Одиннадцать сердец

Глава 9. …и о любви

Эшер готовился к дороге. Не успели они остановиться в лесу, как что-то снова звало в путь. Что это было? Долг перед Винсентом заставлял забыть про покой? Желание мести? Чувство справедливости? Любовь к Айрин? Или жажда найти себе новый дом?

Лигнеса могла бы быть его домом, если бы двадцать пять лет назад отец не отказался от него. Но Эшер гонит от себя грустные мысли. Возможно, что в лесу его жизнь была бы не лучше. Его бы растил мужчина, который обвинял бы сына в смерти его любимой жены. Остальные бы дети смеялись над ним, потому что он полукровка. Или все-таки все сложилось бы иначе? Отец простил бы его, а племя стало настоящей семьей, которой так не хватало маленькому Эшеру в детстве.

Но Эшер вскоре бросил гадать, как сложилась бы его жизнь. Все это было уже в прошлом.

За пару часов до отъезда Хеленикус подошел к Эшеру и попросил с ним поговорить. Молодой маг не мог отказаться от этой встречи. По правде сказать, ему о многом хотелось спросить шамана, но он не решался первым начать разговор.

Со стороны Эшер выглядел потерянным. Был похож на человека, прибывшим в гости к дальней родне, не решался с кем-либо заговорить. Поэтому и остальные с ним не начинали диалог. Стоило Эшеру пройти мимо говоривших древних, как те тут же умолкали и с интересом смотрели на молодого человека. Они ждали, что Эшер что-то скажет, но тот опускал глаза и шел дальше.

Хеленикуса встретил Эшер в том же зале, в котором они завтракали и обсуждали дальнейшие планы. Стол был пустым, а в комнате царил вечерний полумрак. Свечи бросали на стены длинные тени. Хеленикус стоял у окна, вырезанного прямо в огромном дереве, который служил удивительной конструкцией для построек Лигнесы.

Эшер знал, что древние пошли не от слова «древность», значение было ближе к слову «древо». Когда-то весь мир был полон деревьев, а потом появились люди, которые использовали лес для охоты и добычи ресурсов. Поля и степи были ближе этому народу, потому что он очень быстро разрастался. «Как лесной пожар» говорили древние, успевшие действительно познать подобную катастрофу. Нужно было засеивать поля, а это чрезвычайно неудобно делать в лесах. Каменные стены казались им безопаснее, потому что людей было слишком много, они становились разными, разобщенными. Если спросить древних, подобных Ривален, они в большинстве своем дадут одинаковый ответ на вопрос, что больше всего раздражает их в людской культуре. Камни. Серый булыжник. Зачем его столько много?

Эшер невольно подумал про это, когда увидел окно, вырезанное прямо в коре дерева. И все-таки, как бы презрительно не относились древние к людям, у них было много общего. Например, умение адаптировать природу под собственные нужды.

— Ты пришел, Эшер? — повернулся к магу Хеленикус, и Эшер заметил, что шаман выглядит более изможденным из-за местного освещения. Интересно, сколько ему лет? Древние живут чуть дольше людей. Ему семьдесят? Восемьдесят? А, может, и сто?

— Да, вы ведь звали меня, — кивнул Эшер и убрал руки за спину. — Вы что-то хотели сказать?

Маг обратил внимание на маленькую шкатулку в руках Хеленикуса. Она была деревянная, с искусными узорами.

— Со всей этой суетой я так и не успел сказать, что рад встретить тебя наконец. Я помню тебя крошечным младенцем. Это я положил в твою кроватку твой камень древних. Где, кстати, он?

Эшер почувствовал себя неловко. Как отреагирует шаман, если узнает, что Эшер отдал эту ценную реликвию человеку? Поймет его порыв, или решит, что Эшер полный глупец, который не ценит род древних, и никогда не сможет занять место в их семье.

— Я подарил его Айрин, — выдавил он из себя и осторожно посмотрел на Хеленикуса. Он ожидал увидеть злобу, но вместо этого заметил изумление и намек на улыбку.

— Вот как? Обсудим это как-нибудь в другой раз. Присядь.

Эшер послушно сел на стул, отодвинутый от стола. Хеленикус сел напротив. Поставил шкатулку на стол между ними. Эшер лучше мог разглядеть узоры. Они напоминали ветви деревьев и дубовые листья.

— Алинария уже поведала тебе правду о твоих родителях? — Эшер кивнул, и шаман продолжил. — Это хорошо. Надеюсь, ты не злишься на своего отца? Да, он поступил плохо по отношению к тебе. Даже то, что ты наполовину человек, не делает тебя хуже. В горе он сам забыл, что некогда любил человека. Но смерть Нессарии разбила сердце Алварикуса, — Хеленикус глубоко вздохнул и прикрыл глаза. — Он разочаровался в любви, был озлоблен на весь мир. А его отец еще подлил масла в огонь. И никто в племени не мог поговорить с Алварикусом, переубедить его, остудить его пыл. Даже я. Признаться, мне стыдно, что я не встал на твою сторону. Мне стоило решиться на то, что сделала Алинария. Только у нее одной хватило смелости пойти против вождя. А после мы все были расколоты.

Голос Хеленикуса был полон горечи. Эшер хотел сказать, что не сердится ни на старого шамана, ни на кого-либо еще, но слова застряли в горле.

— Когда говорят, что древние — большая семья, то говорят правильно. В тот день, когда трое наших покинули клан, каждый член племени почувствовал боль, словно собственноручно убил своего любимого члена семьи. И после этого наш клан развалился навсегда. Я смог удержать половину, а остальные разошлись по всей земле мифов.

Он положил руку на шкатулку.

— Нессария была прекрасным человеком, с ней в нашем племени каждый день светило солнце. Она стала нам так дорога, что мы назвали ее семейным именем, добавив окончание. И вместе с ее смертью мы все надолго потеряли очень ценное качество — мы разучились улыбаться и любить. Есть легенда, что чувства вождя древних передаются каждому члену племени. В те дни каждый из нас почувствовал себя более ожесточенным. Но я думаю, что мы это выдумали, чтобы скрепить собственное разбитое сердце. Однако хватит о грустном, — он улыбнулся, глядя Эшеру в глаза. — Прошли годы, и мы снова увидели свет. И теперь появился ты. И хоть трудные времена вернули тебя домой, но я надеюсь, что это к лучшему. Хочу верить, что ты обретешь здесь свой дом. Если захочешь остаться, конечно.

Эшер повел плечом. Ему не хотелось обижать шамана, но он еще не ощущал, что вернулся домой. Скорее его не отпускало чувство, что он чужой среди своих.

— Рано об этом думать. Нам нужно что-то придумать с камнями, а там видно будет.

— Да, мальчик, ты прав, — согласился шаман, а затем взглянул на шкатулку. — Теперь позволь мне передать то, что принадлежит тебе по праву. Двадцать пять лет я хранил эти вещи, веря, что когда-нибудь снова встречу тебя. И вот, когда этот день настал, я возвращаю тебе то, что принадлежало твоей матери.

Эшер замер, глядя на шкатулку. Ему одновременно хотелось открыть ее, и при этом он боялся увидеть старые вещи, принадлежащие женщине, которую он никогда не знал. Женщине, которая дала ему жизнь. Он мог ее любить, если бы жизнь сложилась иначе, и быть ею любимым.

— Можешь открыть ее, когда будешь готов, — понимающе сказал Хеленикус, пододвигая шкатулку ближе. — Я просто хочу, чтобы это было у тебя.

Эшер кивнул и взял шкатулку в руки. В уме вертелось странная мысль, что стоит ему открыть эту шкатулку, как чувства внутри него взорвутся. Он увидит вещи, в котором заключено прошлое без будущего. Вещи, которые покоились во тьме четверть века. Предметы, в которых заключена вся душа и суть Нессы Лойран.

— А что случилось потом? — спросил Эшер, не отдавая отчета тому, как изменился его голос. Тот стал глухим, будто исходил из пустого сосуда. — После того, как раскололось племя? Алинария говорила, что отец умер…

Эшер опустил глаза на шкатулку, чтобы не видеть сочувствие в глазах Хеленикуса.

— После раскола я его не видел много-много лет. Он ушел вглубь леса с остатками нашего клана, пытаясь вычеркнуть свое прошлое, начать жизнь с чистого листа. Четырнадцать лет после раскола до нас дошла весть, что Алварикус погиб из-за несчастного случая на охоте. Он победил свирепого зверя, который напал на племя, но тот успел его укусить и заразил какой-то неприятной болезнью. Никакая магия и травы не смогли излечить его. На церемонии, на которую нас пригласили, я слышал, что он сам не особо и пытался вылечиться. Выливал мази, до последнего скрывал боль.

— Он хотел умереть… — кивнул Эшер, поражаясь, с каким спокойствием говорит это. Хеленикус удивленно посмотрел на юношу перед собой. В этот миг он узнал Алварикуса. Синие стеклянные глаза, опущенные уголки губ. Почему-то именно в горечи сын больше всего походил на отца. Хеленикус не мог знать, но предположил, что в минуты счастья Эшер похож на Нассарию. Шаман не ошибался.

— Хотел ли Алварикус умереть? Не могу сказать. Знаю лишь, что жизнь бывает довольно сурова ко всем нам. Но теперь, надеюсь, что ты обретешь тут то, что должно было быть с тобою всегда. Дом и семью. Не думай, что мы не примем тебя, дескать ты лишь наполовину принадлежишь к древним. Это чепуха. Проклятья дуан-расо не существует, а если иначе, то пускай Элипсона заберет мою жизнь в эту же секунду!

Голос Хеленикуса вихрем прошелся по пустому залу. Чуть колыхнулись огоньки свечей, и Эшер вздрогнул от холода мурашек, пробежавших по его телу. Но Хеленикус сидел перед ним живой и здоровый и в это мгновение, и после. Эшеру была ближе по вере богиня людей Титания, чем Элипсона, но в этот миг в его сознании ярко горело, что за такие громкие слова Хеленикус действительно мог бы поплатиться.

— Видишь, Эшер, я жив, — улыбнулся Хеленикус.

— Но дело не только в проклятье, — неуверенно сказал Эшер. — Примут ли меня, помня о том, что сделал мой отец?… И вообще. Я так мало знаю о древних. Найду ли я здесь свое место?

— А ты постарайся, — шаман положил руку ему на плечо. — Откройся своим собратьям. Сам не заметишь, как станешь им братом.

Натянутая улыбка появилась на устах Эшера. Если бы и правда все было так легко.

— Ладно, — кивнул маг. — Что-то еще, или я могу идти?

Хеленикус нахмурился, будто собирался сказать что-то еще, а затем покачал головой.

— Нет, это все. Удачного пути, Эшер. Все получится.

И с этими наставлениями Эшер покинул зал.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

Он не спал всю ночь, крутясь в своей постели. Маленькая комнатка не располагала большим количеством мебели. Помимо постели тут была тумбочка, на ней стояла так и не открытая шкатулка Нессы. Она звала Эшера, и одновременно с тем один только взгляд на нее заставлял мага чувствовать яростное биение сердца. Такое сильное, что маг мог представить, как оно разрывает грудную клетку.

И все-таки, когда появилось рассветное солнце, и до отправки оставалось чуть больше часа, Эшер взял шкатулку в руки и быстро открыл ее, пытаясь ни о чем не раздумывать больше.

Внутри он обнаружил маленькую золотую брошку, медальон и заколку. Вещи, которые могли принадлежать только молодой девушке, которая лишь недавно была ребёнком. Эшер прикинул в уме и понял, что уже должен был быть старше своей матери. Эта мысль заставила и без того встревоженный организм вздрогнуть сильнее. Он прожил больше, чем она!

Молодой маг поочередно вытаскивал вещи из шкатулки. Брошь была маленькая, походила на монетку. На ней была изображена рельефная лилия. Эшер пальцем очертил линии цветка, а затем взял следующую вещь.

Заколка в виде стрекозы. Яркая и сияющая, как будто двадцать с лишним лет не убили ее света. Она как будто была рада, наконец, освободиться из темной шкатулки и снова очнуться в чьих-то руках. Эшер представил, как ею закалывали черные волосы. Явственно увидел, как Несса убегает вместе с молодым древним в лес, и заколка чуть покачивается на бегу, как будто стрекоза пытается взлететь по-настоящему.

Глядя на эти вещи Эшер неосознанно оказался на границы времен. Прошлое было так рядом, было достаточно протянуть руку, чтобы провалиться в те далекие времена. Ощутить запах весны, юную надежду и жажду жизни. Эшер сквозь толщу времени видел двоих молодых людей, что держались за руки и бежали вперед, вглубь леса, полностью забыв про то, что один из них человек, а другой — древний. Существует лишь любовь. Огромная, как мир. И как же больно должно было быть Алварикусу, когда он потерял ее!

«Отец, ты так же держал эти вещи в руках, смотрел на них и понимал, что больше никогда не увидишь ее?»

Боль пронзила его сердце. Эшер чувствовал, что щеки стали влажными от слез, но он не обращал на этого никакого внимания. Он словно покинул собственное тело, оказался в мире, куда попадает сознание людей в моменты творческих порывов, во время погружения в работу, в мире, где хранятся воспоминания. Он оторвался от земли, и его душа бороздила просторы этого места. Была ли это Черта или что-то другое? Эшер не мог думать об этом, другим было заполнено его сознание.

Он чувствовал их двоих, совсем рядом. Его мать и его отец. В левой руке Эшер держал заколку, и слева видел двух молодых людей, еще недавно бывших детьми. Еще не познавших тоски, горечи и боли. В правой он держал брошь, и справа же он видел души матери и отца. Сквозь туман, который рассеивал все, что выходит за границы сознания, он не мог различить ни улыбок, ни слез. Но он слышал их голоса где-то в своем сердце. Обычно он мыслил рационально, и в другой бы раз мог решить, что все это придумал, но сейчас он ощущал, что все это взаправду. Он чувствовал их прикосновение, они держали его за руку. И они шептали ему, что любят, и просят прощения, что оба оставили его.

Но миг этой встречи был подобен секунде, в которой умещается короткий блик утреннего солнца. Этот блик отразился в медальоне и ослепил глаза Эшера, и он вернулся в реальность. Понял, что плачет, и поспешил вытереть слезы с лица. Он подумал: «Как хорошо, что в этой комнате никого больше не было, и я не открыл эту шкатулку при Хеленикусе!».

Он отложил в сторону брошь и заколку, взял медальон. Простой медальон на цепочке, который открывался. Внутри ничего не было — ни портретов, ни записок. Похожий медальон носила Агата в обычные дни, но на ее медальоне был красный рубин. А этот же был совсем прост. Наверное, в этом была вся Несса. Простая и веселая девушка, которая ушла за Черту слишком рано, не успев познать всего вкуса жизни — горькой и печальной. Эту боль вынес Алварикус за них двоих.

Эшер покачал головой. Довольно грустить. Жизнь — не только страдания, в них есть и место надежде. Он встал с кровати, взял плащ, висевший на ручке двери, и достал прядь волос Айрин, заботливо перевязанной лентой. Маг так уверено действовал, словно мысли его бежали впереди него самого. Он положил прядь волос Айрин в медальон матери, а сам медальон убрал назад в карман плаща. Заколку и брошь он оставил в шкатулке.

Проделав все это, он вдруг почувствовал, что ему стало заметно легче дышать. Словно какой-то груз свалился с плеч. Он лег назад на кровать и проспал еще полчаса, прежде чем его разбудили, напоминая о том, что пора двигаться в путь.

В Лойран они отправились небольшой группой. Возглавлял всех Риливикус, который казался Эшеру суровым. При первом же разговоре с глазу на глаз древний окатил его таким холодным взглядом, что у молодого мага отбило всякое желание общаться с ним. Еще с ними отправилось несколько древних: темноволосая и темноглазая Ренефрия, рыжеволосый Ходжекус и высокий, но слишком уж худой и мрачный Мортекус. А еще к ним присоединился Адам.

Древних, которые занимались подобными вылазками, было немного, потому что в основном жители Лигнесы жили спокойной мирной жизнью. Только лишь тени, некогда состоящие из десяти древних, подвергали свою жизнь риску, занимаясь шпионажем в соседних городах. Их роль для жизни племени нельзя недооценивать. Больше всего Эшера поразил рассказ о тайных сделках с купцами, о которых поведала Ренефрия, древняя, которая первая завела с ним разговор.

— Оказывается, наши магические штучки пользуются огромным спросом на рынках. На черных, в основном. Но меня ничуть не заботит, в каких целях используют наши артефакты люди, — черные глаза древней блеснули. — Зато на них мы вымениваем еду, шерсть, инструменты и другие необходимые вещи.

Она все время жевала древесную жвачку, и из ее рта пахло лесом. Эшер был рад, что она завела с ним разговор, потому что провести всю дорогу в молчании оказалось бы невыносимо. Маг даже рискнул поспрашивать ее побольше о делах, которые занимались древние шпионы. Ренефрия с радостью поведала ему обо всем.

— Обычно эта профессия передается по наследству. Моя мать и отец были тенями, и мои дети ими будут, — уверено говорила она, вытаскивая из волос упавший на голову осенний лист. — Мать Дизгарии, Катария, тоже была шпионкой, но после рождения дочери решила оставить опасную работу. Я была в том же возрасте, что и Дизгария сейчас, когда та появилась на свет.

Эшер изумился. Сколько же Ренефрии лет? Тридцать? Сорок? Выглядит юной.

— Что, правда? Мне казалось, вы с Дизгарией ровесницы.

Ренефрия голосисто засмеялась, ее смех походил на гогот. Смех менее прекрасный, чем ее внешность.

— Очень мило с твоей стороны. Почту за комплимент. Но нет, Дизгария мне самой почти что годится в дочери. Если бы у меня была такая дочь, я бы очень гордилась. В ее возрасте она уже возглавила теней, несмотря на то, что были древние старше и опытнее. Знаешь, почему мы выбрали именно ее?

Эшер покачал головой.

— Потому что она подает нам пример. Она любознательная и энергичная. Дизгария не боится пойти на самые опасные операции сама. Она и Ривален лучше всех знают столицу. Когда Поллинрикус, ее предшественник, умирал прямо у нее на руках после неудачной вылазки, он сказал, что именно она должна стать главной, — Ренефрия улыбнулась. — Прости, я не очень умею рассказывать. Риливикус там был, и описал бы все гораздо красивее. А Фаталирия добавила бы мрачных красок. Может, они тебе сами расскажут эту историю как-нибудь.

— Вот как…, — протянул Эшер.

— Да. Мой сын только учиться, чтобы вступить в тени, и я очень надеюсь, что Дизгария станет для него хорошим примером, каким она стала для всех нас.

Эшер понимающе улыбнулся, но сам он думал про тех, кто погиб, потому что быть тенью — это не выращивать плоды и не чинить крышу.

— Вся жизнь — это борьба. Охотники скажут то же самое, — сказала Ренефрия, видно прочитав сомнения на его лице. — А мы боремся не только за нашу жизнь, но и за жизни наших братьев, сестер и детей. Мне очень жаль Рювоникуса, а еще Минтарию и Омарикуса. Ты знаешь о них?

Эшер смущенно покачал головой. Обратил внимание, как все в отряде прислушались к их разговору. Риливикус тяжело вздохнул, но промолчал.

— Минтария и Омарикус проникли в лагерь Аквилегии во время осады. Вообще им нужно было проникнуть в замок лорда Лойрана и передать новости от Хеленикуса, но люди королевы схватили их, убили, а головы насадили на пики, — Ренефрия помрачнела, сжала кулаки, но голос оставался спокойным. — Сейчас, отправляясь в город, мы рискуем своими жизнями. Не так, как Дизгария, Ривален и твоя подруга. И все-таки мы все понимаем, что вышли не на прогулку и готовы ко всему.

— Не хочешь повернуть назад, пока не поздно? — усмехнулся Риливикус, увидев, как побледнел Эшер. Он увидел на лице молодого мага испуг, но не знал, что он боится не за себя, а за Айрин.

«Если она не вернется живой, я… не знаю, что буду делать» — сглотнул в ужасе Эшер, представляя голову любимой на пике. О чем он думал! Отпустить ее в столицу одну!

Рука опустилась в карман и машинально нащупала медальон. Холодный металл рассеял панику. Нет, она умеет постоять за себя. Все будет хорошо.

— Все в порядке, — покачал головой Эшер и взглянул в глаза Риливикусу, с лица которого не сходила холодная усмешка, направленная в сторону потерянного собрата.

— Знаю, такая жизнь тебе не привычна. Куда лучше было бы, если бы ты остался в Лигнесе и проводил эксперименты. Самое достойное дело для тебя. Знаешь, почему?

Все замерли, глядя на Риливикуса. Фраза всем показалась какой-то уж слишком грубой. Ренефрия во все глаза смотрела на брата, в очах плескалось осуждение. Но Эшер вдруг сделал шаг навстречу крупному древнему, его губы растянулись в улыбке, и он выдал.

— Да, потому что я полукровка. Но вы молодцы, что взяли меня собой, а то останься я в Лигнесе, всех ваших потравил бы, — он горько усмехнулся.

Черты лица древнего вдруг изменились, он засмеялся, а затем хлопнув по плечу Эшера.

— Ладно, я шучу. На самом деле хотел сказать, что рад, что ты с нами, — сказал Риливикус бодрым голосом и протянул руку. Эшер не ожидал увидеть такой резкой перемены в лице мужчины. И все-таки понял, что тот говорит искренне, и протянул ему руку в ответ. После рукопожатия, оба почувствовали, что напряжение между ними развеялось. Остальные лишь недоуменно переглянулись, а затем выдохнули, понимая, что все хорошо.

Исследование пещер ничего не дало. Судя по оставленным то тут, то там инструментам, тут уже побывали археологи, но быстро покинули место. Либо они отправились исследовать остальные пещеры, либо вовсе вернулись в столицу. Однако древние все равно изучили вдоль и поперек пещеру, но из интересного им нашлось только разоренное гнездо размягчителей. Зал, в котором Эшер нашел камни, стал больше, потому что из него вывезли все таблички, и теперь это место напоминало просто обычную большую пещеру. От этого места веяло холодом, и Эшеру было сильно не по себе, когда он разглядывал этот зал. Остальные чувствовали что-то подобное. Когда-то это место содержало в себе что-то невероятно важное и ценное, а теперь стояло пустое, разграбленное, как старый дом, из которого вынесли всю мебель.

Вечерело. Возвращаться в ночь в Лигнесу уже не было смысла, поэтому четверо древних и двое полукровок остановились в лесу. Лагерь разбили за границей земли мифов, поэтому людей можно было не опасаться.

Эшер жалел, что сам Лойран они обошли стороной, даже издали не посмотрели на город. Оно и понятно, графство переживало не лучшие времена, а подходить слишком близко к городу или замку было равносильно самоубийству. Да и много ли радости принесет увиденное? Эшер подумал, что только расстроится.

Остальные и так были расстроены, но совсем по другой причине. Вылазка получилась бесполезной, домой они возвращались ни с чем. А еще многие были встревожены, ничего не отвлекало их о мыслях о той группе, которая направилась в столицу. К этому времени они как раз должны будут добраться до столицы. А по закону равновесия, если у одной группы все было спокойно, то, значит, у второй может случиться какая-нибудь беда. Эшер пытался не думать об этом, чтобы мысли вдруг не воплотились в жизнь.

Так они сидели вокруг костра и жевали похлебку. Каждый пытался избежать своих мыслей, но первым заговорил Риливикус. Эшер видел, что тот и сам волновался не меньше него. Рядом с древним бегал бельчонок, который должен был бы вызывать улыбку, но его хозяин, казалось, вовсе не обращал на него внимания.

Как ни странно, тишину вдруг нарушил Алан, подав голос.

— А вы общаетесь с кем-нибудь, кроме древних? И людей, — полувеликан неуютно поерзал на месте, жалея вдруг, что задал такой вопрос. Рыжебородый Ходжекус, опуская похлебку на землю, решил ответить на его вопрос.

— Ты, верно, о великанах говоришь, я прав?

Алан пожал плечами и опустил голову, будто стыдясь, что вообще напомнил о себе. Эшер понимающе посмотрел на него, а Ренефрия вдруг весело сказала:

— Как-то раз мы с Омарикусом угнали у них дикую корову! — ее глаза засияли. — Он рассказывал вам эту историю? — она с любопытством посмотрела на остальных. Риливикус поморщился, остальные просто покачали головами. Тогда Ренефрия устроилась поудобнее на зеленой ткани, которую постелила на землю, и начала рассказ, в большей степени обращаясь к Эшеру и Алану, потому что они точно услышат эту историю впервые.

— Это случилось лет пять назад, — начала она. И, чтобы Ренефрия не говорила о своем даре рассказчика до этого, сейчас Эшер с интересом стал вслушиваться в ее историю. — Мы с Омарикусом отправились на север, к границам королевства. Это была дальняя и очень опасная дорога, как раз для таких матерых теней, как я и Омарикус, да хранит его Элипсона, — она на миг прикрыла веки, и под ее глазами залегли тени от длинных черных ресниц. — Точно уже не помню, в чем заключалась наша миссия, но по пути мы встретили караван великанов. Они же, как известно, кочевники, и гонят свое стадо вместе с собой. Мы с Омарикусом поразились тогда, увидев этих крупных рогатых коров. Одна из них была больше моей хижины!

— Мамонт, — вдруг подал тихий голос Адам, и все с любопытством повернули голову к нему. Полувеликан задумчиво перебирал палкой угли в костре, и не поднимал с него взгляд. — Этих животных называют мамонтами. У них длинная шерсть, большой хобот и…

— Рога, — подсказал Ходжекус, когда молчание затянулось.

— Бивни, — покачал головой Адам, и осторожно посмотрел на рыжеволосого древнего, будто боясь, что тот спросит у него какой-то каверзный вопрос. Но Ходжекус лишь вскинул брови и почесал бороду.

— Вот как!

— Итак, — Ренефрия осмотрела собравшихся у костра, — мне продолжать?

Никто не возразил, и древняя возобновила рассказ.

— Так вот, мы с Омарикусом были ошарашены таким зрелищем, и сами не заметили, как подобрались к каравану совсем близко. Мы пытались быть тихими и выглянули из-за холма. И в этот момент эта огромная корова прошла прямо рядом с нами. От их топота даже земля под ногами дрожала! А затем животное заметило нас и так страшно заорало, что я подумала, что сейчас точно оглохну. Омарикус тут же понял, что нужно убегать, и мы так и сделали. А потом, вечером, сидя вот так же у костра, мы обсуждали увиденное, и Омарикус предложил угнать нам одно из этих животных…

— Да уж, на такое могли пойти только мудрые и матерые тени, — не скрывая сарказма в голосе, промолвил Риливикус, однако продолжил с интересом слушать.

— Ночью мы снова подобрались к каравану. Эти огромные великаны дремали, вокруг их разбитого лагеря лишь ходил кругами один часовой. Мы подобрались к месту, в котором спали эти коровы. Омарикус засунул в нос одной из них чар-траву, и животное без всяких капризов пошло за нами. Удивительно, как от его топота не проснулись остальные животные!

— Может, они ленивые, эти мамонты? — впервые сказал хоть что-то Мортекус и посмотрел на Алана, который, как ему казалось, должен был разбираться в этих животных. Полувеликан лишь пожал плечами.

— И что вы сделали с ним? Съели? — поинтересовался Ходжекус.

— Нет, — грустно вздохнула Ренефрия, — мы думали довести его до Лигнесы, но животное оказалось очень вредным. Оно напало на нас, когда мы совсем того не ожидали, а затем сбежало.

— Наверное, вернулось домой, — улыбнулся Ходжекус.

Эшер увидел, как Риливикус в сомнении качает головой, но ничего не сказал.

— Где это было? — спросил Алан у Ренефрии. — Вы говорите, что великаны кочуют. Но разве весь материк уже не заселили люди?

— Еще сто лет назад тут почти что и не было людей, — задумчиво проговорила Ренефрия. Возможно, что еще остались места, куда они не добрались. Земли мифов еще обширны…

— Пока что, — довольно уныло сказал Мортекус. — Лет через сто или двести от наших лесов ничего не останется. Из гор прогонят гарпий, с холмов — великанов. Возможно, только амфибиям будет хорошо. Пока люди не научатся дышать под водой.

Слова Мортекуса нагнали уныния, и разговор у теплого костра, вдруг стал уже не таким приятным, повеяло холодом. Эшер снова обратил свои мысли к Айрин. Интересно, как там она?

— Интересно, как там Дизгария, — вдруг вздохнула Ренефрия. Эшер посмотрел на древнюю, а та вдруг направила хитрый взгляд на Риливикуса. — Не жалеешь, что отпустил ее одну в столицу, а, Рил?

Риливикус вдруг нахмурился, и посмотрел на бельчонка, мерно дремавшего на его колене.

— К чему вдруг такой вопрос? Уверен, она и Ривален справятся. И с ними еще девочка, которая, если верить словам, знает столицу, как свои пять пальцев. Я за них не переживаю.

— Ты всегда такой, Рил, — вздохнула Ренефрия. — Зачем это напускное спокойствие? Давно бы признался ей. Все в курсе, кроме вас двоих, что вы любите друг друга!

Эшер вдруг почувствовал себя неловко, потому что разговор зашел о чувствах древних, которых он знал всего ничего. Остальные, однако, этой неловкости не чувствовали, разве что Алан прикинулся деревом, и как Эшер, лишь молча слушал перебранку племени.

— Именно! Все видят, какие вы смотрите друг на друга! — поддержал Ходжекус. — Мы все невечные, братья и сестры наши умирают в эти непростые времена. Принесите нам надежду и радость, дайте погулять на вашей свадьбе!

— Вам бы лишь бы погулять на свадьбе, — хмыкнул Риливикус. И тут Эшер заметил новую ипостась этого древнего — он явно засмущался! Чем он больше узнавал всех этих древних, тем больше понимал, что они мало чем отличаются от него.

— А что, не устраивать же все время только похороны, — тихо промолвил Мортикус.

— Так гуляйте на свадьбе Эшера! — вдруг сказал Риливикус, и Эшер почувствовал на себе все взгляды собравшихся. Маг непонимающе переводил взгляды от одного на другого. Надо отдать должное, остальные тоже не очень поняли Риливикуса.

— Эшер, так у тебя скоро свадьба?! — первой опомнилась Ренефрия. — И почему я всегда все узнаю в последних рядах? Так нечестно!

— Подожди, а на ком ты женишься? — непонимал Ходжекус. — С кем ты уже успел из наших сблизиться?

— Не с нашими, дурень, — покачал головой Мортекус. — А с той девочкой, Айрин.

Эшер почувствовал, как начинает краснеть.

— И с чего вы вдруг решили, что у нас скоро свадьба? — спросил он. Может, у древних поцелуи и объятья — это верный признак замужества? Он бы не удивился. Стоит ли им рассказывать, что для людей любовь не всегда значит свадьбу?

— А как же? Я видел утром на ее шее твой кулон, — отметил Риливикус. Собравшиеся присвистнули, поражаясь внимательностью соплеменника. Да, недаром он был вожаком наравне с Дизгарией, умел подмечать такие детали.

Эшер застыл, чувствуя, что кровь приливает к его лицу. Тут он вспомнил то, что почему-то так легко забыл. Точно, еще сам Старлот рассказывал ему про эту традицию, правда ему тогда едва исполнилось одиннадцать лет. И, конечно же, он про это благополучно забыл!

Или не забыл, а всегда помнил, просто не придавал значения? По сути своей, этот кулон что-то вроде его сердца. Когда он признавался в своем происхождении Айрин, он впервые показал ей свой кулон, будто открывая душу. А при прощании и вовсе отдал его. Как это еще можно расценивать, как не проявлении любви и желание всегда быть рядом? Так, неосознанно, в порыве чувств, он сделал то, на что пошел бы только спустя множество дней размышлений.

«Да, я люблю Айрин, и хочу, чтобы, когда все это закончилось, мы были вместе всегда. Если для этого нужно скрепить узы как-то официально, то я не против».

Вот только готова ли Айрин? Эшер видел, как в ней борется чувство справедливости и самоотверженности. Она хочет быть как Нералида, он видел это в ней с момента первого знакомства. И если Айрин решит, что для достижения цели нужно пожертвовать собой, она же пожертвует! Эшеру стало не по себе от такой перспективы. А еще он подумал о том, что Айрин не поймет его, если он предложит ей брак. Может, решит, что он хочет привязать ее к себе?

С другой стороны, уже все сделано. Айрин рано или поздно узнает об этой традиции. Древние вообще не очень-то заботятся о личной жизни окружающих, любят лезть в чужие любовные дела, как Эшер уже отметил.

Остаток вечера Эшер думал лишь об Айрин, а засыпая на осенней земле, он сжимал в руке кулон, и едва сдерживался, чтобы не прошептать ее имя. Как же ему сейчас хотелось оказаться рядом с ней, поцеловать и признаться в том, как же сильно он ее любит. Так сильно он никого в жизни не любил.