Ненужная жена. Рецепт любви

Глава 8. Господарь

Однако, опасно стало оставлять дом без присмотра. Теперь Жан мог прийти и разорить наше с Лиззи гнездышко. Те же двуцветники украсть и погубить.

А мы над ними так тряслись! Так их оберегали!

Они уже зеленели вовсю, и медоцветы с сонниками вокруг них.

— А эти цветы зачем? — спросила Лиззи.

— Двуцветники цветут красиво, но почти не пахнут. А медоцветы пахнут сладко. К ним пчелы летят, пить их нектар. Опыляют их. Ну, за одним и двуцветники опылят.

А ходить в поселок было необходимо.

Пшеница для куриц сама домой не придет!

Поэтому я придумала запор. Крепкое полено Лиззи просовывала в скобы на дверях и запиралась словно засовом.

— Только мне открывать станешь, — велела я ей. — На мой голос отзываться. Сторожи Клода и его подружек.

— Да, — вздыхала Лиззи, — теперь его с собой за пазухой не поносишь.

Я пару раз отважно сходила в поселок. По возвращении никого около своего дома не находила; и следов тоже. Верно, Жан был не только мот, но еще и трус. Испугался мужика с палкой!

Но я не думала, что предполагаемый соперник навсегда удержит Жана на расстоянии. Однажды тот не выдержит, снова явится за мной… И эти мысли меня угнетали и пугали. Поэтому я предпочитала возвращаться с возницами. Покупала ли дрова, зерно или солому, я всегда доплачивала, чтоб меня довезли до дома, чтоб сопроводил мужчина.

В третий раз я пошла поселок ранним утром, и возвращалась налегке, одна, довольная.

Помаду, которая, наконец-то, получилась у меня как надо, расхватали просто на ура. Все, что я принесла, ни баночки не осталось. Карман мой был полон денег, и я размышляла уж над тем, а не купить ли нам с Лиззи новую кровать.

И тут целая процессия догнала меня.

Нет, они — всадники в черном, сопровождаемые лающими псами, — ехали не со стороны поселка. Они вывернули из леса, с гиканьем и свистом. Копыта их лошадей взрывали снег, тот комьями взлетал в морозный воздух.

Первыми меня настигли псы, огромные и черные.

Я чуть со страха не померла. Встала столбом, прижимая к себе корзинку с припасами. А ну, как отнимут?! А там любимая колбаска для Лиззи…

Но псы, обнюхав меня, отбежали, не проявляя враждебности. Я перевела дух.

Кажется, это были господарские охотники на призраков. Что этим псам я, простая женщина? Они ловят недобрых людей, преступников, отведавших крови, да нечисть.

Следом за псами несся статный всадник.

— Женщина, — прокричал он, настигая и осадив коня, чтоб тот не затоптал меня. — Далеко ли до жилищ?!

Следом за ним, намного медленнее, ехала еще группа всадников. Один из них, самый богато одетый, самый высокий, обессиленно лежал лицом в конской гриве. Да и сам конь выглядел так, словно, был ранен. Дрожал всей шкурой, то и дело порывался скинуть всадника. И слуги его держали под уздцы, с трудом справляясь.

— Мой дом в пяти минутах ходьбы, — пролепетала я.

— Покажешь, — решительно рявкнул он.

Подскакав ко мне, он лихо склонился, и, ухватив меня железной рукой, закинул в седло перед собой, словно я была не человек, а мешок с пухом.

Конь его нервно заплясал под ним, кося кровавыми глазами, чуя недобрую болезнь.

— Что случилось? — пролепетала я, прижимая свою корзинку к себе.

— Или не видишь? —огрызнулся всадник. — Господарю худо!

Господарю?!

Я оглянулась на мужчину, лежащего в гриве коня. Но мне не дали его рассмотреть.

Всадник дал шпоры коню, и дорога рванула нам навстречу.

***

До моего дома мы долетели в один миг, кажется.

По всей усадьбе тотчас разбежались псы, разнюхивать, нет ли лихих людей.

Всадник, что привез меня, ссадил меня у крыльца и я постучалась.

— Лиззи, детка, открывай скорее! — позвала я.

— Что случилось, сестрица?! — обеспокоенно спросила девочка из-за двери.

— Господарь к нам приехал, — торопливо ответила я. — Помощь ему наша требуется!

— Господа-а-арь?!

Загремел засов, на пороге появилась Лиззи, удивленно хлопающая глазами.

— Слуги господаревы! —вскричала она восторженно, увидев рядом со мной статного всадника в черном плаще, с серебристым мехом на плечах. — Значит, старый Господарь вернулся из похода?

Всадник мельком глянул на Лиззи, коротко кивнул головой.

— Вернулся, дитя, — ответил он. — Теперь наши земли будут защищены и благословенны.

Защищены?

Что-то плохо в это верилось, учитывая состояние Господаря!

Его, бесчувственного или полумертвого, снимали с лошади чуть не вдесятером.

А он лишь вздрагивал и шумно дышал сквозь сжатые зубы.

Сняв его с седла, они аккуратно понесли его в дом…

— Что с ним?! — в испуге спрашивала я, семеня за ними.

— Не твое дело, — огрызнулся один из мужчин. — Осторожнее несите Господаря! Ему нужна горячая вода! Есть у вас бочка, чтоб ее можно было наполнить?

— Ванна есть, — пролепетала я, и вся эта шумная процессия с грохотом и шумом ввалилась в мой дом.

Господарь, огромный широкоплечий мужчина, одетый в дорогие одежды, с серебряной маской на лице, лишь молчал и вздрагивал.

Его уложили на мою софу. Но наша с Лиззи постелька оказалась ему мала. Чтоб его уложить, пришлось согнуть ему ноги в коленях. Из-за судорог сделать это сразу не удалось. И поддался он с трудом.

«Боже, ужас какой! — подумала я, прижимая ладони к пылающим щекам. — Почему он так страдает?!»

Но, несмотря на чудовищную боль, что он испытывал, Господарь упрямо молчал. Думаю, если б его на костре жгли, он ответил бы таким же свирепым, упрямым, непробиваемым молчанием.

Его рука бессильно упала, свесилась до пола, широкая перчатка с нее соскользнула. И я увидела искореженные судорогой пальцы, странно красные вокруг ногтей.

— Что с ним?! — в страхе повторила я. — Что с Господарем?!

Один из его слуг, красивый молодой человек, удостоил меня взглядом.

— Проказа, — грубо сказал он, отстранив меня плечом. — Поди вон, если не хочешь заразиться.

Проказа? Да как бы не так! Где это вы видели, чтоб при проказе пальцы на месте оставались?! И что за странные судороги? Тоже мне, лекари ученые…

Господарю было невыносимо больно. Но он продолжал упрямо молчать, пока его слуги шустро разводили огонь в моем камине, и в печи на кухне тоже.

— Но это не проказа! — как можно тверже возразила я.

Тот господарев слуга, что со мной заговорил, с интересом обернулся.

— Ты что, лекарь? — насмешливо произнес он. — Поостерегись-ка болтать тут языком, неумытая темная женщина! Не то получишь за свое нахальство.

— У него не проказа, — упрямо и жестко ответила я, глядя прямо в глаза господарскому слуге. — Господаря мучают боли и судороги крутят. Я могу облегчить.

— Ты ведьма? — грозно надвинулся на меня мужчина.

— А ты поп? — огрызнулась я. — Что-то кадила не вижу! Я травница. Разбираюсь в лекарствах. И не такая уж темная, как тот, кто думает, что только ведьмы что-то знают и умеют!

Он уж было поднял руку, чтоб велеть слугам меня схватить, но тут Господарь подал голос.

— Отойди от нее, — его голос из-под маски звучал глухо, хрипло, словно господарю горло пережимали. — Лечи, женщина.

Я тотчас сорвалась с места, метнулась на кухню.

Воины Господаря то и дело входили и выходили из моего дома, нося в ванну воду. Но я не боялась, что они выстудят дом. Потому что огонь пылал и в печи, и в камине. Кажется, они вырубили все деревья поблизости. Березы у моих ворот.

Ну, и к лучшему. Больше света в саду будет.

Мой чан стоял на пылающем огне, закипая.

Оттуда я зачерпнула вспенивающуюся ключом воду маленьким котелком и полезла в кухонный шкаф, за настоями.

— От разных болей, — бормотала я, выбирая подписанные склянки. — От судорог…

Припомнила еще странную красноту вокруг ногтей господаря и, миг поразмыслив, решительно взяла самую дорогую настойку.

Из плодов двуцветника.

Мало ли. Вдруг пригодится…

В котелок накапала по десять капель, развела. Мешать пришлось рукой, потому что в этом бедламе я почему-то не могла отыскать ложку.

Обернулась — и увидела, что красивый господарский слуга смотрит за всем, что я делаю.

— Ты же не думала, что я позволю тебе приблизиться к Господарю, не отведав самой этого зелья? — насмешливо произнес он.

Я отважно отхлебнула настойки из котелка, вызывающе глядя мужчине прямо в глаза.

— Ты своим невежеством скорее убьешь Господаря, чем я своими травами, — огрызнулась я и плечом оттолкнула его со своего пути.

Меж тем слуги господаря раздели, освободили от тяжелых сапог, кожаного дублета, шубы, плаща и штанов. Он остался в одном белье и почему-то в маске. И они осторожно погрузили его в ванну, из которой валил горячий пар.

Да, кипятка они не пожалели. Верно, в горячей воде судороги были не такие болезненные.

Я подбежала к ванной и, стараясь не смотреть на тело Господаря, полила в ванну свое лекарство.

Поводила в горячей воде рукой, чтоб оно быстрее разошлось.

— Сейчас станет легче, — пообещала я, вслушиваясь в хриплое тяжелое дыхание мужчины. — Поднимите его, я полью на спину.

Слуги послушались, почтительно подняли господаря под руки, подставив под мое лекарство его спину.

Тонкая сорочка промокла и была почти прозрачна. И я смогла рассмотреть тело Господаря — сильное, мощное, несмотря на болезнь. Широкая спина бугрилась мышцами, сведёнными судорогой.

А на лопатках, от плеча до плеча, багровели шрамы.

Это был обычный знак, какой воины по своей воле велят вырезать на своем теле. «Дети драконов» означала эта надпись. Каждую букву аккуратно вырезали, сняв кусочек кожи. Все буквы идеально ровные, даже красивые. Варварский обычай, но, говорят, этих шрамированных воинов на поле боя боятся больше всего.

Потому что они никого и ничего не боятся.

Наверное, понадобилось много терпения и мужества, чтоб перенести это.

«Господарь терпелив. Вот отчего он не кричит, хотя ему ужасно больно», — подумала я.

И эта надпись теперь тоже была багровой. Давно зажившие и побелевшие раны теперь налились пурпурной кровью, словно их нанесли только что.

— Да Господарь отравлен, — ахнула я, осененная догадкой.

Лекарство мое плеснулось ему на плечи, и он издал хриплый вздох облегчения. Я видела, как сведенные судорогой мышцы на его плечах расправляются. Руки перестают дрожать и дергаться.

И пальцы из скрюченных и уродливых, как корни деревьев, становятся ровными, длинными, гладкими.

Господарь без сил рухнул в горячую воду и некоторое время лежал неподвижно и тихо, положив кисти рук на борта ванной. Затем сделал какой-то знак рукой, и красавец-слуга снова накинулся на меня.

— Господарь желает снять маску! Отвернись!

Я повиновалась. Хотя лучше б я посмотрела на него! Точнее был бы диагноз!

За моей спиной послышался всплеск. Думаю, то Господарь умывал расслабившееся лицо и рассматривал успокоившиеся руки.

— Так ты говоришь, — произнес он вдруг с надеждой, — это не проказа?

Голос у него был грозный и тяжелый. Но вместе с тем странно успокаивающий. Надежный, глубокий.

Я уж было хотела обернуться, но слуга ухватил меня за плечо и вернул на место.

— Смирно стой! — велел он. — Не оборачивайся! Господарь не желает, чтобы его видели… таким.

— Но я практически лекарь! — напомнила я. — Незачем стесняться моего взгляда! Посмотрев, я смогу точнее сказать…

— Ты же сказала — отравлен? — снова произнес Господарь, не слушая мои уговоры. Упрямый какой! И глупый! Нравится, когда вот так корежит судорогами? Нравится боль терпеть?

Его голос звучал не очень громко. Но, кажется, заглушал все иные звуки. И даже огонь в печи как будто бы замирал, преклоняясь перед властностью Господаря.

— Похоже на сильную аллергию, — волнуясь, ответила я.

— На что? — не понял Господарь.

— Ну, такое отравление… когда съешь что-то, чего тело не принимает. Тогда краснота и отек выступает на коже, пятна… Как у вас на шрамах, и пунцовые пятна на руках. Вы позволите мне взглянуть?..

— Нет! — его голос стал резким. — Ты видела достаточно.

Я тяжело вздохнула.

— Ну, хотя бы скажите, какие еще симптомы? Жар?

— Да.

— Волдыри? Чешутся, лопаются?

— Да. И это не проказа?

— Не похоже. Проказа убивает чувствительность тела. Боли нет. Зрение… вы видите хорошо?

— Более чем.

— Пальцы и нос на месте?

— Да.

— Тогда я склонюсь к первоначальной версии. Вы отравлены. Может, существует какая-то пища, которую отвергает ваше тело. А может, чей-то злой умысел.

— Но я не ел и не пил ничего, что не пробовал бы ранее, — произнес Господарь. — И вообще не ел и не пил. Мы проезжали мимо поселка, когда приступ меня накрыл.

— Хм, хм, странно. А до этого? Не надевали ли новой вещи? Не вдыхали ли аромата новых духов? Может, веткой какой оцарапались?

— Нет.

— Но должно же быть что-то, чего вы хотя бы касались! То, что появляется в вашей жизни иногда, — упорствовала я. — Не часто. Может, вода из какого-то особого источника? Может, голубь с посланием?

Тут Господарь, собирающийся мне возразить, вдруг осекся, и, кажется, даже дышать перестал.

А его красавец-слуга обеспокоенно стрельнул глазами, косясь на меня.

— Вы читали письмо госпожи супруги, мой господин, — произнес он тихо и испуганно. — Я видел. Читали, и, вероятно, целовали строки, написанные ее рукой?..

Господарь молчал.

Но в этом молчании было столько свирепой ярости и столько боли, что дышать в маленькой комнатке стало трудно.

— Приступы случаются у вас не часто, — продолжил слуга, ободренный этим грозным молчанием. — Вспомните: брали ли вы перед ними письма госпожи Альбы? Никто ведь не открывает их, кроме вас. И никто не знает, как часто вы их перечитываете и касаетесь их руками. Уследить за этим невозможно. Может, права травница?

— Быть этого не может, — рыкнул Господарь. — Она не могла!..

Только оправившийся после приступа, он получил второй удар, еще сильнее первого. Каково это, перенести столько?

Я лишь горько покачала головой, ото всей души сочувствуя Господарю. Судя по всему, он без ума любил свою супругу. Целовал письма от нее! Тайно перечитывал! И каждый раз платил чудовищной болью за свою любовь!

— За что она так?.. — с содроганием прошептала я.

— За доброту, — рыкнул Господарь яростно. — Ее дом задумал презлое. Ее родня готовила покушение, но оно быстро было раскрыто. Чтобы я пощадил их, Альба согласилась стать моею. Клялась в верности и покорности! Неужто солгала?!

— Можно проверить, — тут же горячо вступился красавец-слуга. — Чтобы не обвинять голословно и не злословить. Я готов взять это письмо вместо вас, и…

— Ты не посмеешь читать ее письмо! — прорычал Господарь, яростно стискивая кулаки.

— Мне его и не нужно читать, — ответил слуга. — Ведь не написанные же в нем слова вас ранят! Я лишь коснусь его.

— Ты не представляешь себе боли, что обрушится на тебя, если эта догадка верна.

— И все же я готов рискнуть, — слуга опустился на колено и склонил голову. — Ради вас, Господарь.

Некоторое время Господарь молчал. Затем, решившись, звонко щелкнул пальцами. И ему, как по мановению волшебной палочки, принесли его подседельную сумку.

Он сам ее раскрыл. Сам достал плотный, порядком помятый и грязноватый конверт. Верно, тот путешествовал с Господарем долго, и перечитывал письмо Господарь часто…

— Открой его.

Красавец слуга поднялся. Я заметила, как он колеблется, но это был лишь миг слабости.

Затем он решительно открыл конверт, откинув клапан со сломанной сургучной печатью, и осторожно вытянул письмо.

— Чувствуешь что-нибудь?

Слуга провел пальцами по строкам, принюхался к пальцам.

— Ничего, — ответил он задумчиво. — Разве что…

— Ну?

— Пальцы немного покалывает, — произнес он. — Совсем немного.

— Странно было б, если б яд начал действовать немедленно, — сказала я. — Тогда сразу было бы ясно, что письмо отравлено. И Господарь к нему больше не прикоснулся бы.

Слуга осторожно провел пальцами по губам, и вдруг охнул.

— Жжет! — вскричал он, тыльной стороной ладони стараясь оттереть едкий вкус. Но, разумеется, ничего у него не получилось. Он с рыданиями упал на колени, ногтями исцарапывая лицо, которое под действием яда стало вдруг меняться. Судороги стянули его так, что красивый молодой человек мигом обратился в ужасного урода, изо рта которого текли слюни.

А он даже слова не мог сказать. Губы и язык его тоже свело судорогой, обнажив зубы в чудовищном оскале.

Он вопил и рычал, весь дрожа, пока я, не отойдя от первого шока, не плеснула ему в лицо остатки зелья из своего котелка.

Судороги через пару мгновений прекратились. Молодой человек упал, как подкошенный, лицом в пол, рыдая от перенесенной боли.

А письмо, намокнув в моем отваре, вдруг почернело, будто его кинули в огонь…

— Чернила отравлены, — заметил Господарь, наблюдая, как корчится бумага со лживыми словами любви, предназначенными ему.

— Нужно… нужно провести дознание, — сквозь слезы произнес молодой человек, кое-как приходя в себя и отирая мокрое дрожащее лицо. — Сама ли госпожа это сделала… или… или кто-то иной отравил ее письма.

— Проведем, — ответил Господарь глухо. — Эй, там! Заберите его! Положите в мой шатер, пусть отойдет от болезни… Но что мне теперь делать? Я искалечен. Изъеден ее ядом снаружи и изнутри. Долго ли протяну, даже если перестану читать ее ложь?

Голос его как будто ослаб.

Что яд? Он точил тело. А весть о предательстве любимой женщины сразила его прямо в сердце.

Но и этот удар он пережил, проглотив жгучую боль.

— Долго, мой господин, — вмешалась я горячо. — Вы проживете долгую и славную жизнь!

— И ты можешь меня вылечить?

Я лишь вздохнула.

— Я могу, — тихо произнесла я. — Но вам нужно устранить яд из вашей жизни. И никогда не касаться его.

— Долгое время я думал, — тяжело произнес Господарь, — что источник яда я сам… Проклятый, прокаженный…

В этот момент в ванную вошел еще один воин и, почтительно поклонившись Господарю за моей спиной, даже не глядя на меня, произнес:

— Господарь. Ваша лошадь упала. До утра не доживет.

— Видишь, женщина? — усталый голос Господаря был насмешлив. — Теперь источник яда — это я сам. Отравлен насквозь. Даже живым существам со мной рядом нельзя находиться.

— Которая лошадь умирает? — спросила я.

— Третья.

Я склонилась над ведром с остатками остывающей воды. Капнула туда три капли настойки своего драгоценного двуцветника. Противоядия из первых плодов.

— Дайте лошади, — уверенно велела я. — Она встанет.

У воина глаза на лоб полезли.

— Делай, что велено, — в голосе Господаря послышался интерес.

Воин поклонился, подхватил ведро и вышел вон.

— Если лошадь встанет, — произнесла я, переводя дух и сама изумляясь своей смелости, — эту настойку я вам отдам. Только вам. Вы будете ее хранить и пить сильно разведенной. Капля настоя на кружку. И все пройдет — даже если яд будут вам продолжать давать. Но лучше б вам его больше не принимать!

На пороге ванной появилась Лиззи, серьезная и молчаливая. Приволокла ведро с горячей водой. Пыхтя от усердия, она донесла его до ванны и… я не видела, но, кажется, Господарь приподнялся, взял у нее воду и вылил ее себе в ванну.

— Твоя дочь? — спросил он, когда Лиззи с таким же непроницаемым выражением лица отправилась прочь с опустевшим ведром.

— Н-нет, — промямлила я. — Дочь моего мужа. Прижил с какой-то женщиной. Имя ее мне неведомо.

— Прижил и тебе отдал? Хм… А сам он где? — в голосе Господаря прорезалось презрение. — Да и что это за муж такой. Дом стоит в упадке, семья ютится в крохотной избушке…

— Муж мой велел выгнать нас обеих на мороз, — тихо ответила я, перебирая край фартука. — Это мой дом, не его. Тут год никто не жил.

— Ты была дурной женой? — строго спросил Господарь.

— Не думаю, — ответила я. — Я… не успела толком побыть женой. Всего год мы прожили. Я забеременела…

— И где же твой ребенок?

— Я не выносила, — тихо ответила я.

Господарь помолчал. Кажется, он разглядывал меня.

— Ты выглядишь достаточно крепкой, — заметил он. — И не так уж мала, чтоб ребенка не доносить. К тому же умелая травница. Как же вышло, что себе не смогла помочь?

— О, нет, — от его прямых и неуклюжих вопросов защипало в носу. Слеза скатилась по щеке, и я быстро ее вытерла, чтобы никто не заметил. — Это не из-за моей хрупкости. Просто тяжелая работа и голод сделали свое дело. Я сама едва не умерла…

— Тяжелая работа? — в голосе Господаря прозвучал закипающий гнев. — Голод?! В моих землях так голодно, что беременные женщины вынуждены добывать себе кусок хлеба тяжким трудом?!

— Нет, — ответила я. — То не ваша вина, Господарь. В ваших землях все благополучно. А в сердцах некоторых людей — нет. Мой муж и его мать нарочно решили со свету меня сжить. Вот и заставляли работать, а кормить забывали. Словно шелудивую скотину.

— Зачем?! Если неугодна, так проще дать развод.

— Ага, развод! — на пороге вдруг снова появилась сердитая Лиззи. Подслушивала! — Какой же развод, если они у сестрицы Бьянки все добро отняли? Его отдать надо при разводе, а они успели его прожить.

Господарь усмехнулся, разглядывая Лиззи.

— А он, — пылко продолжила Лиззи, — на другой захотел жениться!

— А ты чего хочешь, — вдруг обратился ко мне Господарь. — Чтоб муж вернулся? Я могу заставить его заботиться о тебе.

— Пусть женится на ком хочет, — тихо ответила я. — Не нужен он мне, и забота его не нужна. Какая в том радость, если человек подневольно будет обо мне заботиться? Я сама нас с Лиззи прокормлю. А он… хочу, чтоб более не появлялся в моей жизни.

— А он появлялся?

— Клотильда появлялась! — снова встряла сердитая Лиззи. — Пока нас не было, обворовать хотела! Курицу нашу убила! Собрала наши вещи в узелок, еле отобрали!

— И он появлялся, — тихо произнесла я. — Обратно звал. Лиззи не видела его. Я на порог не пустила.

Господарь усмехнулся.

— Но ты не пошла?

— А зачем? Чтоб он остатки жизни у меня высосал? Чтоб Лиззи, бедняжка, зачахла у него в тяжком труде, словно рабыня или каторжанка? Нет уж. Сами о себе позаботимся, коль мужу, отцу и господину не нужны стали. А его милости нам не надо.

Господарь помолчал.

— Страж вам нужен, — жёстко проговорил он, наконец. — Чтоб никто чужой не ходил. И кур ваших не убивал.

Он звонко щелкнул пальцами, и уже через миг один из его воинов ввел в ванну, полную горячего пара, огромного черного остроухого пса – мне показать.

Я даже обомлела, глядя на это чудовище. Черный, лоснистый, остроносый. На шее цепь, чтоб удерживать его. Породистый и огромный пес Господаря! Один из тех, кто сопровождал его в странствиях и охоте! Один из грозных охотников на призраков…

А пес рассматривал нас умными карими глазами и приветливо махал хвостом.

— Да он же меня съест, — пробормотала я, рассматривая мощную грудь собаки, его сильные массивные лапы.

— Не съест. Он еще щенок. К кому привыкнет, того и слушаться будет.

— Щенок?! — вскричала я. — О, святые небеса… да он ест, наверное, больше нас обеих! Благодарю, Господарь, за заботу. Но мне его не прокормить. Ты плохо представляешь мои доходы.

— Мне не нужно их представлять, — жестко ответил Господарь. — С собакой я оставлю все самое необходимое. И денег дам. Прокормишь. Позже от меня человек приедет. Привезет тебе развод. Сам тебя освобожу, своей волей. Как зовут тебя?

В кухне возникло какое-то движение. Кинув туда взгляд, я увидела, что слуги господаревы подвешивают к потолочной балке мороженые коровьи туши на крюках!

Поход их был почти окончен. До дома господарева рукой подать. И они мне оставляли свой провиант…

На стол передо мной небрежно кинули увесистый кошель с деньгами. От удара он раскрылся. Золото огненной рекой хлынуло из него.

Вот это на прокорм собачке, так на прокорм…

— Теперь я зовусь Бьянкой, — ответила я, наблюдая, как мужчины хозяйничают в моем доме. — Не хочу носить старое имя. Оно мне принесло только несчастье. А была женой — звалась Эльжбетой, дочерью Томаса аптекаря.

Тут снова пришел воин, ранее сообщивший дурные вести о лошади Господаря. Не дом, а проходной двор какой-то!

— Лошадь оправилась, мой господин, — произнес с изумлением он. — Стоит, ест зерно, как ни в чем ни бывало.

— Однако, — протянул Господарь.

— Ну, так давать вам зелье? — спросила я, чуть обернувшись. — Выпьете сейчас, и сами поправитесь, и лошади ничто грозить не будет. Будете пить каждый день, по капле, разведя в воде. Яд быстро вымоется из вашего тела, все заживет.

Признаться, любопытство меня глодало.

Что за человек на Господарь, стало ясно с первых минут, что мы с ним говорили.

Норовом крут, своенравен, властен, но справедлив.

А как выглядит?

Но, боюсь, мне этого никогда не узнать.

Краешком глаза я заметила лишь, как он надевает свою жуткую маску. Серебряная-то она серебряная, но лицо на ней изображено более чем свирепое. Неужто он страшнее, чем эта угрожающая рожа?..

Впрочем, мне тут же вспомнилось сведенное судорогой лицо его слуги.

Он был не так страшен, как отвратителен.

Что за сердце должно быть в груди женщины, которая своими руками подобным образом уродует своего мужа, который любит ее без памяти?.. Смеется ли она, потешается ли, понимая, во что превращается гордый и сильный мужчина? Неужто его преданность и нежная любовь не тронули ее нисколько? Насильно мил не будешь, это верно; но ведь он ее не насиловал, не принуждал. Сама пошла за него. Неужто только ради того, чтоб довести черное дело своей семьи до конца?..

«Однако, злопамятная и мстительная особа, — подумала я. — И хитрая. Притворилась покорной, а сама калечит и издевается нам ним! Уродует из мести, потому что заговор ее родни не удался. Черна ее душа!»

— Давай, травница, свое лекарство, — он властно протянул ко мне руку, и я, опасливо поглядывая назад, вложила в его ладонь заветный флакон.

Рука у него была обжигающе-горяча, и не только от воды. Что вода? Она давно простыла. А жар его телу придавало сильное сердце.

Пальцы красивые, сильные. Крепкая ладонь, привыкшая много работать. Рубить мечом ведь та еще тяжелая работа! Сильное запястье…

Вообще, очень сильный мужчина. Очень, коль яд, источаемый его отравленным телом, убил под ним трех коней, а он сам все еще жив.

— Жить просто хочу, — пояснил он мне, заметив, видимо, на моем лице тень почтительного удивления или угадав мои мысли.

Я уже смелее обернулась к нему и глянула в его ненастоящее серебряное лицо.

Да, выглядело оно жутко.

А вот глаза в прорезях маски — ох уж эти глаза!

Серые, будто сами серебряные! Но взгляд их так и жег! Горел белым огнем!

И в этом взгляде было столько благородства и мудрости, что стало странно, что такого Господаря обвела вокруг пальца коварная женщина.

Поистине, любовь слепа.

У меня от этого взгляда едва сердце не остановилось. Дыхание замерло в груди, и я никак не могла выдохнуть.

«Я полюбила б его за один только этот взгляд! — казалось, я даже думаю шепотом из страха, что он услышит мои непочтительные мысли. — Лицом он, может быть, уродлив, но сердцем, душой и мыслями прекрасен!»

Я не выдержала, отвела глаза. Мне казалось, что своим взглядом он разжег во мне огонь, и я теперь сгораю на нем.

«Не думать, не думать так о Господаре! — молила я саму себя. — Просто переволновалась. Просто слишком много событий. Просто все так неожиданно…»

Слуги меж тем оттеснили меня от ванны и помогли Господарю подняться из воды. Впрочем, он и без них бы справился.

На его мокрые плечи они накинула шубу. Подняли его на руки, словно в кресло усадили, и вынесли из моего дома вон, в его походный шатер, видимо.

Двери за ним закрылись, и я осталась одна.

В тишине слышно было, как из ванны утекает по сливу вода, как трещат березовые поленья в печи, и как собака с урчанием грызет мясо, свисающее с крюка.

— Сестрица, давай его назовем Мрак?! Смотри, черный какой!

Лиззи смеялась и тыкала собаку в мокрый нос пальцем. Щенок тогда прекращал грызть мерзлое мясо острыми белыми зубами и со смаком облизывал лицо девочке. Она смеялась и приглаживала его блестящую шерсть, а он снова принимался за лакомство…