Незримый фронт

В. Шевченко В ЛОГОВЕ ВРАГА[3]

За открытым окном слышалась немецкая речь. Изредка доносились пронзительные гудки легковых автомашин, стрелой проносившихся по одной из самых фешенебельных улиц Берлина. В этом вычищенном дворниками до блеска районе столицы третьего рейха как-то не чувствовалось, что идет грозная мировая война. О ней напоминали разве только бумажные крестики, наклеенные на стекла.

В гостиной, уставленной тяжелой мебелью, уютно расположившись в мягких креслах, беседовали двое: пожилая полнеющая женщина, смуглый цвет лица которой и черные глаза как-то не гармонировали с сединой волос, и молодой человек лет тридцати, такой же смуглый, с черными волосами.

В немецкой гостиной звучала мягкая грузинская речь.

— Дорогой Сано, — ласково говорила женщина. — Наконец-то закончилась эта проклятая проверка… Что поделаешь — война. Никто не верит друг другу. А ты ведь пришел с той стороны. Пойми сам, дорогой, как все это сложно… Но теперь все позади. Не обижайся на них. Я-то сразу узнала тебя, сына моей подруги. Если бы жив был мой Фридрих, как бы он порадовался вместе со мной этой встрече! Ты был бы у нас вместо сына…

— Я все понимаю, фрау Мюллер. Я вам бесконечно благодарен за все. Я отдам жизнь за того, кто мне сейчас покровительствует.

— Милый мальчик, сколько тебе, наверное, пришлось выстрадать…

— О! Не вспоминайте, фрау Мюллер. Теперь я за все отомщу. За себя, за своих родителей и за вас, княгиня Товнадзе… Простите, я хотел сказать, фрау Мюллер…

— Ничего, мой дорогой, я нисколько не обижаюсь, когда ты называешь меня так. Это мне напоминает мою родину, виноградники отца, родовой замок… Кто знает, кто знает, мой милый, может быть, я доживу до тех дней, когда приеду в гости в замок князя Сано Потоберидзе.

Сано изысканно поклонился.

— Высокочтимая княгиня, надеюсь, что вы поможете мне в этом. Я должен доказать свое усердие на службе фюреру.

— Именно об этом, мой мальчик, я и хотела говорить сегодня с генералом Обергандером, большим другом моего покойного Фридриха. Именно поэтому и пригласила сегодня его в гости… Генерал Обергандер — важная персона. Он тебе поможет…

В дверях раздался звонок.

— А вот и он.

…В комнату вошел высокого роста, безукоризненной выправки генерал.

Фрау Мюллер представила ему своего молодого друга.

— Знакомьтесь… Это Сано… Сано Потоберидзе, сын моей лучшей подруги детства, отпрыск грузинских князей. Ему повезло наконец. Удалось бежать от Советов… Хочет стать верным солдатом фюрера.

— Хайль! — Сано резко вскинул руку.

— Хайль! — быстро, но гораздо менее энергично откликнулся Обергандер.

Несмотря на рекомендацию фрау Мюллер, он довольно холодно и недоверчиво оглядывал новоявленного солдата фюрера. Перебежчики вызывали у него неприязнь. На них он смотрел, как на мину неизвестной конструкции, готовую ежеминутно взорваться. Правда, от протеже вдовы генерала Мюллера нельзя отмахнуться. Но спешить с благосклонностью явно не следовало. Однако Обергандер постарался придать своему лицу соответствующее моменту выражение.

Обергандер расположился в кресле и приветливо предложил Сано сесть рядом.

Фрау Мюллер, улыбаясь, сказала:

— Разрешите оставить вас одних. Я приготовлю кофе. У меня сохранились кое-какие довоенные запасы.

Фрау Мюллер вышла.

— Поздравляю вас с прибытием к нам. — Генерал смотрел прямо в глаза Потоберидзе, подчеркивая, что видит его насквозь. — Вы правильно сделали. Только мы сможем установить подлинный порядок в мире. Кто нам помогает, может рассчитывать на благосклонность фюрера. Вы дальновидны, молодой человек. Вы верно определили, за кем будет победа. Словом, вы поставили на хорошую лошадь.

Сано выдержал пронизывающий взгляд генерала и с легким восточным акцентом, несколько обиженным тоном ответил на немецком языке:

— Господин генерал, я пришел не за наградами, не за чинами. Я пришел бороться с врагом. Мне ничего не надо. Дайте только возможность отомстить.

— Я слышал о кавказском характере. Так вот он каков!

— Я не только кавказец. Моя мать происходит из аристократической семьи. А у них я ничто… Я, Сано Потоберидзе, знающий несколько европейских языков… историю культуры Западной Европы… я бы мог быть губернатором в Тбилиси. А стал ничтожным человеком. Куда ни шагну — стоп! Драться, понимаете, хотелось, драться. А я молчал, улыбался, терпел до поры до времени. Письма фрау Мюллер хранил, как драгоценность. Ее восторженные отзывы о немецкой нации согревали мне душу… И я решил, давно решил бежать. А тут война… И вот я у вас. Это все, что я могу теперь сказать…

— Я знакомился с материалами проверки… Наконец, рекомендации фрау Мюллер открывают вам двери…

— Спасибо, я оправдаю ваше доверие.

— Такие люди, как вы, нам нужны, — продолжал Обергандер, не обратив никакого внимания на заверения Сано.

— Направьте меня в армию Власова… Я думаю, что там мое место.

— Власова? — переспросил генерал. — Нет, Сано, нет…

В это время в комнату вошла фрау Мюллер с чашечками дымящегося кофе.

— Совсем как шоколадница Лиотара! — воскликнул генерал.

— Шоколадница! — засмеялась хозяйка. — А как вы меня назовете, генерал, когда я принесу вам бутылку настоящего ямайского рома?

— Феей из сказки братьев Гримм!

Фрау Мюллер вышла, а Обергандер, прихлебывая небольшими глотками ароматный кофе, продолжал прерванный разговор.

— Нет, к Власову я вас не пущу. Пушечное мясо. Как я буду смотреть в глаза фрау Мюллер, когда рано или поздно вы превратитесь в мокрое место. У меня к вам другое предложение. Меня направляют на Восток, в Белоруссию. Не на прогулку, конечно. Партизаны! Вам это слово, надеюсь, понятно? Мне нужен переводчик. Вас это устраивает?

— Откровенно говоря, нет. Но я в вашем распоряжении, генерал…

— Ну вот и отлично. Будете у меня переводчиком. Готовьтесь в дорогу…

Обергандер посмотрел на Сано, как на предмет, который его уже больше пока не интересовал. Он перевел взгляд на входившую фрау Мюллер. Та с порога протягивала генералу бутылку искристого ямайского рома с улыбкой гурмана, знающего цену таким вещам.

Обергандер галантно склонил голову в знак благодарности, налил рюмку и медленно, смакуя, выпил. Сладкий огонь растекался по венам стареющего генерала, но прежде чем легкое опьянение овладело им, рассудок четко сработал: «Это лучший вариант — оставить его при себе. По крайней мере на глазах будет. Так верней. А если что…»

Генерал Обергандер, входя в свой кабинет, со злостью хлопнул дверью. Схватил трубку, вызвал переводчика. Через несколько мгновений явился Потоберидзе, одетый в форму немецкого офицера. Он вытянулся в струнку перед Обергандером и отчеканил:

— Слушаю вас, экселенц!

Излишне подчеркнутая услужливость и старательность переводчика не нравились генералу. Но придраться он ни к чему не мог. Сано нес службу исправно. Что ж, может быть, это и естественно. Старается выслужиться. «Посмотрим, посмотрим…»

— Вот что, Потоберидзе. Сейчас приведут задержанного русского парашютиста. У него рация. Ха! Утверждает, что направлен для связи с партизанами. Нашел простачков! Нам давно известно, что партизаны имеют регулярную связь с Москвой. На кой черт им нужен еще радист! Нет, здесь что-то не то. Несомненно, его послали для связи с каким-нибудь агентом русских. Это надо выяснить. Прошу вас подготовиться к допросу.

Обергандер испытующе смотрит на Потоберидзе. Тот всем своим видом выражает готовность выполнить указание.

Но знал бы только этот фашистский генерал Обергандер, что творилось в душе «потомка грузинских князей». «Почему так подозрителен генерал? Уж не уловил ли он какую-то связь между выброской радиста и пребыванием его, Сано Потоберидзе, здесь, в логове врага? Если так, то что делать? Прежде всего ничем внешне не выражать своей тревоги и беспокойства. Иначе этот волк Обергандер сразу угадает неладное».

Так размышлял советский разведчик Потоберидзе, стоя навытяжку перед генералом.

— Что же вы стоите? Идите!

— Слушаюсь, экселенц!

…В кабинете генерала сидел молодой человек в ватнике, исподлобья поглядывал по сторонам настороженными синими глазами. Взгляд Потоберидзе скрестился с взглядом пленника. Сано презрительно сощурился и посмотрел на генерала. Но сколько стоило ему усилий, чтобы сдержать мгновенный порыв тревоги, не выдать ничем, что он знает сидящего перед ним человека. И какого человека! Близкого друга, младшего лейтенанта государственной безопасности Володю Онищенко, того самого Володю, веселого, жизнерадостного парня, уполномоченного особого отдела полка, в котором Потоберидзе был начальником войсковой разведки.

Взгляд Володи, который уловил при входе Потоберидзе, был ясен, как приказ. Он как бы говорил: «Что поделаешь, попался. Уж такой я невезучий. Теперь конец. Но я думаю не только о себе. Жаль, что и говорить. Но важно и другое: ты вошел в доверие к врагу, и это здорово. Держись, ничем не выдавай себя».

Генерал начал задавать вопросы. Потоберидзе хладнокровно и сухо переводил каждое слово, с явным неодобрением посматривая на строптивого парашютиста.

Допрос не дал ничего нового. Радист по-прежнему утверждал, что по заданию командования шел на связь с партизанами. Однако места явки и пароль ни за что не хотел сказать. Как ни бился Обергандер, то угрожая ужасами пыток и смерти, то обещая жизнь, пленник стоял на своем.

— Ну, ладно, — устало сказал Обергандер. — Сейчас посмотрим, каков он на самом деле герой.

— Посмотрите, посмотрите! — твердо сказал Володя. В его голосе звенел металл. — Я приготовился к смерти, генерал.

— Да-а. Этот больше ничего не скажет, — задумчиво, как бы про себя, проговорил Потоберидзе.

Обергандер некоторое время молча смотрел на парашютиста. Потом махнул рукой.

— Уведите!

Когда эсэсовцы увели Онищенко, Обергандер тщательно протер очки, долго что-то мучительно обдумывал, потом обратился к Потоберидзе:

— Таких врагов я уважаю, Сано… Достойные враги! Но не понимаю их. За что борется этот мальчик, за что он идет на смерть. Не понимаю… Загадка, эти русские. Вы-то их знаете?

— Я не русский, экселенц. Но русские — это действительно загадка.

— Иметь дело с загадочным врагом, Сано, — это все равно что сражаться с невидимками… А теперь вы свободны… Когда будете нужны, я вас позову.

Потоберидзе, чувствуя на своей спине взгляд генерала, вышел из кабинета в зал, где сновало множество эсэсовских офицеров. Он радушно раскланялся с ними, а на душе было темно и хотелось горько плакать о русском парне Володе Онищенко.

К концу дня Обергандер снова вызвал Потоберидзе к себе.

— Не хотите ли прогуляться за город?

— Как вам будет угодно, экселенц.

— Да, мне угодно… Предстоит неплохое развлечение… Великолепное зрелище!

…Легковая автомашина миновала сосновый перелесок и остановилась на опушке. Здесь под охраной эсэсовцев люди копали землю. Из глубокой ямы на поверхность взлетали комья земли. Только один человек не работал. Он стоял на краю ямы и смотрел куда-то вдаль, на восток. Потоберидзе узнал в нем Володю Онищенко и сразу все понял. Людей привели на расстрел. Генерал распахнул дверцу автомашины.

— Пошли… Сейчас начнется представление…

Обергандер и Потоберидзе подошли к почти готовой яме. Генерал остановился напротив Онищенко:

— Почему не трудитесь вместе с коллективом? — Слово «коллектив» генерал произнес с нескрываемым презрением. — Ведь не на хозяев работаете, а на себя! Это нехорошо, молодой человек, смотреть, как другие работают на вас. Нехорошо…

Обергандер засмеялся. Всмотрелся в Володю, надеясь увидеть на его лице следы страха. Но Онищенко все так же молча смотрел вдаль, не обращая никакого внимания на Обергандера. Тот зло хлопнул по кобуре и приказал офицеру:

— Начинайте!

Солдаты стали выгонять людей из ямы. Те карабкались наверх, цепляясь за сырую осыпающуюся землю. Солдаты построили людей цепочкой. Володю поставили с самого края шеренги.

— Выше головы, друзья! — раздался звонкий голос Володи. — Выше головы!..

И согбенные фигуры выпрямились. Взоры людей устремились ввысь, куда-то поверх выстроившихся напротив фашистских солдат.

— Начинайте! — махнул рукой Обергандер.

Раздался залп… Упал, сполз в яму тот, кто стоял первым…

Второй залп. Рухнул, как подкошенный, другой…

«По одиночке расстреливают, сволочи», — подумал с ненавистью Потоберидзе. Хотелось выхватить пистолет и выстрелить в упор в этого холеного генерала. Но надо было держаться. Сано чувствовал на себе любопытный взгляд Обергандера. Он знал, что тот устраивает ему еще один экзамен. Напрягая последние силы, Сано старался казаться равнодушным ко всему происходящему.

А залпы следовали один за другим. Обергандер встал напротив Онищенко и не сводил с него взгляда.

— Айн… цвай… драй… — считал он залпы. Володя смотрел в глаза Обергандера, не мигая.

Генерал искал в его взоре хотя бы малейший признак ужаса. Но не находил ничего, кроме презрения.

— Ну! — Обергандер выхватил пистолет. — Смерть и большевикам закрывает глаза!

Раздался выстрел, и Володя упал…

Только поздней ночью отпустил генерал Обергандер переводчика Потоберидзе. И когда Сано добрался до квартиры, силы покинули его. Сано бросился на кровать, зарывая в подушку горячую воспаленную голову. Его трясло, будто в лихорадке. Мысли путались. Сано стал забываться в тяжелом тревожном сне… И вдруг больно сжалось сердце. Сознание вернуло его к страшной реальности. Что дальше делать? Как связаться с центром? Ведь без связи он не опасен для врага. Но теперь не время думать об этом. Сейчас надо уснуть, отдохнуть. Утром Обергандер наверняка встретит его своим пронизывающим недоверчивым взглядом. Нельзя давать генералу и малейшего повода подозревать, что его переводчик провел бессонную ночь.

Но утром Обергандер не мог анализировать состояние своего переводчика. Впервые за долгую жизнь он просидел всю ночь напролет в окружении бутылок с французскими винами. Раньше он презирал таких людей, которые топили в стакане безволие и малодушие, не умея управлять своими чувствами. А теперь генерал сам походил на них, не в состоянии побороть, заглушить в себе страх.

За пустыми бутылками и застал Обергандера пришедший утром Потоберидзе. Он был подтянут и элегантен, как обычно. Окинув взглядом генеральский кабинет, Сано моментально оценил обстановку и сразу успокоился, увидев свое превосходство над противником.

— Доброе утро, экселенц! — звонким голосом отчеканил вошедший, делая вид, что состояние генерала его ничуть не поразило.

— Да, да. Утро, утро, Сано. Садитесь, — вялым, приглушенным голосом проговорил Обергандер, указывая рукой на стоявшее возле столика пустое кресло. И уже с какой-то завистью, взглянув на переводчика, продолжал: — А вы отлично выглядите!

— Я всегда себя хорошо чувствую, когда вижу, что слабеют силы противника. Вчера вы дали мне возможность убедиться в этом еще раз.

— Вчерашний расстрел — это капля в море, — по-своему истолковав слова Потоберидзе, продолжал Обергандер. — Нужно массовое уничтожение русских. Я один из тех, на кого фюрер возложил эту миссию. Начинать, Сано, надо с партизан. Они, как назойливые мухи, мешают нашему командованию, особенно на железнодорожных коммуникациях. В этом вы нам и поможете. Черт побери! Кто, как не вы, должен знать психологию советских людей. Поезжайте в лагеря. Подберите из пленных несколько русских, таких же, как вы, — ненавидящих Советы. И тогда я осуществлю свои планы. Ведь эту ночь я не только пил вино… Вы поняли меня?

— Так точно, экселенц! — на этот раз действительно радостным голосом воскликнул Потоберидзе.

— Вот и хорошо. Пока будут готовить документы, можете отдыхать. А завтра в дорогу. Сегодня я больше не задерживаю вас.

Потоберидзе поднялся, поклонился генералу и направился к выходу.

Высокий, чуть сутуловатый эсэсовский офицер внимательно рассматривал документы Потоберидзе. Личный переводчик Обергандера вызывал у немца неприязненные чувства. Он привык видеть советских людей за колючей проволокой. А этот, сидевший перед ним с надменным видом и в форме немецкого офицера, имел неограниченные полномочия от очень высокопоставленного лица. Последнее обстоятельство и смущало и раздражало эсэсовца настолько, что он не выдержал и спросил:

— Чем это вы заслужили такое доверие?

Сано почувствовал, что ответ во многом предопределит его дальнейшие отношения с лагерной администрацией.

— Я считаю, господин комендант, — он умышленно не назвал его чин, — ваш вопрос выходящим за рамки моего поручения. У меня скромные обязанности, к которым я и хотел бы немедленно приступить. Для этого мне необходимо, в первую очередь, познакомиться с картотекой на военнопленных.

Комендант побагровел, однако сдержал себя, решив не обострять отношений с гостем. Черт его знает, какие отношения у переводчика со своим генералом. А обширные и влиятельные связи Обергандера коменданту были хорошо известны.

Шли к концу четвертые сутки пребывания Потоберидзе в лагере. В то время как мысли целиком были поглощены предстоящим делом, душа Сано не могла найти покоя. Еще не сгладились переживания от потери друга, как прибавились новые, от всего увиденного в лагере. Но самые мучительные страдания приносило презрение, уничтожающие взгляды своих соотечественников, томящихся в неволе. Конечно, в их представлении Сано был хуже немцев. Фашисты — просто враги, а он — изменник, предатель. И как ни горько было на душе, но Сано не имел права выдавать свои переживания.

Военнопленный Николай Иванов, значившийся в лагере просто под номером 1002, упорно не хотел отвечать на вопросы и далее смотреть на переводчика Обергандера, принимая его за самого последнего негодяя.

А для Потоберидзе откровенный разговор с этим человеком сейчас был нужнее всего. Сано уже навел кое-какие справки о нем. Иванов оказался военным летчиком, взятым немцами в горящем самолете. В лагере он вел себя замкнуто, тихо. Лагерное начальство предполагало приблизить его к себе, поэтому до поры не трогало.

Но как, как расшевелить этого угрюмого парня? Сано подходит к нему и кладет свою широкую большую ладонь на его исхудалое жесткое плечо. Кладет, как близкий, добрый друг, стараясь передать всю теплоту своего сердца. Николай с удивлением поднял глаза на Потоберидзе. Взгляды их встретились. Долго они смотрели друг на друга. Каждый хотел понять мысли другого. Сано снимает руку с плеча Николая и тихо говорит:

— Я сам отведу вас в барак. Идемте.

И как только вышли во двор и миновали караул, Потоберидзе продолжил:

— Постарайтесь, Коля, выслушать меня и понять. В помещении я не мог откровенно говорить с вами, там нас могли подслушивать. Сейчас я скажу нечто чрезвычайно важное не только для вас и меня, а главным образом для нашей Родины…

И Сано заговорил. Заговорил страстно и убежденно. Он объяснил Коле, почему оказался у немцев и носит их форму. Рассказал о расстреле Володи Онищенко, зачем прислал его в лагерь Обергандер и как решил он перехитрить этого матерого фашистского зверя. Потом подробно проинструктировал Николая, как тот должен вести себя при встрече с Обергандером, чтобы успешно выполнить поручение Потоберидзе. В заключение Сано категорически от имени Родины запретил Николаю рассказывать кому-либо о всем услышанном.

Вечером, оставшись наедине с самим собой, Потоберидзе в который уже раз перебирал, анализировал события прошедшего дня. Сумеет ли Иванов выдержать экзамен Обергандера? От этого будет зависеть не только жизнь его, Потоберидзе, а еще очень и очень многое…

…Обергандер выехал в лагерь военнопленных тотчас же, как только получил сообщение от своего переводчика. А спустя несколько часов он уже в присутствии коменданта лагеря внимательно слушал доклад Потоберидзе.

— Этот человек, — спокойно говорил Сано, — давно обратил на себя внимание господина коменданта. На мою долю осталось немногое. Мне пришлось только завершить процесс обработки…

— Да, да! — поддакнул комендант, кивая головой, довольный похвалой Потоберидзе. А Сано продолжал обстоятельно и подробно излагать ход своей работы, стараясь при каждом удобном случае выпятить заслуги местной администрации.

Выслушав Потоберидзе, генерал приказал доставить военнопленного Иванова. Вскоре перед ним предстал совсем еще юноша, невысокого роста светловолосый человек. Некоторое время Обергандер молча смотрел на вошедшего, пронизывая его своим колючим, холодным взглядом. Потом спросил:

— Что же вас привело к желанию служить нам?

Пленный, стоя все так же смирно, начал грустным тихим голосом:

— История эта длинная… Я рассказывал ее адъютанту господина генерала. Главное в том, что чаша весов в этой войне клонится в вашу сторону, а я молод… Душой и сердцем я летчик. Мои идеи не на земле, а в воздухе. А небо принадлежит его покорителям, в числе которых хочу быть и я.

— О! Вы романтик, — вставил Обергандер.

— Возможно, — все так же спокойно продолжал Иванов. — Потому я и согласился на сделанное мне предложение.

— А почему вы не говорите о своих счетах с большевиками? — опять бросил реплику генерал.

— Потому что вам уже известно об этом. И не от меня… Не люблю плохое вспоминать. К тому же это и не счеты с большевиками… Это был страх перед ними. Я с детства мечтал о карьере летчика. Но я был сын кулака, и путь в небо тогда мне был закрыт. И чтобы стать пилотом, мне пришлось скрыть свое происхождение. С тех пор возможное разоблачение лжи всегда висело над моей головой… А теперь еще и плен…

— На что же вы рассчитываете, молодой человек?

— На вашу победу, господин генерал. Если я останусь жив к концу войны, то за мои скромные заслуги, надеюсь, великая Германия разрешит мне быть летчиком, хотя бы в транспортной авиации. Больше мне ничего не надо…

— Разрешит! Разрешит! — театрально, с пафосом воскликнул Обергандер, удовлетворенный объяснением военнопленного. Он с одобрением посмотрел на Сано, а тот слегка наклонил голову в знак признательности.

После ухода Иванова Обергандер, обратясь к присутствующим, сказал:

— Я доволен вашей работой. Редкий экземпляр фанатика. Теперь надо приступать к осуществлению второй части операции. Нужно тщательно подготовить № 1002 к побегу. А чтобы партизаны ему поверили, он из лагеря побежит не один. Подготовим ему группу пленных, большую часть которых расстреляем при побеге. Трех-четырех оставим в живых. Для большей правдоподобности. Теперь за дело, господа…

В тесной, прокуренной едким махорочным дымом штабной землянке было людно и шумно. Только что закончилось партсобрание широко известного в этом крае партизанского отряда «Истребитель». Коммунисты еще не успели разойтись, когда возвратился дежурный с поста боевого охранения. Прямо с порога вошедший взял под козырек и, обращаясь к сидевшему за импровизированным столом уже не молодому человеку, отрапортовал:

— Товарищ командир! На посту номер один задержаны четыре человека. Говорят, что бежали вчера ночью из лагеря военнопленных. Ищут в лесу партизан.

Командир отряда повернулся к стоявшему справа от него стройному высокому мужчине и спросил:

— А что известно начальнику нашей разведки по данному вопросу?

— По данному вопросу действительно известно, что вчера ночью из лагеря был совершен побег. Местные жители говорят, что при побеге многих перестреляли. Сегодня весь день в ближайших от лагеря деревнях немцы рыскали с собаками. Сведениями о характере побега пока не располагаем…

— Сведениями о характере побега не располагаем… — повторил командир, усиленно потирая широкой ладонью свой изрезанный глубокими морщинами лоб. Потом встал, тщательно одернул гимнастерку и, обращаясь к начальнику разведки, решительно сказал:

— Пошли, Мироныч. Посмотрим, что за людей прибило к нашему лагерю.

Через некоторое время, отлично ориентируясь в привычном мраке глухой пущи, командир отряда и начальник разведки подходили к хорошо замаскированному посту, выдвинутому далеко от основной базы партизанского отряда. Здесь под охраной партизан и находились бежавшие из лагеря военнопленные.

— Кто хотел меня видеть? — спросил командир отряда, приближаясь к группе людей, сидевших на земле.

Все встали. Один, отделившись от остальных, сделал шаг вперед и четко произнес:

— Летчик Николай Иванов! У меня к вам личная просьба. — И совсем тихо добавил: — Должен сообщить сведения, предназначенные только для вас.

— Ну что ж, личные вопросы полагается обсуждать без свидетелей, — подхватил командир отряда предложенный Николаем тон. — Пойдемте со мной.

А несколькими минутами позже командир подозвал к себе начальника разведки и тихо сказал:

— Мироныч! Пленный говорит, что адъютант Обергандера — наш, советский разведчик. Он-то и организовал побег из лагеря. Просил срочно связаться с центром… Это уж по твоей части… А пока не придет ответ, — командир «Истребителей» обратился к Николаю, — придется всех вас взять под стражу. Таковы законы военного времени…

Генерал Обергандер сидел за столом вместе со своим переводчиком Сано Потоберидзе. Стол был накрыт на две персоны. Генерал находился в отличном настроении. Еще бы! В Берлине был одобрен его план по ликвидации партизан. И одновременно с этим — приятное письмо из дому и ящик рейнского вина из собственного подвала. И, наконец, сигнал о том, что агент, заброшенный к партизанам, благополучно проник в их отряд. Этих поводов было достаточно для хорошего расположения духа, и генерал решил распить со своим переводчиком бутылку-другую вина. Последнее время, особенно после вербовки агента № 1002, Обергандер больше стал доверять Потоберидзе. Да и как было не доверять? Сано вел себя безукоризненно, не интересовался тем, чем не следовало, допросы вел строго. Немудрено, что, заканчивая вторую бутылку, генерал расхвастался.

— Вы слышали, Сано, — продолжал генерал, — о плане фюрера по истреблению побежденных народов? Слышали. Очень хорошо. Знайте же, что фюрер только подписал этот план, а идея…

Потоберидзе включил приемник, и в комнату полились нежные звуки. Генерал продолжал:

— Слышите, Сано? Идея плана по истреблению населения занятых территорий принадлежит мне. Это я предложил фюреру, что все сознательное взрослое население, особенно мыслящие существа, надо физически уничтожать. Великой немецкой нации нужны рабы. Понимаете, рабы. Вот что нам требуется. — Генерал долго еще говорил. Чем больше он хмелел, тем становился откровенней и циничней…

В кабинет постучались.

— Войдите, — голосом уже сильно захмелевшего человека ответил генерал.

В дверях стоял дежурный офицер гестапо.

— Господин генерал, сейчас приходил доктор из местной больницы. Им получен второй сигнал, которым изволит интересоваться ваш переводчик.

— Отлично! — Обергандер, казалось, отрезвел. — Идите! Мой переводчик сделает все остальное. — И, обращаясь к Сано Потоберидзе, добавил: — Друг мой, это 1002 прибыл на явку. Принесите мне сведения, которые я с нетерпением жду, и считайте, что «Железный крест» на вашей груди.

«Приберегите его для своей могилы, генерал», — мысленно ответил Сано и вышел.

Осенний дождь хлестал по пустынной булыжной мостовой. На улице показался одинокий силуэт. Закутанный в форменный офицерский плащ, мужчина остановился у фонарного столба.

Офицер достал портсигар, не торопясь, вынул сигарету. Прикрыв зажигалку ладонями от ветра, закурил, торопливо и небрежно опустил руку с портсигаром в карман. Не заметив, что портсигар выпал на мостовую, размашисто зашагал вперед.

Наблюдавший за ним человек вышел из укрытия, быстро подошел к фонарю, поднял портсигар, крикнул:

— Господин офицер!

Офицер остановился.

— Вы обронили что-то!

Человек в плаще взял портсигар, даже не взглянув на окликнувшего его незнакомца, кивнул головой в знак благодарности и быстро пошел на веселые огни офицерского казино.

Там он уселся за отдельный столик. Медленно утирая лицо платком, осмотрелся вокруг. Потом открыл портсигар, достал сигарету, закурил, мечтательно о чем-то думая. Удостоверившись, что никто не обращает на него внимания, смял недокуренную сигарету, достал из нее бумажку. Там было написано:

«Операция «Мститель» заканчивается»… Вот чем была вызвана внеочередная встреча с Сано Потоберидзе. Это его новый связной так умело подменил нарочно оброненный Сано портсигар… Значит, у наших есть какие-то тревожные сигналы… Вариант № 2… Трудно, но необходимо… Потоберидзе зримо представил план осуществления операции.

Бросив бумажку вместе с окурком в пылающий камин и убедившись, что они сгорели дотла, Сано вышел на улицу и направился в резиденцию Обергандера.

Генерал приканчивал очередную бутылку. За последнее время он частенько стал принимать это «лекарство». Да и как было не прибегать к нему, когда вести с фронта не утешали, а последняя так тщательно подготовленная операция против партизан потерпела крах. Его недоброжелатели уже успели об этом сообщить фюреру и говорили, что тот был крайне недоволен Обергандером.

Генерал снова и снова возвращался к анализу своего провалившегося плана. Где было слабое, уязвимое место? Как могло получиться, что вместо партизан в ловушку попались его карательные отряды? А что если партизаны разгадали маневр с агентом 1002? Или, быть может, агент сам рассказал партизанам, зачем его послали немцы? А вдруг?!.. Ведь шеф гестапо рекомендовал Обергандеру держать подальше Потоберидзе от дел…

Ход мыслей генерала был прерван появлением переводчика.

— Вы очень кстати, Сано, — оживился Обергандер, — садитесь. Давайте подумаем вслух о неудачах, свалившихся на нас в последнее время.

— К вашим услугам, генерал! Но вряд ли мне посильна такая задача. Я ведь не посвящен во все детали вашего плана.

— А что вы скажете в отношении 1002?

— Мой генерал! 1002 расстрелян партизанами. Он отдал жизнь за фюрера.

— Да. Но я не видел агента мертвым, а найденные в лесу его документы и записка партизан — это еще не доказательство.

— Однако все это подтвердили верные нам люди…

— Верные люди! Верные люди! Где они? Что мы знаем о них? Вот вы тоже пришли с той стороны. Вы, Сано, верный человек? — генерал вскинул на Потоберидзе жесткий, сверлящий взгляд.

Сано не отвел взора. Долго они смотрели друг другу в глаза, потом генерал устало опустил веки, тяжело вздохнул.

— Вот почему я хотел воевать в частях генерала Власова, — сказал Сано. — Я догадывался, что при неудаче вы постараетесь сделать меня козлом отпущения. Мне пришлось кое-что предпринять на такой случай. Не забывайте, экселенц, о фрау Мюллер. А ее связи… О! Она их пустит в ход в нужный момент. Ведь в ней течет грузинская кровь и чувство мести ей не чуждо… Впрочем, все это я говорю напрасно… Вы сами понимаете абсурдность ваших подозрений…

— Ну, ну! Я погорячился, Сано, нервы… Давайте реалистически подойдем к создавшемуся положению. Итак, что нам известно об убийстве партизанами 1002?

— Пока немного. Сегодня у меня встреча с человеком, рассказавшим о гибели 1002. Выясню подробности смерти и тогда… Может, у вас будут дополнительные инструкции на этот счет?

— Инструкции будут на месте… Едемте… Хочу видеть его лично. Вызовите шофера…

— На вызов нет времени, экселенц… Моя машина у подъезда…

— Отлично! Пошли!

Сано помог слегка покачивающемуся генералу сесть в машину.

Автомобиль мчался навстречу дождю и ветру. Водяные потоки на смотровом стекле искажали все видимое. Дома, деревья казались какими-то странными, изломанными.

— Куда мы едем? — встревоженно спросил Обергандер. — Город уже позади.

— Сейчас прибудем, — спокойно ответил Сано. — Недалеко осталось…

Заскрипели тормоза. Машина остановилась…

— Здесь! — сказал Сано. — Тот человек сейчас придет.

— Что такое? — вскрикнул генерал, заподозрив, что попал в ловушку. Генерал выхватил пистолет, направил его на Сано… Но выстрела не последовало.

— Напрасно стараетесь, ваш пистолет я разрядил… — Сано держал фашиста под дулом своего пистолета.

— Прекратите этот спектакль! — крикнул генерал.

— Это не спектакль. За тысячи замученных вами невинных людей вас ждет смерть.

— Вы шутите, Сано…

— Нет, генерал. — Потоберидзе с презрением смотрел, как от ужаса всем телом задергался генерал.

Рывком Обергандер открыл дверцу, бросился в темень. Но вслед ему сразу прозвучало два выстрела… Сано подошел к распростертому на мокрой земле генералу. Зашуршали кусты. Из лесу вышли трое. Это был командир партизанского отряда «Истребитель», начальник разведки и Николай Иванов.

Сано обратился к начальнику разведки, с которым последнее время поддерживал связь:

— Вариант № 2 выполнен!

— Ну и отлично! — Начальник разведки крепко пожал руку Потоберидзе, представляя ему командира партизанского отряда. — А теперь бросайте в машину свои документы и мундир. Больше они вам не понадобятся… И генерала туда же…

Через несколько минут раздался оглушительный взрыв. Генеральская машина разлетелась на куски…

— Вы «погибли» вместе с генералом, — сказал начальник разведки. — Пусть думают, что это месть партизан.

Небольшой отряд мстителей шел по глухой тропинке, направляясь в глубь леса. Впервые за много месяцев разведчик Сано Потоберидзе оказался в окружении своих, таких родных ему советских людей.