Не учите меня жить!

48

Наутро Гас был ничуть не более расположен выслушивать мои увещевания, чем накануне.

Принимая во внимание степень его опьянения минувшей ночью, он был на удивление полон сил. По идее, сейчас ему, как всякому нормальному человеку, полагалось валяться навзничь, жалобно просить воды, клясться никогда больше не пить, а он вместо этого легко проснулся с восходом солнца и с аппетитом грыз печенье. Когда принесли почту, выскочил за ней в прихожую, а потом, громко шурша, принялся вскрывать конверты, предназначавшиеся мне, и сообщать мне, что там.

— Молодец, Люси, умница, — явно гордясь мною, заметил он. — Рад видеть, что ты должна этим скрягам из «Визы» такую кучу денег. Теперь остается только сменить адрес, а им ни гугу.

Я лежала в постели и вяло мечтала, чтобы он затих. Или, по крайней мере, перестал напоминать мне, как много я должна.

— А что там у тебя с «Рассел и Бромли»? — спросил он. — Опять те же проблемы?

— Да.

Если быть точной, у них я купила в кредит черные замшевые ботфорты и очень сексуальные босоножки из змеиной кожи. Но сейчас речь о другом.

— Послушай, Гас! — начала я, стараясь привлечь его внимание решительным тоном. — Мы должны…

— Люси, а это как? — Он помахал передо мной конвертом. — По-моему, там банковское извещение Карен. Интересно, да? Может, заглянем?

Боже, какое искушение! Мы с Шарлоттой подозревали, что Карен сорит деньгами, как миллионерша, и мне ужасно хотелось хоть одним глазком заглянуть в ее счета.

Но дело прежде всего.

— Оставь в покое почту Карен, Гас, — снова завела я. — Вчера ночью ты сказал, что у тебя есть уважительная причина и что…

— Люси, можно я приму душ? — перебил он. — Боюсь, я несколько несвеж.

Он поднял руку, сунул нос себе под мышку и брезгливо поморщился.

— Ффуу! Я воняю, следовательно, я существую.

А по-моему, он пах замечательно.

— Душ принять успеешь и потом. Дай мне этот конверт.

— Но можно отпарить над чайником, и она даже не догадается…

Мне стало очевидно, что, несмотря на все свои вчерашние пылкие обещания, он не намерен ничего мне объяснять.

А я была так счастлива его возвращением, что не хотела отпугивать его, вынуждая к извинениям и объяснениям.

Но в то же время он должен понять, что плохое обращение со мной ему с рук не сойдет.

Разумеется, он уже плохо обошелся со мною, и это уже сошло ему с рук, но мне надо было, по крайней мере, выразить ему свое недовольство, повести себя так, будто я себя уважаю, в надежде на то, что, хотя саму себя не обманешь, удастся обмануть его.

Надо попытаться вовлечь его в серьезный разговор, причем сделать это так тонко и незаметно, чтобы он толком не понял, что происходит.

Он не пойдет мне навстречу, если я сразу же осыплю его градом упреков.

Придется мне быть очень, очень мягкой внешне, но ни на йоту не отступать от намеченного плана.

Я обернулась к Гасу, который, растянувшись на кровати, читал уведомление из моего банка об отчислениях в пенсионный фонд, и сказала:

— Гас, я хотела бы с тобой поговорить.

Я очень старалась придать своему тону приятную твердость или, если не получится, хотя бы твердую приятность.

Однако с твердостью я, видимо, переборщила, потому что он только фыркнул: «Фу-ты, ну-ты» и сделал соответствующее лицо. Затем вскочил с кровати и, съежившись, забился в щель между шкафом и стеной.

— Боюуусь!

— Перестань, Гас, бояться нечего.

— Я не боюсь. Я боюуусь!

— Ладно, ладно. Все равно нечего.

Но он решительно не желал принимать меня всерьез. То и дело из-за шкафа высовывалась его лохматая, кудрявая голова, я ловила на себе озорной взгляд зеленых глаз, потом он опять прятался, и из угла доносилось бормотание:

— Прячусь, замуровываюсь, исчезаю! Ой, пропал я! Ой, сейчас она из меня котлету сделает!

Затем начал напевать песенку о том, что когда он боится, то надо напиться и сделать вид, что он очень храбрится, тогда никому не дано усомниться, что он не боится, а он БОИТСЯ!

— Гас, вылезай, пожалуйста, бояться совершенно нечего.

Я сделала попытку рассмеяться, чтобы показать ему, как благодушно настроена, но сохранять спокойствие было тяжко. Так и хотелось на него наорать.

— Вылезай, Гас, я не кусаюсь, ты же знаешь.

— Единственное, чего мне следует бояться, это сам страх, так? — спросил голос из-за шкафа.

— Так, — кивнула я.

— Но, Люси, проблема в том, — продолжал голос, — что я действительно ужасно боюсь страха.

— Ладно, хватит, остановись. Со мной тебе бояться нечего.

Он с плутоватым видом выглянул из своего убежища.

— А ты не будешь на меня кричать?

— Нет, — вынуждена была согласиться я, — кричать не буду. Но я очень хочу знать, где ты пропадал эти три недели.

— Неужели так долго? — удивился он.

— Перестань, Гас! В последний раз мы с тобой говорили вечером во вторник перед вечеринкой, которую затеяла Карен. Что ты делал с тех пор?

— Много чего, — туманно ответил он.

— Ты понимаешь, что нельзя просто так взять и исчезнуть на три недели?

Я сказала это очень нежно, чтобы он не разозлился и не послал меня подальше, присовокупив, что может исчезать на сколь угодно долгий срок и это вообще не мое дело.

— Ну ладно, — вздохнул он. Я нетерпеливо подалась к нему, надеясь услышать повесть о природных катаклизмах и происках злого рока, что автоматически снимало и с меня, и с Гаса всякую ответственность за трехнедельную разлуку.

— Ко мне приехал мой брат с Изумрудного острова[11], и мы хорошо посидели.

— Целых три недели? — изумленно спросила я, тут же осудив себя за то, что так упираю на эти «три недели». Подобная точность здесь неуместна: не хочу же я, чтобы он подумал, что я считала дни с момента его исчезновения, хотя, если честно, именно этим я и занималась.

— Да, три недели, — с искренним удивлением ответил он. — А что тут такого?

— Что тут такого? — насмешливо повторила я.

— Мне случалось уходить в зигзаг и больше, чем на три недели, — продолжал недоумевать он.

— Ты хочешь сказать, что три недели пил без продыху?

Внезапно я услышала себя со стороны и ужаснулась: насколько я похожа на собственную мать. Все как у нее: тон, обвинения, даже слова те же.

— Ох, прости меня, моя маленькая, — сказал Гас. — Все было не так плохо, как тебе кажется. О вечеринке у Карен я просто забыл, а когда вспомнил, то слишком боялся тебе позвонить, потому что знал, что ты обиделась.

— Но почему было не позвонить на следующий день? — спросила я, морщась от боли при одной мысли о тех муках ожидания, что я вытерпела.

— Потому что я все еще дергался из-за того, что пропустил вечеринку и рассердил тебя, а Стиви мне и говорит: «Есть только один способ привести тебя в порядок, малыш, и это…»

— …хорошая выпивка, наверно, — закончила я.

— Точно! А назавтра…

— …тебе было так стыдно, что не позвонил мне вчера, что пришлось снова пойти напиться, чтобы совесть не мучила…

— Нет, — с удивленным видом возразил он. — Назавтра в Кентиш-таун была большая вечеринка. Начиналась она в одиннадцать утра, и мы туда пошли, и как же мы там набрались, Люси! Просто в доску! Ты, наверно, никогда таких пьяных не видела. Я едва мог вспомнить, как меня зовут.

— Это не оправдание! — воскликнула я, но тут же осеклась, потому что снова услышала мамин голос. — Ты же знаешь, я не против, чтобы ты выпивал, — стараясь быть спокойной, пояснила я. — Но нельзя просто исчезнуть, а потом вернуться и вести себя так, будто ничего не случилось.

— Прости! — вскричал он. — Прости, прости, прости!

Я собралась с силами и задала свой самый ужасный вопрос:

— Гас, кто такая Менди?

И пристально посмотрела на него, чтобы сделать правильные выводы из его реакции.

Мне показалось или он действительно встревожился?

Может, и показалось. В конце концов, челюсть у него не отвисла, он не закрыл лицо руками и не зарыдал: «Я знал, что этот день настанет».

Он всего лишь надулся и обиженно буркнул:

— Никто.

— Она не может быть никем. Кто-нибудь да есть, — напряженно улыбнулась я, чтобы дать ему понять, что ни в чем его не обвиняю, а интересуюсь чисто по-дружески.

— Никто, просто знакомая.

— Гас, — с забившимся сердцем сказала я, — тебе незачем мне врать.

— Я не вру, — оскорбился он.

— Я и не говорю, что врешь. Но если ты встречаешься с кем-то еще, я хотела бы об этом знать.

Я не сказала: если ты встречаешься с кем-то еще, иди ты на хрен, хотя сказать следовало именно это. Но я не хотела впадать в смертный грех неравнодушия. Народная мудрость гласит, что женщины отчаянно стремятся поймать мужчин в свои сети, а мужчины больше всего на свете боятся быть пойманными, так что лучший способ поймать их — сделать вид, будто ловить не хочешь. Впрочем, лично я страдала от последствий подобного поведения чаще, чем хотелось бы вспоминать. Я честно говорила: «Ты не моя собственность. Но если ты встречаешься с кем-то еще, я хотела бы знать». Затем на вечеринке видела своего так называемого друга в объятиях другой женщины и едва удерживалась, чтобы не выплеснуть на них содержимое моего стакана. А друг удивленно пожимал плечами: «Но ты ведь сама сказала, что не возражаешь».

— Люси, я не встречаюсь с другими девушками, — сказал Гас. Желание защищать свою независимость у него прошло, и взгляд был искренний и открытый.

Похоже, ему действительно не хотелось причинять мне боль. Рискуя показаться неблагодарной, я решила не отступать.

— Гас, а раньше, ну, когда мы с тобой… начали встречаться, ты ни с кем не встречался?

С минуту он недоуменно смотрел на меня, пытаясь перевести мой вопрос в понятные для себя слова, но потом до него дошло.

— Встречался ли я одновременно с двумя? — ужаснулся он. — Нет, нет!

Очень возможно, что он сказал правду. Скорее всего, так оно и было, потому что Гас с его безалаберностью и полным отсутствием самодисциплины вряд ли смог бы жить двойной жизнью. Хорошо еще, что он не забывал дышать, просыпаясь поутру.

— Как ты смеешь? — возмутился он. — Ты за кого меня держишь?

Сочетание его пламенных уверений и моего отчаянного желания поверить ему уже значило, что я верю. От облегчения и счастья у меня слегка закружилась голова.

А потом он поцеловал меня, и голова закружилась сильнее.

— Люси, — сказал он, — я никогда бы не смог сделать тебе больно.

И я поверила! Придираться к словам и вспоминать, что он уже сделал мне больно, было бы глупо. Важно то, что он этого не хотел.

— Теперь я могу пойти помыться? — кротко спросил Гас.

Он ушел принимать душ, а я сидела и думала о маме. Меня очень напугало то, что в какой-то момент я стала похожа на нее, и я дала себе честное слово постараться быть еще терпимее и либеральнее.

Тем временем Гас вышел из ванной, и я услышала, как Карен и Дэниэл здороваются с ним.

— Доброе утро, Гас, — сказал Дэниэл, и в его голосе мне почудилась издевка.

— Привет, Дэнни! — весело ответил Гас как ни в чем не бывало.

— Привет, дружок, — послышался язвительный голос Карен.

— Привет, подружка, — ответил ей Гас.

Я услышала взрыв хохота. Центр нашей квартиры сейчас явно переместился к двери ванной.

Мои соседи и мой друг успешно восстановили отношения, и никто не испытывал ни малейшей неловкости, кроме меня.