Незримый фронт

С. Бойко „ЮНКЕРС“ НАД УРАЛЬСКОМ

Шел второй год Великой Отечественной войны. В тревожные дни начала Сталинградской битвы произошло событие, о котором мало кто знал из жителей Уральска…

— Вас вызывает начальник Зеленовского районного отделения НКВД, — позвонила мне телефонистка.

Я взял трубку.

— Только что над станцией прошел немецкий самолет, — доложил начальник районного отделения. — Курс на Уральск.

— Вы не спутали? — усомнился я. — Может быть, это наш?

Трудно было поверить! Все-таки фронт от Уральска в пятистах километрах, а вражеские аэродромы еще дальше…

— Нет, товарищ начальник, немецкий. Летел невысоко. Фашистские кресты были ясно различимы. Я сам видел…

Зазвонил внутренний телефон.

— Слушай! — загудел в трубке хорошо знакомый голос начальника гарнизона генерал-майора авиации Кравцова. — Сейчас над нами прошел на восток «юнкерс»!

Потом Кравцов сердито выругался. И было из-за чего!

— Сфотографировал, конечно, подлец, весь мой аэродромишко, — сокрушался генерал.

Итак, сомнения отпадали: прошел «юнкерс». Кравцов ошибиться не мог!

— Ничего не пойму, — признался я. — Что за трюк?

— Я тоже не могу понять, — признался и Кравцов. — Кажется мне, что не бомбить он прилетал. Только глубокой разведкой коммуникаций и можно объяснить этот полет…

С этим нельзя было не согласиться.

Разговор закончить не удалось: телефонистка прервала и переключила меня на начальника гарнизона войск НКВД по охране моста через Урал.

— Только что над нами прошел на восток «юнкерс», — доложил он мне. — Мы успели дать очередь из пулемета, да, видать, безрезультатно. Но, между прочим, он пошел на снижение в сторону зауральских лесов…

«Попали? — мелькнула мысль. — Или вынужденная посадка? А не развернется ли он да не сыпанет ли в лесах парашютистов-диверсантов? Мост-то единственный! Вдруг подорвут!» — тревожно забилось в голове.

Я тут же переключился опять на генерала. Договорились: в район, куда пошел «юнкерс», вылетает штабной самолет для разведки местности с воздуха, а на автомашинах выезжает войсковая истребительно-поисковая группа…

Тревожно задребезжал междугородный телефон. Опять звонил начальник Зеленовского районного отделения НКВД.

— Позвонили со станции Озинки, — докладывал он. — «Юнкерс» обстрелял из пулемета пассажирский поезд километрах в трех по выходе его со станции Урбах. Результаты обстрела неизвестны, но поезд следует по маршруту…

Ни от самолета, высланного в район возможной посадки «юнкерса», ни от выехавшей туда же группы пока не было никаких вестей. Неизвестность, конечно, нагнетала напряженность.

Телефонистка связала меня с соседним Тепловским районным отделением НКВД Оренбургской области.

— Недавно курсом на Куйбышев прошел какой-то самолет, — рассказывал дежурный по районному отделению. — Шел невысоко, но стороной от села, поэтому не разглядели, чей он.

Я посоветовал ему доложить об этом в Оренбург и «прочесать» трассу полета «юнкерса» на случай, если он выбросил парашютистов или листовки, а также попросил поставить нас в известность, если будут новости, относящиеся к проклятому «юнкерсу»…

Донесение о происшествии было уже в Алма-Ате, на столе у наркома внутренних дел Казахстана. Нарком доложил об этом ЦК партии. А мы с секретарем обкома партии А. С. Василевским обсуждали событие и связанные с ним меры.

Интересоваться районом Уральска фашистское командование имело причины. То, что «юнкерс» шел по линии железной дороги, а не степными просторами в междуречье Урал — Волга, видимо, имело определенный смысл. Воинские перевозки и объекты бомбежек интересовали фашистов. Такими объектами были, прежде всего, железнодорожные сооружения. Нарушить работу железнодорожной линии Илецк — Урбах — Астрахань — значит лишить фронт этого важнейшего и кратчайшего пути на восток, сорвать прибытие пополнения, боеприпасов, продовольствия и отправку в тыл эвакуированных.

Но и сам Уральск и его окрестности, несомненно, могли интересовать фашистское командование. Уральск был ближайшим узлом связи с Закавказьем, отрезанным оккупантами в результате захвата Северного Кавказа. Тут переваливались грузы, идущие железнодорожными и водными путями, тут пролетали самолеты ГВФ в сторону Закавказья и обратно. Несколько военных училищ готовили молодых командиров.

Одним словом, было чем интересоваться фашистской разведке, было что беречь от них советским людям. Понятно, почему нас так обеспокоило появление «юнкерса».

Через час после отправки сведений в Алма-Ату Василевского и меня вызвали на телеграф. В Алма-Ате у провода были Первый секретарь ЦК партии и нарком внутренних дел Казахстана.

— Доложите обстановку. Что там у вас происходит? — выстукивал аппарат из Алма-Аты.

Мы доложили все, что самим было известно, что мы предполагали и какие меры предпринимали и намечали на ближайшее будущее.

Только я вошел в управление — дежурный доложил:

— Начальник линейного отделения НКВД станции Уральск имеет экстренное сообщение.

Оказалось, что на станцию Уральск прибыл тот самый поезд, который был обстрелян «юнкерсом». Есть раненые.

Слишком дорого обошлось нам подтверждение полета «юнкерса»! Но теперь уже этого подтверждения не требовалось. Поступило сообщение: над Волгой, при попытке прошмыгнуть назад, фашистского стервятника «приземлили»… Но что если он успел-таки выполнить задание?

Полет «юнкерса» над Уральском остался мало известным населению. Но битва на Волге, налеты фашистской авиации на западные районы области, движение эвакуированных из районов боев — все это не могло не вызвать волнений у нас.

Первым тревожным симптомом было чисто локальное происшествие. В управление прибежал запыхавшийся паренек:

— Фашисты в Уральске! К нашей соседке бабке Ирине Парфентьевой двое стучались!

Дежурный управления — к бабке, первоисточнику «новости». Та поведала: час тому назад, когда она уже погасила огонь и ложилась спать, кто-то постучал в окно. Старушка зажгла свет, раздвинула занавеску, выглянула в окно и… обмерла. В окно уставились две усатые физиономии, увенчанные диковинными фуражками с четырехугольным верхом.

Позже выяснилось, что через станцию следовала группа военнослужащих польской добровольческой части, формировавшейся в Советском Союзе. Кое-кто из них пошел по ближайшим к станции домикам прикупить продуктов. Двое из них и попали к этой старушке.

В области было введено затемнение. Начали отрывать щели-убежища. Развернулось формирование добровольческих истребительных батальонов для борьбы с вражескими парашютистами.

Вскоре начались столкновения бойцов истребительных батальонов Урдинского и Джаныбекского районов с фашистскими парашютистами. Гитлеровцы усилили воздушные налеты на западные районы области.

Первые бомбы фашисты сбросили на овцеферму одного из совхозов, где-то на стыке Урдинского, Джангалинского и Фурмановского районов. В предрассветной дымке немецкие летчики, видимо, приняли кошары за нечто, показавшееся им ангарами. Ни одна бомба не попала в цель. Ферма не пострадала.

Но на станции Джаныбек фашистская авиация произвела разрушения. По поручению обкома я участвовал на одном заседании бюро райкома партии. Пока мы заседали, трижды налетали стервятники и бомбили станцию. Как свеча, сгорела у нас на глазах разрушенная прямым попаданием огромная, пятиэтажная, деревянной конструкции мельница. Одна из бомб угодила в полевой госпиталь. Были жертвы. Опасаясь за сохранность нефтебазы, райком партии тут же принял решение о вывозе нефтепродуктов. Невзирая на налеты вражеских бомбардировщиков, шоферы колхозов и совхозов вывезли горючее.

Фашисты бомбили Джаныбек, а невдалеке, на полевом стане, не прекращалась молотьба. И никто из колхозников не бросал работу и не бежал в укрытие. Километрах в трех от них чернела на земле громада рухнувшего самолета.

В одно из посещений Джаныбекского района со мной произошел интересный случай. На рассвете я подъехал к зданию районного отделения НКВД. Остановился у подъезда, поднимаюсь на крыльцо и по крытой галерее иду к входу в здание, расположенному со стороны двора. Только подошел к повороту галереи, как из-за угла вываливается… румынский солдат в полной походной, хоть и обтрепанной, форме. Увидев мои знаки различия в петлицах, бравый вояка лихо щелкнул каблуками, вытянулся и вскинул руку к характерной остроконечной меховой шапке.

Все объяснилось просто. Каким-то образом румын отстал от колонны военнопленных. Был он истощен, болен, двигаться не мог. Сердобольные милиционеры приютили его, отогрели, подкормили. И стал он хорошим конюхом при районном отделении.

…Битва на Волге подходила к решающей фазе. Стремясь сломить сопротивление советских войск, фашистское командование старалось парализовать наши тыловые коммуникации. Поэтому оно подвергало массированным налетам железнодорожную линию. Палласовка, Джаныбек и некоторые другие станции при этом серьезно пострадали.

Первоначально фашисты попытались было морально разложить тыл защитников волжской твердыни. Многие пожилые жители Урдинского и Джаныбекского районов, вероятно, еще помнят, как с фашистских самолетов посыпались на их поля тучи листовок. Но «специалисты по России» из гитлеровских шпионско-диверсионных и пропагандистских центров, как оказалось, не отличали Казахстан от… Азербайджана! Листовки, которыми они забрасывали поля Урдинского и Джаныбекского районов, были на азербайджанском языке. Потом фашисты спохватились. Однажды степные снега заалели яркими маками: небольшие, мягкого картона, под размер партийного билета листовки тысячами разлетались по полям. Расчет, видимо, был на то, что за «партбилет» ухватится каждый, поднимет, развернет, а там… На обложке все, что положено для партбилета, а внутри — типичные для фашистской пропаганды измышления и призывы покориться «великой Германии».

Однажды такой «почтальон» напоролся на наш истребитель. В коротком бою вражеский самолет был уничтожен.

Несмотря на бомбежки, дорога жила и действовала. Повреждения исправлялись, поезда шли. Потом была усилена противовоздушная оборона. Фашистское командование поняло, что разрушить эту коммуникацию одними воздушными налетами вряд ли удастся. Вот тогда-то и «посыпались» вдоль этой линии парашютисты. Дорога была «расписана» на участки, предназначенные для разрушения каждой отдельно действующей группой диверсантов.

Одна из первых групп парашютистов была захвачена бойцами истребительного батальона в Урдинском районе. Два парашютиста и парашют с металлическим контейнером попали в руки «ястребков». В контейнере оказался запас взрывчатки, патронов к пистолетам, продовольствия, в том числе килограмм шоколадных конфет со специальной начинкой. Употребление конфет прогоняло сон: расчет на то, что диверсантам пришлось бы долго сидеть в засаде, выжидая удобного момента для совершения намеченного. Но самое главное: там была топографическая карта. На ней крестиком обозначен участок железнодорожного полотна, разрушение которого поручалось группе.

Потом попадались другие группы парашютистов. Все они, как по стандарту, были снабжены такими же картами и контейнерами.

Но и эта затея фашистов провалилась. Вывести из строя железнодорожную линию им не удалось. Насколько мне помнится, ни одного взрыва они так и не осуществили. Диверсантов либо уничтожали, либо вылавливали, но чаще всего они сами являлись с повинной.

…Эта ночь оказалась неспокойной.

— К вам просятся два командира-фронтовика, — доложил по телефону дежурный комендант.

Прибывали фронтовики часто. Кто по делам службы, кто по пути из госпиталя к месту назначения спешил навестить семью. Многие из них обращались в управление НКВД. Этих двух командиров я принял немедленно.

Вошли они в мокрых от растаявшего снега шинелях. У обоих через плечо противогазы. В кобурах пистолеты «ТТ». В руках солдатские вещевые мешки. На петлицах старшего и годами и званием командира, над тремя «кубиками» перекрещивались пушечные стволы — знак принадлежности к артиллерии. Он был невысокого роста, щупловат. Под белесыми небольшими усами как-то болезненно кривились тонкие губы. Глаза глубоко ввалились под нависшими, тоже белобрысыми бровями. А другой — пехотный лейтенант — ростом под потолок, так что, видимо, и сам сознавая избыток роста, давно уже привык несколько сутулиться. На круглом, до черноты смуглом лице особенно приметны черные глаза да, пожалуй, еще какие-то крапинки. Мощные кисти рук, должно быть, знали кузнечное или горняцкое дело.

— Старший лейтенант Кучевасов, — осиплым тенорком отрапортовал первый.

— Лейтенант Мельниченко, — густым простуженным басом представился второй.

Я ответил на приветствия и пригласил садиться. Разговор как-то не получался, вернее, не завязывался. Я ждал. А посетители смущенно переглядывались.

— Я вас слушаю, товарищи, — помог я им.

Кучевасов как-то вприщур глянул на Мельниченко. Тот и вовсе растерялся. Потом он что-то забубнил скороговоркой. Видимо, уловив по выражению моего лица, что я ничего не понимаю, Мельниченко встал во весь свой огромный рост, выпрямился и отчетливо, но с запинкой выпалил:

— Мы те, кого вы ищете… словом, мы из абвера. Сброшены самолетом позавчера ночью…

Сказал и… потянулся рукой к пистолету.

А мы действительно искали их уже вторые сутки. Искали и наши соседи — саратовцы. И днем и ночью поисковые группы войск НКВД и истребительные батальоны шарили по степи, искали в населенных пунктах.

В позапрошлую ночь, около полуночи, наши посты еле-еле уловили в завывании поземки слабый звук самолета, прошедшего с востока на запад через одно из «колен» железнодорожной линии Илецк — Саратов.

Немедленно сработала система оповещения и пришли в действие все средства, предназначенные для розыска и захвата парашютистов, несомненно, выброшенных самолетом, — иначе зачем ему тут летать.

В конце прошлой ночи одна из поисковых групп обнаружила человеческие следы на снегу. Метель стерла их основательно. Поиск шел по этим еле различимым следам. Долго они петляли, то исчезали, то вновь появлялись. Не раз человек приближался к железной дороге, и тогда следы исчезали, видимо, он шел по шпалам. А как только на пути попадалась станция, разъезд или одиночная будка, следы уходили в степь. Значит, вместо того, чтобы приблизиться к жилью, сесть в поезд, человек избегал людей. Он упорно двигался на восток.

Мельниченко молча вынул пистолет и положил на мой стол. Потом расстегнул сумку противогаза, извлек и положил портативный радиопередатчик. Потом то же проделал, не произнеся ни слова, и Кучевасов. Только вместо передатчика в его противогазной сумке оказалось запасное питание для передатчика. Он же выложил на стол и переговорный код, предназначенный для связи с разведывательным центром абвера, пославшим их сюда. Сдали они и по объемистой пачке сторублевок.

…В конце концов следы привели одну из саратовских поисковых групп к оврагу. Там, под снежным завалом, и откопали этого пешехода, мертвого конечно. Младший лейтенант Курочкин следовал в командировку в один из военкоматов в далеком тылу, да вот неизвестно как угодил в этот овраг. Кроме обычных документов на имя Курочкина, у него оказался запас чистых бланков разных документов и… сто тысяч рублей.

С этим все было ясно: такие уже попадались. А другие? Где другие, выброшенные вместе с ним? Или его выбросили одного? Ни взрывчатки, ни рации при нем не оказалось. Может быть, у него было другое задание? Какое? К кому он шел?

Я не спешил реагировать на повествование Кучевасова и Мельниченко. Слушал молча. Надо было поразмыслить, разобраться, проверить…

— С нами выброшен еще один человек, — закончил Кучевасов. — Кто он, конечно, не знаем, но документы у него на имя младшего лейтенанта Курочкина…

Да, совершенно верно! Сообщение о Курочкине из Саратова мы уже имели.

Как обычно в подобных случаях, сейчас же началась запись сообщений парашютистов и розыск тех, кто вместе с ними, одним самолетом, или до них были заброшены врагом в наш тыл.

Эти сведения нас очень интересовали: надо было искать одних и готовиться «принимать» других диверсантов.

…Фашисты надеялись, что советские люди восстанут против власти. Ничего утешительного не смогли бы сообщить на этот счет своему «шефу» оберсту Шмидтке и его агенты, даже решись они выполнять его задания. Они могли увидеть и сообщить ему, что уральцы не покладая рук трудятся, что заводы Уральска работают намного выше своих плановых расчетов, что многие, самые крупные и лучшие здания, даже некоторые школы превращены в госпитали, и население с огромной любовью заботится о своих защитниках. Могли бы сообщить они и о том, что трудящиеся области по всем показателям выполняют государственные задания по производству и поставкам государству для нужд обороны хлеба, мяса, молока, масла, фуража. Сверх планов сдают государству в фонд Красной Армии эшелоны хлеба. Приютили они десятки тысяч эвакуированных женщин, детей, стариков, разместили их у себя. Обеспечили фуражом десятки эвакуированных совхозов и конезаводов. А ведь на полях-то работали одни женщины, старики да подростки: все способные носить оружие ушли на фронт. И еще могли бы они пронаблюдать и сообщить оберсту, как в тридцатиградусный мороз, после каждого бурана, тысячи уральцев выходили на очистку аэродрома, чтобы самолеты могли бесперебойно нести свою боевую службу.

Вряд ли подобные разведданные доставили бы удовольствие оберсту и его командованию! Но было в Уральске и нечто другое, что, конечно, заинтересовало бы его, передай об этом Мельниченко!

Впрочем, Мельниченко передавал в разведцентр оберсту собранные в Уральске «разведывательные» сведения. Передавал старательно, регулярно…

Уже на следующий день в Уральск прибыл представитель НКВД СССР капитан Волынский. Он выслушал Кучевасова и Мельниченко, сопоставил их показания с данными, имевшимися в НКВД. Говорили они правду. И сведения зафронтовой разведки, и данные, сообщенные ранее попавшими в руки органов НКВД в разных местах парашютистами-агентами, совпадали с показаниями Кучевасова и Мельниченко.

И капитан Волынский, и занимавшийся этим делом лейтенант Кондаков, и я пришли к общему мнению: игра стоит свеч. Кучевасов и Мельниченко стали выполнять задания оберста Шмидтке. В эфир ушла первая радиограмма Мельниченко о том, что группа благополучно приземлилась в заданном районе, только Викулов разбился. Потом, захоронив Викулова, они добрались до Уральска, осели, сфабриковали себе документы из бланков, которыми снабдили их в разведцентре.

Шмидтке сразу же откликнулся на радиосигнал. Но он, разумеется, не был простаком. Ничего нового его лаконичные радиограммы не давали. Он не задавал вопросов, не давал никаких новых заданий и наставлений, он просто держался в пределах того, что уже было известно Кучевасову и Мельниченко, требовал выполнения задания.

В городе были военнослужащие — Мельниченко исправно отстукивал об этом оберсту. Над городом прогудели бомбардировщики — опять пошла радиограмма в разведцентр.

Одним словом, Мельниченко отстукивал оберсту каждый раз именно то, что в данный момент было выгодно для тех, кто насмерть стоял на волжском берегу, сдерживая натиск врага, пока наше Верховное Главнокомандование готовило западню для рвущихся к Волге захватчиков.

Видимо, фашистам эти «данные» казались убедительными. Эшелоны-то шли, самолеты летали, гарнизон в Уральске был! Наконец оберст Шмидтке начал действовать смелее. Он задал несколько вопросов. Из них, правда только предположительно, можно было сделать вывод, что Шмидтке, возможно, кое-что знает о районе Уральска, выходящее за пределы «информации», представленных ему Кучевасовым и Мельниченко. Он требовал уточнить кое-что.

«Уточнение» требовало от нас осторожности: это могло быть проверкой Кучевасова и Мельниченко, могло стать ловушкой для нас. А нам надо было не только водить за нос оберста, но и соблазнить его «возможностями» высадок здесь новых агентов.

Из этого затруднения нам удалось выйти.

Тогда последовало такое, что Волынский, Кондаков и я крепко задумались.

Оберст поставил ряд вопросов, из которых явствовало, что он располагает данными, которые успел разведать и радировать «юнкерс», и теперь требуется «освежить» их или, что еще хуже, в районе Уральска орудует еще кто-то из его агентов и Шмидтке перепроверяет его, а может быть, наоборот, проверяет Кучевасова и Мельниченко.

Как быть?

Посоветовались с Москвой. Решение было найдено. Оберсту дали «сведения». Видимо, он удовлетворился ими.

Его «разведчики» Кучевасов и Мельниченко, превратившиеся в наших контрразведчиков, продолжали действовать. И небезуспешно. И их доля труда, выразившаяся в дезинформации противника, в какой-то мере способствовала победе наших войск в битве на Волге.

А гитлеровцы перешли-таки Волгу! Я не мог не подумать об этом, наблюдая колонны пленных фашистских вояк, следовавших под конвоем в наш глубокий тыл. Прибывали они на станцию Уральск эшелонами. Тут получали паек и следовали дальше. Для них война уже кончилась. По ним в родном фатерланде по приказу фюрера похоронно звонили колокола.