Не учите меня жить!

69

Так или иначе, но моя жизнь вошла в новую колею.

По вечерам я бежала в прачечную высушить постиранные с утра простыни. Затем готовила папе обед и ликвидировала последствия мелких неприятностей, потому что он продолжал поджигать, ломать и терять вещи.

Не могу сказать точно, когда моя усталость переросла в раздражение. Я долго скрывала его, потому что мне было стыдно. Из чувства вины и ложно понятой гордости я некоторое время умудрялась скрывать это даже от себя самой.

Я начала скучать по своей прежней жизни.

Мне хотелось ходить куда-нибудь, веселиться, сидеть в кафе, не ложиться спать допоздна, меняться тряпками с Карен и Шарлоттой, обсуждать мужчин.

Я устала от необходимости постоянно быть начеку из-за папы.

По большей части беда состояла в том, что для папы мне хотелось быть безупречной и заботиться о нем лучше всех на свете.

Но этого я не смогла, а потом и расхотела. Из трудной, но почетной миссии забота о папе превратилась в тяжелое бремя.

Я знала, что я — молодая женщина и следить за нестарым еще отцом в мои обязанности не входит. Но скорее умерла бы, чем признала это вслух. Заботиться о нас двоих казалось неизмеримо труднее, чем об одной себе. Труднее более чем вдвое. И более чем вдвое дороже.

Очень скоро деньги стали для меня головной болью. Раньше я думала, что мне их не хватает только тогда, когда не на что было купить до зарезу нужные мне новые туфли или одежду. Теперь я с ужасом обнаружила, что нам действительно не хватает на самое необходимое — на еду.

Я даже представить себе не могла, куда мы катимся, и впервые в жизни стала бояться потерять работу. Причем бояться не в шутку, а всерьез.

Все переменилось: теперь мне нужно было кормить не только себя, и я вдруг поняла, почему во время венчания в церкви говорят: «Пока долги не разлучат нас».

Правда, папа мне, разумеется, не муж.

Очень легко быть щедрой, когда денег много. Я никогда не думала, что буду чего-нибудь жалеть для папы. Что ради него не сниму с себя последнюю блузку с лайкрой.

Но жизнь изменила мои представления о деньгах. Когда их перестало хватать, я начала злиться, что приходится отдавать сколько-то ему. А он, как нарочно, каждое утро ловил меня, невыспавшуюся и злую, перед самым выходом и просил: «Люси, детка, ты не оставила бы мне на столе сколько можешь? Десятки хватит».

Я злилась из-за постоянной тревоги. Злилась из-за необходимости просить заплатить мне вперед. Злилась оттого, что на себя денег уже не оставалось.

Я ненавидела то, что делала со мной бедность: я стала мелочной, следила за каждым куском, что он съедал. И за тем, что не съедал, тоже. Если я взяла на себя труд купить продукты и приготовить ему обед, он мог бы, по крайней мере, съесть его, злилась я.

Раз в две недели папа получал пособие по безработице, но куда девались эти деньги, я не знала. Хозяйство я вела только на свои. Хоть бы пакет молока купил сам, думала я в бессильной ярости.

Я не встречалась ни с кем из своих прежних знакомых: мне не хватало времени, потому что после работы я неслась домой — к отцу. Карен и Шарлотта наперебой обещали приехать в гости, но по их тону я понимала, что добраться до меня для них все равно что поехать в другую страну. Когда я поняла, что они не приедут, то не испытала ничего, кроме облегчения: я не смогла бы целых два часа делать вид, что счастлива.

По Гасу я скучала ужасно, фантазировала, как он придет и спасет меня, но, пока живу в Эксбридже, надеяться на случайную встречу на улице не приходилось.

Единственный из моей прежней жизни, кого я видела, был Дэниэл. Он то и дело «заходил на огонек», чего я терпеть не могла.

Всякий раз, открывая ему дверь, я сначала вспоминала, какой он высокий, красивый и притягательный, а потом думала о том вечере, когда предложила ему себя, а он отказался лечь со мной в постель, и сгорала со стыда.

Кроме того, как будто всего этого мало, он постоянно задавал глупые вопросы.

«Почему у тебя всегда такой усталый вид?» или «Как, ты опять в прачечную?» или «Почему у тебя все сковородки черные?» «Чем тебе помочь?» — без конца спрашивал он, а мне гордость не позволяла рассказать, как плохи дела с папой.

Я только говорила: «Уходи, Дэниэл, нечего тебе здесь делать».

И с деньгами становилось все хуже и хуже.

Было бы разумно отказаться от квартиры на Лэдброк-гров: с какой радости, в конце концов, я должна платить за комнату, в которой не живу? Но я вдруг поняла, что не хочу отказываться; более того, прихожу в ужас при мысли, что придется это сделать. Квартира была последней ниточкой, связывавшей меня с моей прежней жизнью. Если не станет и ее, значит, я никогда уже не вернусь и проторчу в Эксбридже до смерти.