Не учите меня жить!

35

В четверг на доселе ничем не замутненном пейзаже моего счастья возникли два пятна.

Во-первых, нас ошарашили новостью, что Хетти подала официальное заявление об уходе. Я расстроилась — не только оттого, что в нашей комнате она одна действительно что-то делала, но и потому, что мне будет ее не хватать.

Перемены я ненавижу, а теперь оставалось мучиться неизвестностью, кого к нам пришлют вместо нее.

Во-вторых, я согласилась в четверг после работы навестить маму.

Наши отношения с Гасом вошли в ту фазу, когда, проснувшись, я первым делом думала о нем. Я была восхитительно счастлива почти все время (кроме промежутка с семи тридцати до десяти утра, но, в общем, и тогда тоже, особенно если рядом был Гас, хотя это началось позже). Если Гаса рядом не было, мне хотелось говорить о нем с кем угодно, со всеми; хотелось рассказывать, как божественно он выглядит, какая у него гладкая кожа, как маняще от него пахнет, какие у него зеленые глаза, какие шелковистые волосы, как интересно с ним общаться, какие у него великолепные зубы, какой у него классный зад — не больше почтовой марки. Или в подробностях пересказывать все нежности, что он мне говорил, и перечислять подарки.

Я вся вибрировала от счастья и избытка адреналина, и мне даже не приходило в голову, что, наверно, скучнее меня нет никого на свете.

Но я была пьяна своим счастьем, любила весь мир, и мне казалось, что все вокруг так же радуются за меня, как и я сама.

Разумеется, они не радовались и утешали себя, говоря друг другу: «Долго это не продлится» или: «Если я еще раз услышу, как он расстегнул на ней лифчик и снял его зубами, то закричу».

Не подумайте только, что Гас снимал с меня лифчик зубами. Хотя во вторник ночью то, чего я так ждала и боялась, действительно произошло, на уровень «Девяти с половиной недель» это не тянуло. Оно и к лучшему: поедание с завязанными глазами маринованных огурчиков и прочих деликатесов не соответствует моим представлениям о любовных играх. С моим комплексом неполноценности и неуверенностью, доходящей до ступора, я предпочитаю традиционный, незамысловатый секс в постели. С мужчинами, тяготеющими к многообразию поз, я так пугаюсь, что уже ничего не хочу.

Даже по дороге домой, когда о многообразии поз речь еще не заходила, я все равно была как клубок нервов — по счастью, очень пьяный клубок нервов, что значительно ослабило напряжение, когда мы с Гасом вошли в квартиру. Мы оба корчились и сгибались пополам от смеха и в спальню отправились сразу же.

Гас со спринтерской скоростью сорвал с себя всю одежду и прыгнул вместе со мной на кровать.

Я честно намеревалась не смотреть на его готовый к делу член; мне казалось, для этого я слишком скромна. Но, словно против воли, мой взгляд все время обращался в ту сторону. Я смотрела и смотрела. Я не могла оторваться, я была заворожена.

Притом для пятнадцатисантиметрового выроста, багрового и вздрагивающего, он выглядел необычайно привлекательно. Я не переставала удивляться, как столь изначально… ну… странный, мягко говоря, предмет может быть столь эротичен.

Настал мой черед разоблачаться.

— В чем дело? — Гас с притворным испугом подергал меня за рукав. — Ты еще одета? Давай-ка снимай это, быстро-быстро.

Мне стало смешно: как будто я маленькая девочка, а мама меня раздевает.

— Ноги прямо, — приказал он, встав в изножье кровати, взялся за мыски моих колготок и потянул на себя. Я услышала треск рвущихся ниток и расхохоталась еще громче.

— Руки вверх! — рявкнул он, стаскивая с меня майку. — Господи! Куда пропало твое лицо?

— Здесь оно, — пробормотала я сквозь майку. — Рукава ты снял, а ворот расстегнуть забыл.

— Слава богу; я уж думал, что от страсти оторвал тебе голову.

Я была раздета в рекордно короткий срок, но, как оказалось, впервые в жизни не стесняюсь и не стыжусь своего тела. Скромничать и жаться не было возможности: Гас относился к происходящему слишком легко, как будто так и надо.

— Ты случайно не студент-медик? — с подозрением спросила я.

— Нет.

Гас не очень утруждал себя любовными играми, если не считать прелюдией к сближению вопрос: «Тебе хорошо?» Он был абсолютно готов и стремился непосредственно к цели (или в цель? Любопытная игра слов). Его энтузиазм, конечно, меня восхитил: значит, я действительно ему нравлюсь.

— Только не кончай в три секунды, — предостерегла я, а когда через три секунды он все-таки кончил, мы в обнимку покатились по кровати, умирая от смеха.

Затем Гас заснул, буквально лежа на мне, но я не была разочарована или рассержена. Я не орала на него, не требовала, чтобы он немедленно привел себя в порядок и ублажал меня, пока я не испытаю с десяток оргазмов, хотя как женщина девяностых годов двадцатого века имела на то полное право. Напротив, отсутствие у него большого сексуального опыта как-то успокоило меня, ибо означало, что мне не придется соответствовать изо всех своих слабых сил. Для меня в сексе главное — человеческое тепло и нежность, а не множественные оргазмы. А нежности и тепла Гасу было не занимать.

С ним я проскочила долгий, скучный этап узнавания и постепенного сближения и сразу перешла к влюбленности.

Поэтому я горько сожалела о необходимости ехать в гости к маме и попусту тратить время, которое могла бы провести если не вдвоем с Гасом, то хотя бы рассказывая о нем знакомым.

Единственное, что делало предстоящий визит более или менее сносным, — компания Дэниэла. У мамы дома я не смогу говорить о Гасе, но в поезде по пути туда и обратно у меня будет время пошептаться с Дэниэлом.

В четверг после работы я встретилась с Дэниэлом, мы спустились в метро и отправились в долгий путь до конечной по Пиккадилли-лайн.

— На этот вечер я могла бы придумать себе занятие поинтересней, чем ехать на край света с визитом к маме, — ворчала я, пока мы, стоя, тряслись в битком набитом поезде, где воняло мокрыми пальто, а весь пол был заставлен портфелями и хозяйственными сумками.

— Не забывай о папе, — напомнил Дэниэл. — Ты ведь и к папе в гости едешь. Разве это тебя не радует?

— Да, конечно, но я с ним толком поговорить не смогу, пока она рядом. И еще ненавижу потом уезжать от него. Чувствую себя ужасно виноватой.

— Люси, ты сама создаешь себе трудности, — вздохнул Дэниэл.

— Знаю, — улыбнулась я, — а может, мне так больше нравится.

Я не хотела, чтобы Дэниэл начал воспитывать меня прямо в вагоне метро, потому что знала, что толку в этом чуть, но Дэниэл из тех, кого легко остановить, если уж они закусят удила. А сколько дружб разбилось о скалы непрошеной помощи!

Когда мы вышли из метро, было темно и холодно, а нам предстояла еще пятнадцатиминутная пешая прогулка до маминого дома.

Дэниэл отобрал у меня сумку.

— Господи, Люси, она весит не меньше тонны. Что там?

— Бутылка виски.

— Для кого это?

— Да уж не для тебя, — хихикнула я.

— Мог бы и сам догадаться. Мне ты ничего, кроме всякого хлама, не даришь.

— Неправда! Разве плохой галстук я подарила тебе на день рождения?

— Спасибо, хороший. Во всяком случае, по сравнению с прошлым годом это явный прогресс.

— А что я тебе тогда подарила?

— Носки. Ты всегда делаешь мне «папочкины подарки».

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, галстуки, носки, носовые платки — такие вещи всегда дарят отцам.

— Я не дарю.

— Да? А что ты своему даришь?

— Как правило, деньги. Иногда бутылку хорошего бренди. А тебе в этом году я собиралась купить что-нибудь особенное. Я хотела подарить тебе книгу…

— Но у меня уже одна есть. Да, Люси, знаю, знаю! Этой шутке сто лет! — грубовато перебил меня он.

— Ладно, прощаю тебе эту банальность! Но кое-что я простить тебе не могу. Ты погляди на женщин, с которыми встречаешься!

— Люси! — рявкнул он так, что я испуганно вскинула на него глаза. Судя по голосу, он здорово разозлился, но тут же рассмеялся, недоуменно качая головой. — Люси Салливан, тебе слишком многое сходит с рук. Не понимаю, почему я до сих пор тебя не убил.

— И я не понимаю, — задумчиво сказала я. — Я с тобой такая недобрая. А главное, я не имею в виду того, что говорю. Я вовсе не считаю тебя тупым. Да, вкус на женщин у тебя, по-моему, просто ужасный, и обращаешься ты с ними действительно скверно, но во всем остальном ты вполне приличный человек.

— Вот расхвалила, дальше некуда, — ухмыльнулся Дэниэл.

Мы шли мимо рядов маленьких, одинаковых домиков, похожих на коробки. Стало еще холоднее.

Немного спустя Дэниэл заговорил:

— Так для кого оно?

— Что для кого?

— Виски. Для кого?

— Для папы, разумеется. Для кого же еще?

— Разве он до сих пор поддает?

— Дэниэл! Ты говоришь так, будто он совсем опустился, стал алкоголиком… В общем, ужасно.

— Просто Крис говорил, что твой отец вроде как завязал.

— Кто, папа? — презрительно скривилась я. — Папа бросил пить? Не смеши меня! С чего бы это?!

— А маме ты что везешь?

— Маме? — изумилась я. — Ничего.

— Нехорошо как-то.

— Нормально. Я никогда ей ничего не привожу.

— Почему?

— Потому что она работает. У нее есть деньги. А папа не работает, и денег у него нет.

— И тебе никогда не приходило в голову купить ей хоть какую-нибудь безделицу?

Я остановилась, встала перед Дэниэлом, чтобы преградить ему путь.

— Слушай, ты, подхалим несчастный, — сердито начала я. — На день рождения, Рождество и День матери я дарю ей подарки, и хватит с нее. Может, ты таскаешь своей маме подарки при каждом удобном случае, а я — нет. И нечего пытаться заставить меня чувствовать себя плохой дочерью!

— Я только хотел… ладно, неважно.

У него был такой удрученный вид, что сердиться я уже не могла.

— Хорошо, — тронув его за плечо, примирительно сказала я, — если тебе станет от этого лучше, я куплю ей торт, когда дойдем до магазина.

— Не утруждай себя.

— Дэниэл! Ты что, еще дуешься? Что это еще за шгучки — «не утруждай себя»?!

— Да, — раздраженно буркнул он, — я попросил тебя не беспокоиться, потому что уже купил ей торт.

Я попыталась возмутиться:

— Дэниэл Уотсон, ты все-таки подхалим!

— Вот и нет. Я просто воспитанный. Твоя мама приготовила для меня обед, и прийти с пустыми руками было бы невежливо.

— Можешь называть это вежливостью, а я называю подхалимажем.

— Ладно, Люси, — улыбнулся он. — Называй как хочешь.

Мы свернули за угол, я увидела свой дом, и у меня екнуло сердце. Ненавижу этот дом. И приходить сюда ненавижу.

Тут я спохватилась и строго сказала:

— Дэниэл! Скажи при маме хоть слово про Гаса, и я тебя убью.

— Будто я сам не понимаю, — обиделся он.

— Вот и хорошо, что мы друг друга понимаем.

— По-твоему, она не обрадуется? — желчно спросил Дэниэл.

— Заткнись!