Ненужная жена. Рецепт любви

Глава 16. Бьянка и Альба

Пристрой мне построили в рекордно короткие сроки. Верно, присутствие Господаря подгоняло мастеров. Да и работать качественнее им помогало. А только комната получилась поистине волшебной, красивой.

Весенние ветры выстудили флигель, и мы с Лиззи протапливали, отогревали его после завершения строительства, разводя огонь в новой, сложенной из самого лучшего кирпича печи.

— А помнишь, — сказала Лиззи задумчиво, глядя на огонь, — мы с тобой мечтали траву посадить во дворе и дорожку камешками выложить?

— Так посадим, — ответила я. Лиззи качнула головой.

— Пожить только не успеем тут вдоволь, — вздохнула она. — Господарь как к себе заберет, так и все. Кончится наша тишина, и курочки, и Клод… Слуги будут за всем этим смотреть. А это уже не так интересно.

— Ну, уж Клода-то мы им не оставим, — серьезно возразила я ей. — Клод наш. Только у нас расти и плодоносить будет. Да и этот дом нам не просто так строят. Он не для жилья, а для работы нам с тобой. То, что Господарь нас к себе заберет, людей-то не вылечит. Они все равно болеть будут. Все равно помощи искать у нас будут.

Ель наша новогодняя, что в кадушке с мокрыми опилками стояла, корни пустила.

Ее мы высадили у дома, как и хотели.

Снег стаял совершенно, и скоро появились бабочки. Те глупые и наивные существа, что просыпаются слишком рано, откуда-то вылазят и порхают над островками снега, удивляясь тому, как незнаком и неприветлив мир.

Только теперь им было куда лететь.

Купол стеклянный мы убрали совсем, и цветы рванули в рост.

В теплице пышно разрослись и зацвели медоцветы. И когда весеннее солнце припекало особенно жарко, мы открывали теплицу, а бабочки слетались на аромат цветов. Там им было и где переждать ночные холода, и чем полакомиться.

От медоцветов эти пестрые существа были перепачканы в серебристой пыльце.

А Клод, порядком обогнавший в росте своих родственников, внезапно, в одну ночь, выкинул первый бутон.

И бабочки, привлеченные ярким цветком, нетерпеливо ползали по нему, ощупывая его своими усами и стучась в закрытые плотно лепестки.

— Да Клода доверять никому нельзя, — серьезно ответила Лиззи. — Он нам доверился. Понимаешь? Нам обещал вырасти. Он как будто все понимает и спешит расти скорее. Будто знает, что самого главного лекарства у нас осталось так мало…

Господарь теперь заезжал к нам часто.

Да практически мы жили с ним, как муж с женой.

Выезжали в поселок вместе. Дом строящийся смотрели вместе. По лавкам вместе ходили.

И в моем маленьком домике аптекарской дочки все больше роскошных вещей появлялось. И мебель, и посуда. И я с удивление вспоминала, как мы с Лиззи ютились в соломе, под пыльным ковром, чтоб согреться.

Влад и обедал у нас, и спали мы с ним вместе в моей спаленке.

По ночам, устроившись у него на груди, я смотрела в окно, на светлые весенние звезды, и пряталась от ночного холода под медвежьей шкурой, которую Влад бросал поверх одеяла.

Мы спали с открытыми окнами, в комнате было свежо и прохладно. И хотелось крепче прижаться друг к другу.

Но, хоть в нашем маленьком мирке и царил покой, а какое-то нарастающее напряжение чувствовалось.

Влад ни словом не обмолвился о Господарыне. Но по обрывкам разговоров его людей, по недомолвкам, я знала: он направил ей три письма с требованием прибыть сюда, в поселок.

И на каждое получил молчание в ответ.

Время шло.

Иногда я слышала, он спрашивал о Господарыне у своих людей. Но каждый раз ответ был один — нет, не прибыла.

И тогда лицо у него делалось жестокое и недоброе.

— Зачем тебе она? — в безотчетном страхе произнесла я. — Отпусти ее, дай развод. И пусть уходит!

Влад на меня глянул. В его серебряных глазах притаилась темная угроза.

— Выманить змею хочу из ее логова, — ответил он негромко. Но так грозно, что мурашки по спине побежали. — Разве не понимаешь, что нельзя ее отпускать? Да и прощать не стоит. Потому что она не из тех, кто отступает от своей цели. За власть и богатства брата не пожалела, малолетнего княжича — думаешь, мне простит, что я жив остался, да еще и счастлив? Не-ет… подберется и в спину ударит. Поэтому вызвать хочу. Лишить защиты столичных стен. От тайных помощников отлучить. Да и придавить, стерву.

В голосе его слышалась страсть.

Такая, что я невольно ревновать начинала.

Все казалось мне, что вот приедет Господарыня, в ноги ему кинется, покается, глянет на Влада неистово и страстно, и он меня позабудет.

Он любил меня; любил. Смотрел с нежностью. Любил касаться, обнимать и гладить. Любил, когда я отвечаю ему с пылом на его ласки.

Но ведь и Альбу свою он когда-то любил. Безумно, безрассудно. Наперекор гласу разума. Проходит ли такая страсть? Останется ли он верен мне?

Я не знала. И оттого сердце мое с каждым днем все сильнее сжималось от тревоги.

***

Разумеется, охрану около дома моего выставили хорошую. Около теплиц, где двуцветники росли, так и вовсе караул приставили, чтоб никто не смог срезать подрастающие цветы.

Как и говорил Влад, господарское подворье растянулось до самого моего дома. Лес отступил, остался только за серебряным ручьем. Но и через ручей поставили крепкий мостик, а рядом — господарскую баню.

Люди ко мне за лекарствами все шли. И всякого проверяли, что за человек.

В общем, Господарь не просто ожидал Альбу. Он ожидал удара от нее.

А Альба, кажется, ожидала смерти господаря, и никак не могла дождаться.

Был ли у нее наушник в свите Господаря? Наверное, да.

Тот, кто рассказывал обо всем — и о том, что Господарь здоров, и о том, что вылечила его некая травница. И что Господарь привечает ее теперь, и зовет женой своей…

А может, до Господарыни только слухи доходили. Обрывки. Неверные и ложные, с крупицами правды.

Только обо мне она точно знала.

И злоба застила ей свет.

Она не любила Господаря. Ни одной струночкой души не дрожала. Не тянулась к нему.

Да только все равно считала его своим.

Верно, еще помнила его, красивого и сильного, и не могла и мысли допустить, чтоб его касались чьи-то чужие руки. Не ее.

Со свету готова была сжить, изничтожить, вцепиться и в ад утащить, хоть бы и с собой. Лишь бы только не было ему хорошо с другой, даже на краткий миг.

Но, так или иначе, а однажды вечером Господарь не приехал, как обычно, ко мне. А стража, наоборот, усилилась.

Во флигель, где я работала, разбирая и суша собранные травы, чуть пригнувшись, чтоб не задеть головой притолоку, вошел господарев слуга. Тот самый отвергнутый мной красавец.

Был ли он наказан за то, что подпустил упырей ко мне или нет, я не знаю. Он ни словом, ни жестом этого не выдал. Был так же спокоен, как прежде, так же красив и уверен в себе.

— Здравствуй, Бьянка, — сказал он.

Смотрел прямо в глаза, не тушевался.

— И тебе здравствовать, — ответила я. — Зачем приехал?

— Охранять тебя велено, — глухо ответил он. — Господарь сегодня не приедет. Изавтра, вероятно, тоже.

Сердце мое дрогнуло.

— Отчего так? — спросила я, не показав виду, как страшно мне стало.

— Письмо от Господарыни получил, — ответил он недобро.

Я так и ахнула.

— Отравлен?! Снова?!

Слуга промолчал. Не ответил ни да, ни нет.

— Что ж ты молчишь! — взвилась я. — Надо противоядие тогда готовить… Что ты молчишь?!

— Не велено тебе ничего говорить, — глухо ответил он. — Велено только людей всех проверять, да подозрительных отлавливать. Ты бы заперлась, травница, да не пускала никого.

— Как же я не пущу, — пролепетала я. — Весна, погода обманчива. А люди слабы после долгой зимы… Столько народу болеет…

Тут мужчина потерял терпение. Его спокойная личина сползла с него, он встряхнулся, словно пес, и разве что не зарычал от злости.

— Ты не понимаешь, ой, не понимаешь, травница, куда влезла! — выдохнул он с яростной страстью. — Муж и жена одна сатана, всем это известно! Господарь упрям, а Господарыня коварна. Нравится играть им в игры; пусть даже такие, когда смерть близка, в волоске от нее проходят!

«По лезвию любит ходить», — вспомнила я слова Влада.

— Пойми ты, — горько продолжил слуга. — Тебя хочу защитить. Господарыня проскользнет, как уж, проберется, да и убьет тебя. Ни за что пострадаешь, если вклинишься между ними. И Господарь не защитит. А накажет он ее или простит — потом тебе это неважно будет. Первая в могилу ляжешь. Отступись! Отрекись от него! Стань моею. Скажи, что меня полюбила. И беда минует тебя.

Я только усмехнулась.

— Господарь, значит, не защитит, а ты защитишь?

Он снова упрямо тряхнул головой.

— Спать не буду, рядом лягу и не выпущу, пока с Господарыней не решится дело, — сказал он. Даже если… ты мне потом не достанешься. Защитить хочу. Спасти. Уберечь.

Я снова улыбнулась, грустно и горько.

— Ты же знаешь, — с тоской ответила я. — Должен бы знать… Если любят, то ни на миг не отрекаются.

Он в досаде стукнул кулаком по косяку.

— Что ж ты за баба-то такая упрямая! — взревел. — Видела ж, что с Господарем делала эта ведьма! На себе ее рецепты хочешь испробовать?!

— Не хочу, — ответила я. — Но и наносить ему удар в спину тоже не хочу. Он верит мне. Любит меня. А я скажу, что другого полюбила?..

— А любит ли?! — с мукой в голосе выкрикнул слуга. — Любит? Так почему он не здесь, а у себя, ее дожидается?

От этих слов мне стало больно и грустно. Ответа на эти вопросы у меня не было.

— Говоришь, что защитить меня хочешь, а сам жалишь больнее всего, и ядовитее, — тихо сказала я, отворачиваясь от мужчины.

— Я ужалю — жива останешься, и поумнеешь, — огрызнулся он. — А вот в змеином гнезде тебе не выжить!

— Значит, не выжить, — грустно ответила я. — Иди, занимайся своим делом. А я своим займусь.

Он вылетел прочь, злой, раздосадованный. А я дверь за ним прикрыла тихо.

— Надо еще сварить противоядия, сестрица? — тихо спросила Лиззи, вылезая из-под стола. — Если она письмо прислала, то наверняка с отравой? Поэтому Господарь к нам не приехал? Худо ему?

Я пожала плечами. Говорить ни о чем не хотелось. От слов господаревого слуги все силы из меня улетучились, виски разломило болью.

— У него столько противоядия, — ответила я нехотя, — что ему на год вперед хватит. Забыла? Я ж ему целый пузырек отдала. Да и новых плодов нет у нас…

— Есть, — возразила Лиззи. — Конечно, он еще маленький, но… разве ты не видела? У Клода.

— Ах, тот цветок, — слабо улыбнулась я.

— Он раскрылся! — с жаром ответила Лиззи. — Три дня назад! И бабочки по нему ползали! А вчера я смотрела, там крохотная зеленая шишечка! Тот самый плод! Ну, что же ты, сестрица? Не рада? У нас все вышло!

— Я рада, Лиззи, — ответила я. Только вот радости действительно не было. Вроде добилась всего, чего хотела, а на душе кошки скребут. Я даже рассердилась.

Да что ж за человек он такой, этот воздыхатель странный!

Вроде, рвется защитить и помочь, а сколько боли приносит!

Просто по живому режет!

И всегда с собой сомнения приносит.

Вот и сейчас… зачем только приехал?!

— Он думает, — подала робко голос Лиззи, — Что Господарь все еще любит Господарыню. Или хочет, чтоб ты так думала. Поэтому так говорит. Но любит-то Господарь тебя. Я видела, как он смотрит.

— Как? — тихо спросила я.

— Удивляется. Как на чудо смотрит, вот как, — сказала Лиззи. — А от чудес не отказываются!

Охраны мне нагнали просто тьму.

У меня сложилось такое ощущение, что я жила уже на господарском дворе.

И теплицу ходили охраняли, и дрова кололи, и воды носили… шагу не ступить, чтоб не было людей господаревых. Я ничего не делала, как барыня. Готовили и стирали за меня нанятые женщины.

Сам Господарь, однако, не показывался. Поползли слухи, что Господарю снова худо, притом так, что он едва ли не на смертном одре лежит. А меня к нему не звали, потому что сам он позвать не может.

И приказа не отдавал.

И меня со двора далеко не отпускали. И к нему тоже не пускали. Мол, не велено, и все тут.

Потому его просто стерегут. Ждут, когда говорить сможет. Или же когда умрет.

От этих слухов руки у меня опускались. Отчаяние охватывало, работа валилась из рук.

Как случилось, что он снова отравился?! Неужто снова тронул письмо Господарыни?

Но у него ж противоядие есть! Ведь знал же, чем ему грозят ее письма! Неужто нельзя было выпить, не знаю, или хоть руки обмыть, прежде чем ее слова лживые читать?!

Да и само то, что он читал ее письмо, ранило меня до глубины души.

Неужто настолько позабыл о предосторожности?.. Схватил в нетерпении? Читал строчки, корчась от боли? Потерял время, не смог нейтрализовать яд?

Неужто не разлюбил?..

Сотня вопросов мучила меня.

И ответов не было.

В расстроенных чувствах собралась я в поселок. Лекарства сами себя не продадут.

Красавчик — а он теперь часто мелькал у меня во дворе, — идею эту не одобрил.

— Поостереглась бы из-под охраны выезжать, — сказал он. — Не велено тебя далеко пускать.

— Я не слышала ничего о том, что велено, — огрызнулась я. Признаться, в поселок мне хотелось съездит не только потому, что много лекарств я наготовила. — У меня хозяина нет. Я сама себе хозяйка, вольная птица. Делаю что хочу.

В поселке я надеялась еще и новости о Господаре от людей услышать, раз уж к нему меня не пускают.

Красавчик поморщился.

— Должна же ты быть благоразумна! — выдохнул он. — Не зря ведь здесь столько людей тебя охраняет! Поостерегись и ты!

— А кого бояться? — усмехнулась я. — С собой могу охрану взять. Неужто не убережете?

Красавчик поморщился.

— Господарыня хитра и коварна. Никогда не знаешь, где удар нанесет.

Я усмехнулась.

— А, так ее все же ждем?

— В письме написала, что приедет, — нехотя сознался красавчик. — А эта такая ведьма, что на все способна.

Так-так… значит, письмо все же было, и оно прочитано… так-так…

— Неужто стрельнет из толпы?

— Может и стрельнуть. А может подкрасться и нож всадить. Не ходила б никуда ты, травница. Пережди, пока все уляжется…

— Все уляжется? — переспросила я. — Это что? Погодить, пока Господарь с Господарыней встретятся да вместе уедут? Этого ты хочешь?

Он нахмурился.

— Это не нам с тобой решать, — глухо ответил он. — Сами они разберутся.

— Вот и за меня не решай, — ответила я жестко. — Я тоже сама разберусь.

— Нет! — яростно ответил красавчик, буравя меня взглядом. — Пока я здесь командую, никуда ты не пойдешь! Нет в том нужды! Еды, воды у тебя вдоволь. Гулять можешь и по двору. Ничего, надышишься! А о своеволии забудь. Будет велено, отпущу на все четыре стороны.

— А если не будет? — дрогнувшим голосом спросила я. Красавчик снова метнул на меня гневный взгляд.

— Не будет, — отчеканил он, — если Господарь умрет. Тогда тебе тем паче нельзя будет выходить. И я тут костьми лягу, чтоб до тебя не добрались. Таков приказ.

Сказал, развернулся и ушел.

Ах, приказ, значит. От сердца отлегло. Если Влад в состоянии дать такой приказ, значит, не так уж болен? А может, и совсем не болен? Просто выжидает?

Вопросы, вопросы, и ответов нет.

Оставалось только подчиниться. Бежать, проявив чудеса глупости и строптивости? Но куда? Да и зачем? Даже к лекарствам был приставлен особый человек. Он брал наши настойки, пластыри, капли, и увозил в поселок, сбывать в лавки, чтобы люди не оставались без лекарств.

Охраняли меня так, что действительно, мышь не проскочит…

Потянулись томительные дни ожидания.

Мы с Лиззи неторопливо варили наши капли и мази. Заняться больше нечем было. Иногда ходили гулять. Я заходила как можно дальше, чтоб видно было господарев дом, и смотрела, что там, во дворе?

Не знаю, что хотела увидеть.

На обратной дороге мы с Лиззи шли около ручья, по мшистым берегам. Там почти стаял снег, вода в ручье журчала и звенела.

Женщины, нанятые мне в помощь, полоскали белье.

Двое на берегу, одна устроилась прямо на мостике. Согнувшись до самой воды, она полоскала белье так, что брызги летели, и в ее корзинке вещи были самые чистые.

«Прилежная какая», — подумала я машинально.

Завидев меня, она медленно разогнулась, держась за поясницу.

— Господарыня, — негромко позвала она меня. — Помоги, мочи нет…

У нее было странное лицо. Красивое, но какое-то потухшее. Словно пеплом подернутое. Под глазами темные тени.

Кисти ее рук, красные о холодной воды, были тонкими и изящными. А сама она была на удивление тучной, тяжелой.

Встала с трудом, поднимая полное тело. Ноги толстые, словно отекшие.

— Спина болит, — пожаловалась она мне бесцветным, уставшим голосом. — Говорят, у тебя лекарства есть всякие… от любой хвори помогают.

— Есть, — согласилась я. — Так ведь и в лавках в поселке они есть!

— Давно в поселке не была, — ответила женщина. — Тут живу, при доме господаревом. А и вырваться никак не получается. Работы много.

— В господаревом доме? — у меня сердце дрогнуло. — Сегодня сюда оттуда пришла?

— Да, да, — тяжело ступая по мостику, ответила она.

— И… новости о Господаре знаешь?

Голос мой предательски дрогнул.

— А ты не знаешь будто б? — она посмотрела на меня с удивлением.

— Не пускают меня к нему, — ответила я с тоской. — Не велел он.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Женщина покачала головой. Приблизившись, она ловчее перехватила свою корзинку, взяла меня под руку и доверительно шепнула в самое ухо:

— При смерти он, говорят. То-то и странно, что тебя не зовут! Ты-то, ты-то ведь ему помогла бы!

Я лишь всплеснула руками.

— Да нечем мне помочь! — в отчаянии произнесла я. — Все лекарство ему отдала!

Женщина взгрустнула.

— Эх, — протянула она. — И мне ничем не сможешь помочь?

— Пойдем, — я нашла в себе силы ответить ей, хотя отчаяние и слезы меня душили. — Поищем что-нибудь…

Я бы добежала до флигеля в минуту. Но мне приходилось ждать мою спутницу, которая шла медленно и тяжело, переваливаясь с ноги на ногу и волоча корзину с бельем.

— А верно говорят, — пыхтела она, — что Господарь-то и раньше болел, а ты вылечила его?

— Верно, — ответила я, не слыша саму себя.

— И травы у тебя эти есть, что поставили его на ноги?

— Нету! — вклинилась Лиззи. — Ты что, умаешь, они с неба падают? Таких трав больше нигде нет! Это очень редкие корешки!

Лиззи, конечно, соврала. Но я не смогла ее остановить; да и желания спорить и что-то опровергать у меня не было. Было горько и тошно, и хотелось лишь одного: чтобы поскорее ушла эта женщина и стало тихо.

— А надежды на выздоровление есть? — тихо спросила я. Женщина лишь качнула головой.

— Мне-то откуда знать. Я думала, с тобой посоветуются, у тебя попросят помощи. Но раз не просят…

Неужто он безнадежен?!

Выть хотелось от страха и боли.

Во флигеле было тепло, хорошо натоплено.

Я скинула шубу у самых дверей, пошатываясь, прошла в комнату, к нашему рабочему столу.

Женщина шагнула за мной, оставив свою корзину.

— О, как у тебя тут все сделано, — произнесла она с уважением оглядываясь. — Как не у девицы, а у ученого мужа…

— Да, да, — пробормотала я, опираясь ладонями о стол. Слезы наворачивались на глаза, хотелось рыдать в голос. — Сейчас лекарство тебе найдем… Наверное, от почек надо? Ты отекаешь? То есть, я хотела сказать… ноги у тебя тяжелы? Руки пухнут?

— Ох, пухнут, — тотчас отозвалась женщина с готовностью. Слишком радостно, как мне показалось. — Водянистые, водянистые!

— Лиззи, поищи коробку со сбором, — попросила я.

Лиззи с готовностью кинулась в пристрой. Я слышала, как она затопотала пятками, взбираясь по лестнице под самый потолок, где хранились у нас травы.

Но как только она отошла, женщина, до того охавшая и стенающая, вдруг ловко, я бы даже сказала грациозно, бесшумно ко мне подскочила, и мою шею ожог чувствительный укол.

— Эй, ты чего делаешь?!

Хотела крикнуть, а не вышло.

Только выдохнула шумно, и почувствовала, как ноги меня не слушаются.

Обернулась к странной просительнице уже из последних сил, цепляясь руками за стол. Перед глазами все плыло, но эту женщину я видела четко. Стоит, смотрит, как я падаю, а у самой глаза страшные. Словно в них демоны хохочут.

— Альба?..

Этого вопроса можно было не задавать. Это точно она была.

Только переодетая.

С циничной усмешкой она взяла из своей корзины мокрый лоскут, мазнула им по лицу, стирая сажу, которой искусно изобразила на лице болезненную серость и тени.

Из-за щек вынула круглые камешки, и лицо перестало быть простовато-круглым.

Скинула тяжелую одежду, оказавшуюся подшитую толстым слоем тряпок. Размотала тряпки с ног.

И стала тонкой, сильной, высокой.

— За что…

Альба недобро рассмеялась, высвобождая длинную светлую косу из-под одежды.

— А ты думала, — язвительным голоском ответила она, — к чужому муженьку в постель забралась, и ничего тебе не будет?

— Но он же не нужен тебе, — чуть слышно прошептала я. Тело мое все больше немело, я оседала, и Альба ловко подсунула стул, чтоб я на пол не упала. — Не любишь… зовет — не откликаешься… так зачем?

— Мой он. Поняла? — рыкнула она сурово. — Нужен не нужен, а мой. Трогать своего не позволю. Изведу, в могилу загоню, а все равно моим останется! Поняла?

— Тебе это с рук не сойдет, — слабо прошептала я.

— Сойдет! — усмехнулась она. — Все сходило, и это сойдет. Я же не наобум. Я готовлюсь, я всегда готовлюсь, если что-то хочу получить. Влада ты вылечила, но он снова мое письмо взял. Лекарства у тебя нету, сама сказала. Значит, он умрет, и вступиться за тебя некому будет.

Она снова шагнула ко мне, заглянула в глаза.

— Я неделю в реке полоскала тряпки, — чуть слышно, с ненавистью, выдохнула она. — Каждый день на шаг приближалась. По двору твоему ходила, чтоб ко мне привыкли стражники. С каждым днем все ближе. Печь твою топила. Смотрела издалека, чтоб злее быть. Чтоб рука не дрогнула в последний момент… Да ты не бойся. Больно тебе не будет, — тут она даже зубами заскрипела от ярости. — Я очень хотела бы, чтоб было, но ты ж пищать станешь. А это мне ни к чему. Так что этого удовольствия мне не испытать. Я быстро действует, но милосердно. Ты просто уснешь и все. Хватятся тебя через время, а ты спишь. Пока поймут, что сон нехороший, ничего сделать уж будет нельзя.

—Тебя изловят сейчас…

— Вывернусь, — страшным, одержимым голосом выдохнула она, приблизив ко мне свое лицо. Она внимательно смотрела на меня, кажется, в самую душу заглядывала и видела, как душа тело покидает. — В твоей одежде пройду. Мышью проскользну, лисой пробегу. Вывернусь! И ничего мне не будет. Я ж не ты, — она, удовлетворенная увиденным, разогнулась, усмехнулась. — Мягкотелая, слабая… Я действую быстро, не сомневаюсь, и ничего не боюсь. Настигнут — отобьюсь.

Она с улыбкой подняла мою шубку, накинула на плечи.

Вблизи нас, конечно, не спутаешь. Но издалека — обе светловолосые, обе одинакового роста и сложения. Никто не посмеет заступить дорогу…

Она не была безумной или сумасшедшей. Решительной, лютой, бесстрашной — да.

Тут, умирая и глядя на нее, я поняла, за что любил ее Влад.

Было в ней пугающее величие. Сила и пламень. Но они обжигали смертельным холодом. Она не ходила по лезвию; она сама была остро отточенным лезвием.

Ее смелость и решительность завораживали. Не столько красота, сколько сила ее духа. Только красота ее смелости была обманчивая. Потому что было в ней что-то извращенное.

Клинок. Рубя, не испытывает злобной радости.

Она испытывала.

Она и сейчас торжествовала, глядя на свою победу надо мной.

Но в ее стальном, непоколебимом великолепии, как ни странно, отыскалось уязвимое слабое пятно.

Вернувшаяся из пристроя Лиззи все сразу поняла. С грохотом уронила она коробку с травами и с воем накинулась на женщину.

Что может сделать ребенок сильной, высокой женщине?

Ровным счетом ничего.

Но ласки и хорьки давят зверей намного больше себя…

Накинувшись на Альбу, Лиззи, воя и рыча, вцепилась в ее ноги, и, кажется, укусила.

Да, она же говорила, что и Клотильду кусала за ноги, когда хотела отомстить…

И Альба, отмахивающаяся от нее, никак не могла попасть по ее юркому телу…

На ее безупречном лице отразилось такое выражение ужаса, что мне смешно стало. Словно на нее не девчонка накинулась, а самое страшное чудовище. Крыса чумная. Бешеный зверь.

Она заверещала, чего делать, конечно, не надо было. Крик ее, полный ужаса, конечно, привлек внимание людей снаружи.

Я услышала взволнованные голоса за дверью. Шаги застучали.

Но, кажется, меня это уже не спасет…

Альба еще раз вскрикнула, отчаянно, заверещала, как ненормальная, когда Лиззи вцепилась ей в колени. Она со всей силы отпихнула девочку, и Лиззи прокатилась кубарем до стола.

Но тотчас же подскочила на ноги и снова кинулась на Господарыню, угрожающе рыча, кидаясь на нее со скрюченными пальцами. В наивной детской попытке напугать ее еще больше. Так дети бука-букой пугают друг друга.

Но Альба испугалась еще больше.

Она смотрела на Лиззи с таким ужасом, будто та была демоном во плоти.

Нет, хуже. Будто Лиззи была ее отражением.

Спасаясь от преследователей, Альба метнулась в пристрой. Там распахнула окно — створку, что выше нее ростом, — и выпрыгнула наружу. В ту сторону от дома, где не слышали еще поднятой тревоги.

Отряхнула одежду, закрыла окно и пошла.

Спокойно и уверенно. Навстречу ей неслись люди, встревоженные криками, а она шла все дальше, уверенная в своей безнаказанности…