал плечами.

– Ничего. Я хотел узнать, как все было, и я узнал.

– Да, – подтвердила я. – Ты очень умный.

Он с подозрением посмотрел на меня.

– Издеваешься?

– Вот еще! – возмутилась я. – Правду говорю!

– Ты тоже умница, – сказал он великодушно. – Поводила меня за нос… Почему ты мне сразу все не рассказала? То, что вы втроем дружите, ты, Ира и Инна?

– Потому, что тебе было интересней догадаться самому, – ответила я.

Саша подумал и усмехнулся.

– В общем, да. Мне это доставило определенное удовольствие.

Он посмотрел на меня оценивающим взглядом и сказал:

– Существует, оказывается, такое экзотическое блюдо: женская дружба.

Фыркнул и равнодушно добавил:

– Никогда в нее не верил…

– Нет правила, из которого нельзя было бы выцарапать исключение, – напомнила я его же собственные слова.

– Да, – согласился Саша. – Один-один.

– Принято, – добавила я.

– А в этот дом ты попала случайно? – спросил он.

– Угадай! – ответила я с улыбкой.

Она прищурился, разглядывая меня так, словно видел впервые.

– Нет, конечно, нет, – начал рассуждать он вслух. – Наверняка, ты сначала собрала сведения обо всех, кто живет в поселке. И выбрала семейную пару. Все верно… Вика бы через тебя просто переступила, Стефан бы тебя просто переехал…

– А ты? – спросила я. – Что бы сделал ты?

Саша неловко передернул плечами.

– Черт его знает…

Подумал, поймал мой взгляд и торопливо добавил:

– Но в доме тебя ни за что бы не оставил!

Я промолчала.

Он взял полупустую бутылку и налил себе немного коньяка. Не торопясь, прихлебнул золотую жидкость и зажмурился от удовольствия.

Наверное, ему было приятно чувствовать себя самым умным.

– Что дальше делать будешь? – спросил он меня.

– То же, что и раньше, – ответила я. – Димку искать.

– Это вы наняли бригаду, которая копает лес? – спросил он.

– Мы, – призналась я.

Он поморщился.

– Топорная работа.

– Я знаю, – ответила я. – Мы от отчаяния на все были готовы. Димка даже не похоронен! Валяется где-то, как собака…

Я закрыла глаза рукой.

Димка снился нам постоянно. То мне, то Инке, то Ирке. Причем сны были похожи до такой степени, что я побоялась рассказать об этом Саше.

Не поверит.

– Мы должны его найти, – сказала я упрямо. – Нужно его похоронить по-человечески. Еще нужно снять все обвинения с него и с той несчастной девочки.

– Нужно, – согласился Саша хмуро. И велел:

– Отмените это копание. Я подумаю, как вам помочь.

– Правда? – обрадовалась я совершенно искренне. – Спасибо!

– Пока не за что…

Мы помолчали еще немного.

– А потом? – спросил Саша, нарушая молчание. – Что ты будешь делать потом?

Я пожала плечами.

– Не знаю. Найду работу, куплю квартиру…

– Денег ты, конечно, не теряла? – перебил он меня.

– Нет, – призналась я. – Мне нужен был предлог, чтобы задержаться в поселке. Отсюда и амнезия…

– Толково, – похвалил Саша.

Я скромно потупилась.

Он допил коньяк, поставил на место стопку и хлопнул себя по коленям. Приподнялся с дивана и сказал:

– Ну, дорогие гости, не надоели ли вам хозяева…

– Посиди еще немного, – сказала я поспешно.

Он подозрительно сощурился.

– Зачем?

«А зачем ты свистнул мою фотографию из личного дела?» – хотела спросить я.

Но не спросила.

– Мне одиноко, – призналась я почти искренне. – В конце концов, ты единственный человек, который знает обо мне все…

«Ха-ха! – отчетливо произнес внутренний голос. – Так уж и все!»

«Ерунда, – отрезала я. – То, чего он не знает, и знать не нужно. Это касается только меня, Инки, Ирки и Димки».

Саша дотронулся до моего подбородка и осторожно приподнял его вверх. Сначала я решила то, что решила бы на моем месте любая нормальная женщина: он хочет меня поцеловать.

Поэтому закрыла глаза и предоставила ему полную возможность это сделать.

Но он меня не поцеловал.

Я подождала минуту, другую и открыла глаза.

Саша смотрел мне в лицо, и взгляд его был испуганным.

– Боже мой! – сказал он трусливо. – Да ты никак на меня глаз положила!

Я убрала его руку от своего подбородка и отодвинулась.

Саша упал на диван, не отрывая от меня испуганного взгляда.

«Не жми на него, – посоветовал внутренний голос. – Он пока не готов».

И я приступила к привычному вранью.

– Вот еще! – начала я, вскидывая брови. – Нужен ты мне!

– А что тебе нужно?

– Мне нужна работа, – ответила я, так как заранее приготовила мосты для отступления.

Он захлопал ресницами.

– Работа?..

– Ну, да! – ответила я простодушно. – Работа! По-моему, мы можем отлично работать в команде!

Испуг ушел из его глаз, но подозрение осталось.

– Ты хочешь со мной работать? – переспросил Саша.

Я пожала плечами.

– Конечно, я могу работать и в музыкальной школе, но мне интересней решать головоломки. И, по-моему, у меня это неплохо получается. Как ты думаешь?

Саша неохотно кивнул.

Я прищелкнула языком и сказала:

– То-то!

Саша безмолвствовал.

– Не хочешь, не надо, – поторопилась я с отступлением. – Просто мы могли бы неплохо заработать… Наверняка, у тебя бывают ситуации, когда нужно женское участие. Вот я могла бы…

Я не договорила, взяла стопку и отпила немного коньяка.

Саша быстро встал, словно очнулся, и двинулся к лестнице.

– Ты куда? – спросила я.

– Домой, – ответил он, не глядя мне в лицо.

– Ты не ответил, – напомнила я.

– Я подумаю.

Я промолчала.

Саша притормозил на верхней ступеньке и оглядел меня еще раз. Хотел что-то сказать, но передумал.

Кубарем скатился вниз, хлопнул дверью.

Я присела на диван, где минутой раньше сидел гость. Скрестила руки на коленях и принялась их рассматривать.

То, что мы с Инкой сестры, я узнала в школе. Еще во втором классе.

Она подошла ко мне на перемене, отвела в сторону и сказала:

– Ты моя сестра.

– Да? – обрадовалась я.

Дома я чувствовала себя такой одинокой, что появлению сестры была безумно рада.

– Да, – ответила Инка серьезно. Она вообще у нас девушка серьезная.

– Откуда ты знаешь?

– Слышала, как мать с отцом ругалась, – ответила Инка бескомпромиссно.

Собственно говоря, я тоже слышала родительскую ругань по этому поводу, но кто мой отец, узнать из их бесконечных взаимных упреков не удалось.

Инка мне нравилась, поэтому появление сестры я восприняла с энтузиазмом. И поверила ей стразу, безоговорочно.

Не только потому, что хотела поверить, но еще и потому, что у нас с ней были абсолютно одинаковые глаза.

Яркие, синие, сверкающие.

Такие же были и у Димки.

Странно, но я считаю, что наш папочка, Владимир Авдеев, человек-праздник, передал нам самое лучшее, что только мог передать. Свои невероятные глаза.

А во всем остальном мы были его полной противоположностью.

Как сказали бы методичные дотошные немцы, любящие определенность, мы были его «доппельгангеры».

Почему-то природа наградила нас способностью крепко держаться за близких людей. И если в этом будет необходимость, драться за них насмерть.

«Что ж, иногда жизнь заставляет это делать», – подумала я философски.

Трудность состояла в том, что общаться открыто мы не могли.

Димка жил в другом городе. С Инкой мы жили в одном дворе, но это проблемы не снимало.

Наоборот.

Это создавало дополнительную напряженность.

Когда мой формальный папаша, которого я сейчас называю «Александр Яковлевич», больше не мог игнорировать наше невероятное внешнее сходство, нас с Инкой развели по разным баррикадам.

Точнее говоря, попытались развести. Но этого не получилось.

Мы упорно продолжали общаться, хотя нам приходилось делать это тайно. Так, чтобы не попадать под перекрестный огонь, которым обменивались наши законные и незаконные родители.

И эта война, перенесенная в детские комнаты, сплотила нас так, как не сплачивает никакая дружба.

Ирка не была нашей кровной сестрой.

Не знаю, почему у нашего папочки не дошли руки до ее мамочки, но они по какой-то причине до нее не дошли.

Захлопотался, надо полагать.

Мы знали это совершенно точно, потому что сделали тест ДНК, в надежде установить наше с Иркой кровное родство. И получили отрицательный ответ.

Честно говоря, Ирку эта новость ужасно расстроила. Зато она была нашей сестрой по духу, если не по крови, поэтому разницы между ней или Инкой я не делала.

Или между Иркой и Димкой.

Вот так, скрываясь от родителей, пригибаясь к земле, чтобы не задела шальная пуля, мы образовали наше тайное надежное братство.

Моя мудрая бабушка, Анна Львовна, разделив свои деньги между мной и своим сыном, оставила для меня письмо, в котором советовала поделиться с Инкой.

В этом же письме она с бесконечной деликатностью сообщила мне о том, что я давно знала.

О том, что у меня есть сестра.

Но я считала, что у меня не одна, а целых две сестры и один брат. Этот факт только радовал мою душу.

Поэтому свою долю наследства я разделила на четыре части. Все получили равные куски пирога.

Кроме Димки.

Все, что мы могли для него сделать сейчас, – это по-человечески похоронить.

И мы это сделаем. Даже если придется перерыть этот проклятый лес собственными руками.

Я вздохнула и сжала руки в кулаки.

Поэтому я и приехала сюда. Не только из-за дружбы. Меня привело гораздо большее: родство по крови.

– Поменяй фамилию, – сказала мне Инка примерно два года назад. – Будешь Авдеева, как и я. Это твоя настоящая фамилия, ее и носи.

Но я подумала и отказалась.

Отказалась из-за чувства бесконечной признательности к моей бабушке, у которой хватило любви на чужого ребенка, не приходившегося ей внуком.

На меня.

Ее фамилию я и буду носить до тех пор, пока не умру. Особенно сейчас, когда любой фашиствующий ублюдок может посчитать смену моей фамилии своим личным достижением.

Я встала, подошла к выключателю и погасила боковые светильники.

Угли догорали в камине, пространство перед ним освещалось тревожным багровым светом.

Когда-то один умный человек по имени Архимед сказал следующее:

– Дайте мне точку опоры, и я переверну мир.

Мы с Инкой даже выучили смешное пародийное стихотворение на эту тему. Оно нам очень нравилось, хотя имя автора я со временем забыла.

Но сейчас я думаю вот о чем: какую точку опоры имел в виду Архимед?

Механическую или моральную?

В детстве мы с Инкой считали, что он имеет в виду обыкновенный рычаг, точка опоры которого находится где-то в пространстве. Мы даже проводили научные опыты, используя в качестве земного шара футбольный мяч, а в качестве рычага – хоккейную клюшку. Повернуть мир в такой игровой пропорции оказалось необыкновенно легко. В конце концов, Архимед был гениальным изобретателем!

Но сейчас я думаю, что мы с Архимедом ошибались.

Я думаю, что моральная опора гораздо лучше подойдет для этой амбициозной цели.

У меня таких точек опоры было целых три. До тех пор, пока подонок по имени Стефан не уничтожил одну из них. Жизненно важную для меня.

Да и не только для меня.

Странно, но никто из нас до сих пор не созрел для серьезных отношений с другим человеком.

У Димки не было близкой девушки, так же, как у меня с Инкой не было близкого мужчины.

Интересно: это случайность или закономерность?

Может, мы просто боимся обнаружить в себе черты нашего папочки? Человека-праздника, вечно собирающего пыльцу с поверхности цветочка?

Боимся, потому что знаем, сколько боли можем принести другим людям?

Боимся, что никогда не сможем стать для другого человека точкой опоры?

Я растерла виски и негромко приказала себе:

– Хватит.

Поднялась с дивана, подошла к стеклянной стене комнаты и прислонилась лбом к ее холодной поверхности.

На улице уже горели фонари, и в их неярком свете я увидела Сашу.

Он стоял перед воротами своего дома и, задрав голову, смотрел прямо на меня.

Но меня, конечно, не видел. Свет в комнате был погашен, угли источали лишь остатки тепла.

Я подняла ладонь, закрыла ею маленькую фигурку, видневшуюся в неярком уличном свете.

– Ты у меня в руках, – сказала я тихо.

Не знаю, что с ним произошло в той далекой и печальной стране, вечно раздираемой междоусобными войнами. И, наверное, не узнаю никогда. Он не расскажет мне об этом. А я никогда не расскажу ему о событиях того раннего воскресного утра.

Возможно, нас это разведет в разные стороны.

Возможно, нас это сблизит.

Ведь люди, которые понимают друг друга без слов, называются близкими?

– Ты мне очень нравишься, – разоткровенничалась я.

Он не шевельнулся. Стоял неподвижно и, по-прежнему не отрываясь, смотрел на меня. Белоснежный Тобол закрутился возле ног хозяина, ткнулся мордой в его колено, но Саша этого не заметил.

Он смотрел на меня. И даже издалека я видела, что взгляд у него испуганный.

– Ничего, – утешила я. – Сначала страшно, потом пройдет.

Погрозила пальцем Тоболу и добавила:

– А тебе придется занять место в прихожей. Не люблю, когда в доме летает собачья шерсть.

Тобол уселся на землю и высунул язык. Морда у него стала такой несчастной, словно он собирался заплакать.

– Ничего, переживешь! – пообещала я.

Саша очнулся, опустил голову, повернулся ко мне спиной. Открыл калитку, и Тобол быстро юркнул в нее.

Саша еще раз оглянулся и шагнул следом за псом. Улица опустела.

А я вернулась на диван и улеглась на мягкие подушки. Лежать в темноте было не страшно, даже уютно. В легкой бездумной голове ликовала и пела райская птица:

– Все будет хорошо…

Я, улыбаясь, слушала ее пение.

Конечно. Все будет хорошо, а это значит, что все будет так, как я задумала.

– Я все равно до тебя доберусь, – сказала я Саше.

Обязательно доберусь.

Потому что в этой жизни у слабой женщины должна быть какая-то точка опоры.