Ненужная жена. Рецепт любви

Глава 4. Мыло и ножка от стула

В одну из лавок, торгующих всякими сувенирами и безделушками, мы и заглянули.

Хозяйка встретила нас неприветливо. Две оборванки, наверняка клянчить что-то станут?

— Чего надобно? — рыкнула она. — Сегодня милостыни не подаю.

Но я, несмотря на ее недобрый взгляд, весело ей улыбнулась, и произнесла:

— Доброго дня, хозяюшка. Не посмотрите ли наш товар? Может, возьмете?

— Товар? — удивленно вскинула брови она, оглядев меня с головы до пят. — У вас?

— Ну да, — я улыбнулась еще шире, взяла у Лиззи из корзинки кусок мыла в подарочной упаковке, перевязанной тоненькой ленточкой. Протянула его женщине. — Мыло. Для девиц. Мыть волосы, чтоб блестели, лица, чтоб были чистыми. Приятно пахнет. Хорошо пенится.

— Хм, — протянула хозяйка, принюхиваясь к куску. Он пах розами. Острый, настоящий аромат.

— Где взяли? — строго спросила хозяйка лавки. — Мне ворованного не надо!

— Мы не украли! Это наше! — выкрикнула Лиззи сердито.

— Отец мой сам сварил, — мягко ответила я. — Аптекарь из рощи. Помните такого?

— А-а-а, — протянула лавочница. — То-то я смотрю, лицо у тебя знакомое. Аптекарская дочка, стало быть? И что, верно хорошо твое мыло?

Я, ни слова не говоря больше, стащила с головы платок, встряхнула волосами.

Волосы, с которыми я так долго возилась, были у меня все-таки чудесными. Словно тонкая льняная пряжа. Не зря я их расчесывала и распутывала!

Сплетенные в косу, они лежали на плече, сверкая, как светлое золото с платиной.

И лицо у меня было чистым, светлым. Ни прыщей, ни болячек. На морозе зарумянилось, поэтому нездоровой бледности не видно было.

— Хм, хм, — повторила хозяйка, разглядывая меня, мою распущенную косу. Даже потрогала светлые пряди.

Тут сунулась Лиззи, изо всех сил крутя красной от мороза мордашкой, улыбаясь и тоже демонстрируя светлые коски и свою красоту.

— Ну, пожалуй, давайте, — произнесла, наконец, хозяйка лавки, смягчившись. — Сколько за штуку?

— Четыре медных, — весело ответила я. — Уступлю за три, если по медяку еще и это мыло возьмете.

И подала ей хозяйственное.

— А это что? — настороженно спросила женщина.

— Это для стирки хорошо, — серьезно ответила вместо меня Лиззи. — Если уронить на фартук масло, и сразу же затереть этим мылом, то и пятна не останется!

Этому я ее научила. Из уст малышки это звучало просто готовым рекламным слоганом. Словно ребенок уже попадал в эту ситуацию и с помощью этого мыла все исправил.

— Попробовать можно? — настороженно произнесла хозяйка лавки.

Она тут же смочила краешек своего фартука, намылила его, вспенила. Немного потерла. И эта частичка ткани стала белой-белой!

— Если его накрошить в чан да прокипятить белье, — сказала я, — будет кипенно-белым. А если мыть руки и ноги, больные грибком, то вылечиться можно. Да и верного пса вылечить, если подхватит лишай или чесотку.

— А давай, — ответила лавочница. — Все возьму.

Мы тщательно пересчитали куски, и лавочница аккуратно выплатила за каждый, выложив каждую монету отдельно.

— Если еще будет, приноси на следующей неделе, — смягчившись, сказала она.

— А розовое масло? — осмелев, произнесла я.

Лавочница лишь покачала головой.

— Дорогое оно, — заметила она с сожалением.

— Из него можно духов наделать, — с надеждой ответила я.

— Так это кто умеет, — возразила лавочница. — А вообще, в магазине с лентами и нарядами можно попробовать продать. Может, возьмут.

У меня руки дрожали, когда я собирала медяки и чуть не плакала.

Этого было совсем немного, но призрак голодной смерти отступил еще на шаг. Он уже больше не пугал до головокружения и был всего лишь бледной тенью.

Лиззи блестящими глазами наблюдала, как я пересчитываю деньги и молчала. Она наверняка хотела что-нибудь выпросить себе, как любой ребенок. Но, наученная суровой жизнью тому, что люди злы и жадны, помалкивала.

Но разве можно отказать, когда на тебя смотрят такие глазенки?

— Сударыня, — спросила я, когда лавочница принялась живо раскладывать наше мы на витрине. — А вон те полосатые конфеты у вас сколько стоят?

— Медный за десять штук, — ответила лавочница, явно довольная сделкой.

— Давайте! — сказала я, возвращая ей медяшку. У Лиззи глаза так и просияли, она, уже не сдерживаясь, жадно протянула руку к лакомству, и тотчас затолкала в рот купленную конфету.

— С наступающими праздниками вас! — произнесла я весело, и мы с Лиззи вышли и двинули к лавке, где торговали лентами, бусами и пудрой.

Там хозяйка была не так сговорчива, и отказалась брать у непонятных нищенок пузырек с ароматическим маслом.

— Кто там знает, чего вы намешали туда! — сердито ворчала она. — Вот так возьмешь розовое масло, а внутри вода!

А вот девица, что зашла за новыми кружевами, заинтересовалась.

— Отдам за один серебряный вместо двух, — уверенно произнесла я, вынимая из-за пазухи пузырек.

Я откупорила крышечку, аккуратно мазнула ею по подставленному запястью девушки. Аромат роз разлился по всей лавке, острый и свежий.

— Аккуратнее с ним, — произнесла я, видя изумление и радость на лице девушки. — Понемногу совсем его использовать. Можно добавлять в крема, в помаду…

— Что такое помада? — спросила девица, и тут настала моя очередь удивляться.

— Помадой не пользуетесь? — спросила я. Девушка лишь потрясла головой отрицательно. — Ну, губы подкрашивать, щеки румянить… Нет?! Это было б неплохо исправить… Обязательно подумаю над этим…

Серебряный перекочевал ко мне в карман, а Лиззи показала язык несговорчивой хозяйке лавки.

Теперь можно было б купить немного еды, кой-чего нужного по хозяйству.

Вышли мы из лавки гордые, как две богачки. Еще бы! Целый серебряный! За год жизни с Жаном у меня сроду таких денег не было в руках. Все мое приданое Клотильда попрятала по сундукам. Она же распоряжалась и финансами. А я не то, что в лавку — дальше двора никуда не ходила. Ведь дома всегда была работа…

Сто лет не была в лавках!

Хотелось сейчас же потратить все деньги на какую-нибудь милую ерунду. На те же духи, на красивую юбку, на гребенки. Отчаянно хотелось быть красивой. Ну, украсить себя хоть немного! Нищенский наряд тяготил, давил на плечи.

Но я себя сдерживала.

«Ничего, ничего, — подбадривала я себя. — Настанет время, и я буду тоже покупать и ленты, и красивые рубашечки…»

Посасывая полосатые праздничные конфеты, мы с Лиззи зашли и к молочнику, и к мяснику. Купили масла, немного молока.

У мясника — самого чистого, белого жира и крохотный кусочек колбасы.

В другой лавке купили мешочек крупы и краюху хлеба. С этим уже и домой веселее возвращаться!

Еще, напоследок, зашли к пасечнику. И у него за честные наши медяшки я купила чистого желтого воска и немного меда. Остался всего пяток монет. Ну, не беда! Зато серебряный остался при мне!

— Это зачем? — удивилась Лиззи. — Мед понятно. Это вкусно. А воск?

— А вот увидишь! — таинственно ответила я. — Помаду варить станем.

— Что за помада такая?

— Что-то вроде нашего мыла. Только то мыла лицо становится белым, а от помады, наоборот, розовым. Розовые щеки, розовые губы.

— Красиво! — как зачарованная, протянула Лиззи. И я поняла, что от нее помаду придется прятать. Та еще кокетка растет!

Санки везли вдвоем, потому что одной мне было тяжело. Я тянула за веревочку, Лиззи подталкивала сзади и следила, чтоб ничего не выпало и не потерялось.

На выходе из поселка, на повороте, мы затормозили. Перед нами со двора зажиточного крестьянина выворачивала телега, груженая навозом.

— Эй, милейший! — крикнула я вознице. — Ты куда это добро везешь?

— Знамо куда, — ответил он мне сонно, клюя носом. — На поле. Где ж оно еще пригодится.

— А не отдашь это мне за пять медных?

Возница даже проснулся. И чуть шею себе не свернул, обернувшись ко мне.

— Тебе зачем? — удивленно спросил он, смерив меня взглядом.

— Травница я, — пояснила я ему. — Грядки делать буду. Выращу лечебные травы, тебя вот лечить стану.

Он усмехнулся.

— Пять медных, — произнес он, — маловато будет.

Я с нарочито безразличным видом пожала плечами.

— Ну, что ж. Мало, так мало. Найди того, кто предложит больше, — сказала я и снова взялась за свои санки.

— Ладно, ладно! — тотчас согласился возница, увидев, что я собираюсь уходить. — Давай свои медяшки да говори, куда везти.

Словом, из поселка мы доехали до дома в четверть часа.

Около нашего флигеля возница выгрузил наши санки, ссадил меня и Лиззи. А сам поехал поближе к теплице, сгрузить поклажу.

Мы же поднялись по ступеням… и я сразу поняла, что в доме кто-то есть.

Потому что на заснеженной лестнице были чьи-то следы. Слишком большие для наших с Лиззи. И перья — бог мой, да этот негодяй нашу курицу убил! Весь крохотный дворик перед флигелем был усеян черными перьями! Бедняга Чернушка, наверное, была старой, не сумела удрать!

На пеньке кровь; там он ей голову срубил…

— Ах ты, зараза, — прошептала я, чувствуя, как ярость закипает в висках, сводя с ума.

Красть у голодных?!

Это у кого рука поднялась?!

— Сестрица, — испуганно пискнула Лиззи, прячась за мою юбку. — Может, дождемся возницу? Пусть он посмотрит, кто там у нас шарится! Самим-то боязно!

— Боязно?! — рассердилась я. — А вот он сейчас слопает наши яйца, наше масло! И мыло оставшееся утащит! Вот что боязно! Как жить будем? Ну, я его…

Подхватив из кучи обломков мебели ножку от стула, я решительно ступила на лестницу и распахнула дверь.

Ну, можно было догадаться, кто тут орудует!

Клотильда, шарящая по нашему тощему тюфяку, так и замерла, согнувшись в вороватой позе. На столе красноречиво была расстелена тряпица, на которой уже лежало то, что она у нас пособирала и хотела увязать в узелок. Мыло в красочных обертках, огарок свечи, мои шелковые нити и серебристые ножнички…

— Тебе чего тут надо? — окрепшим голосом сурово рявкнула я. — Ты чего тут хозяйничаешь? Кто позволил у меня в доме мое добро трогать? А ну, пошла вон отсюда, пока я тебя не прибила!

И я угрожающе замахнулась палкой.

Клотильда, отойдя от первого испуга, осклабилась и неторопливо выпрямила спину. На ее красной роже радостью засияли масляные, гадкие глазки, улыбка голодной крокодилицы скользнула по тонким, злым губам.

— Ишь, ты, — прошипела она, буравя меня недобрым взглядом. — Не сдохла… Шваль подзаборная… Я-то думала, замерзнете в первый же день, ан нет. Живучие, гадины. Ничто вас не берет.

Само присутствие Клотильды, казалось, несет грязь. Весь наш начисто выскобленный пол был в соломе и в ее грязных следах. На столе лежала неощипанная курица. И перья валялись повсюду.

— Я тебе сейчас покажу, кто тут шваль, — огрызнулась я. — Ребра-то пересчитаю! По указу Господаря любой вор подлежит казни. Поэтому с меня и не спросят, если я тебя насмерть забью.

— Ты посмотри, как заговорила! — усмехнулась Клотильда, уткнув руки в боки. Меня, тощую и маленькую, она, конечно, не боялась. — Кто это тут вор? Тут все мне принадлежит. Мне и сыну моему. Мужу твоему.

— Не принадлежит, — едко ответила я. — Дом этот в моем владении записан. Сын твой бестолковый не нашел на него покупателя. Или не успел. Где он сам? Нету его. Может, умер давно. Если он мне и господин, то ты-то точно не указ. Так что ты воровка. На мой порог тебя никто не звал.

— Убила нашу курицу, ведьма! — звонко заверещала Лиззи, высунувшись из-за моей юбки.

— Звереныш! — рыкнула, как собака, Клотильда. — Удавлю!

Я больше не стала ждать; размахнувшись, треснула ее что было сил палкой по чему пришлось. Пришлось по плечу, и, видимо, чувствительно. Потому что Клотильда завизжала, ну что твоя свинья.

— Ах ты, стерва! — выла она, потирая ушибленное плечо. — Да я же тебя!..

Я снова замахнулась на нее палкой, но на этот раз Клотильда ее успела перехватить.

Лиззи, увидев, что старуха побеждает, накинулась на нее и, вцепившись в ее одежду, куснула старуху что есть сил куда придется.

Пришлось в дебелую задницу.

Собираясь к нам, Клотильда пожалела хорошую юбку. Думала, верно, что испачкает или изорвет. Поэтому надела тонкую, старую. Зубки Лиззи сквозь нее да рубашку надежно ухватили жирную кожу бабки.

— Ой-ой-ой! — заверещала Клотильда, закрутившись волчком и пытаясь руками нащупать позади себя впившуюся намертво девчонку. — Звереныш, выродок! Ах ты, волчье семя!

Она, наконец, справилась с ребенком и оттолкнула Лиззи от себя. Та упала мне на руки от грубого тычка Клотильды. В зубах ее был зажат клочок коричневой ткани, вырванный из одежды Клотильды.

— Бабку родную покалечила, — ахала Клотильда, заметно хромая на одну ногу и потирая уязвленную задницу. На мой взгляд, так больше кривлялась, чем ей было больно на самом деле. А жаль!

— Лучше со змеями родниться, чем с тобой! — яростно выдохнула я.

— Ты мне не бабка никакая! — прокричала Лиззи, сердито сверкая глазами.

Клотильда снова осклабилась, даже о боли своей забыв.

— Ее защищаешь, да? — елейным голосом пропела она. — С ней лучше родниться? А ты знаешь, что если б не она, если б не эта ведьма тощая, отец твой не бросил бы твою мать? И ты жила б сейчас, как сыр в масле каталась! Но она явилась, разлучница! Это все она виновата! Она!

Лиззи ничего не сказала.

Наверное, просто не смогла и слова вымолвить от боли. В ее огромных глазах застыла такая обида, такой ужас, что я не смогла и слова в свое оправдание сказать.

А Клотильда, счастливая, что причинила такую чудовищную боль, продолжала:

— Она ему голову заморочила! Соблазнила! Что, хороша родня? Думаешь, ты нужна ей? Да вот еще! Просто за Жаном наследство тебе полагается! Вот эта проходимка и хочет тебя к себе поближе держать! А так ты ей и даром не нужна!

— Неправда! — заорала я, отойдя от шока. Стыд глодал меня, я не могла смотреть в глаза Лиззи. — Неправду говоришь, сволочь! Если б я знала о том, что у Жана есть женщина и ребенок!.. Но он такой гад, как и ты! Разве он хоть словом обмолвился о том, что не свободен?!

— О, о, о! — закудахтала Клотильда, довольная. — Ишь, как заговорила!

— Разве ты предупредила меня, когда Жан ввел меня в ваш дом, что у него есть дочь?!

Клотильда только хохотала, упиваясь моим бессильным стыдом и бесполезными попытками оправдаться перед девочкой, которой сейчас очень и очень больно…

— Тварина! — ее хохот вывел меня из себя настолько, что я налетела на нее со своей палкой и обрушила целый град ударов на ее ненавистное хохочущее лицо.

Палка здорово помогла. Клотильда, получив по губам и по лбу, тотчас перестала смеяться, как припадочная гиена, и снова закричала от боли.

Она уж было хотела сцепиться в меня и повалить на пол. Но тут двери распахнулись, и на пороге возник наш возница с лопатой, которой он скидывал навоз.

Обстановку он оценил мигом.

— Воровка! — взревел он. Размахнувшись лопатой, он влепил ею Клотильде поперек спины. Да так, что у нее хребет хрустнул. Она выгнулась, ну что змея, беззвучно хватая ртом воздух. И глаза у нее из орбит полезли.

— Ведьма старая! — проорал возница яростно и снова огрел ее лопатой, оставив на широкой спине Клотильды навозный след. И наверняка синяк на половину бока. — Зашибу, воровку! На костер нечестивицу! Сирот оббирать вздумала! Смерть воровке!

Клотильда, воя, словно драная раненная кошка, рванула к дверям, получив по пути еще хороший удар грязной лопатой по голове.

Слетела по лестнице и, хромая и вопя, помчалась по дороге, унося на одежде следы свежего навоза. А сама забыла у меня свою шубу, которую скинула, чтоб удобнее было орудовать. И платок, в который складывала наши немудреные припасы.

А я осталась на поле боя, дрожа, как подстреленная дичь.

— Спасибо вам, — вымолвила я, когда вопли Клотильды стихли вдали. — Одна я бы с ней не справилась.

Возница, сокрушенно качая головой, оглядел наш домик.

— Одна ты со многим не справишься, — сурово заметил он. — Их-ма, сердца у некоторых нет! Последние крохи хотела ведь стащить, старая ведьма! Ну, теперь-то поостережется сюда явиться. Да и с лавки не скоро встанет. Полежит неделю-другую кверху задницей, пока синяки сойдут.

— Да, да, — согласилась я, переводя дух. Наверное, Клотильда и вообще сюда больше никогда не явится. Одно дело воевать со мной, и другое — с мужчиной. Клотильда ведь испорчена донельзя. Наверняка подумала, что я этого мужчину подцепила где-то, чтоб с ним сожительствовать.

Ну, это и к лучшему. Пусть так думает…

Возница еще раз огляделся, словно проверяя, все ли в доме цело, и вдруг спросил:

— Во дела, а малая-то где?!

***

Лиззи, малышка Лиззи!

Глупый ребенок! Удрала на мороз, в темнеющий вечер! В раскрытую дверь, следом за Клотильдой!

Клотильда сделала ей больно, очень больно. Лиззи ведь мне поверила, потянулась всей душой. Сестрой назвала. И каково ей было узнать, что я виновна в том, что мать ее, вероятно, сейчас мертва?

Я испытывала муки совести, хотя, по сути, и виновна-то не была.

Но как оправдаться перед собой, если ребенок убежал на мороз?! Как утешиться?

Вознице я ничего не стала объяснять. А сам он подумал, что девочка напугалась драки.

Мы с ним зажгли фонари, разделив огарок свечи надвое, и пошли по саду искать Лиззи.

— Не бойся, — поддерживал меня мужчина. — Далеко уйти она не могла, больно маленькая. Сейчас отыщем!

«Маленькая! — с горечью подумала я. — Больно ты Лиззи знаешь!»

Он пошел бродить по саду, а я свернула на дорогу.

Сердце подсказывало мне, что Лиззи поступила не как ребенок. Она не стала бы прятаться в сарай к курам, где тепло. Она ушла не для того, чтобы привлечь к себе внимание. Она действительно ушла — навсегда.

Минут пять я брела по дороге, освещая фонарем снег, пока не заметила маленькую кочку, занесенную снегом. Коричневый подол, на котором поблескивали вышитые зеленой атласной лентой ландыши…

— Лиззи!

Я бросилась к ребенку, подхватила ее на руки.

Девочка молчала.

— Лиззи, разве же так можно! Ты же могла погибнуть! Или замерзла, или собаки задрали бы! Лиззи! Захотела уйти? Ты на кого меня собралась покинуть? А как же я?

— Клотильда сказала, — вымолвила Лиззи, дрожа всем телом, — что я не нужна тебе…

Она вдруг обхватила меня обеими руками и уткнулась лицом в грудь, беззвучно плача.

— Клотильда много чего говорила, — твердо произнесла я, обнимая замерзшую девочку. — Да только ни слова правды. А ты будь мудрее. Смотри не на слова, а на дела. Почему ты не мне веришь, а Клотильде? У нее под языком иглы и яд. Она весь мир бы отравила. А ты ее слушаешь.

Уже почти совсем стемнело, когда мы вернулись. Я несла Лиззи, а она так и не выпускала меня из своих объятий.

Поблагодарив своего нечаянного помощника и отпустив его, заверив, что у нас все хорошо, я вошла в дом.

— Ну, вот, все простыло, — сказала я. — Скорее надо топить печь да греться! И поесть не помешает.

Лиззи на груди у меня всхлипнула.

— Прости меня, сестрица, — шепнула она.

— Ничего, Лиззи, — серьезно ответила я. — И ты меня прости. Я знаю, как бывает обидно. Знаю, как это больно — когда тебя обманывает самый родной человек. Я тебя не виню. И не сержусь на тебя. Только и ты… верь мне, Лиззи. Я этого очень хотела бы. Ты мне нужна. И я потерять тебя не хочу!