Офисный роман, или Миссия невыполнима

Глава 9

В пятницу уже привычно, без раздражения, «обнаруживаю отсутствие» Ким Ючона: может, он вообще уже работает на два отдела – наш и юридический? Подготавливает переход? Хорошо бы!

Опять бреду по знакомой горбатой улочке в Ёнсане, с тоской представляя новый бесконечный вечер в бесплодном ожидании. Я уже оставляла записки, лепила их на ворота, под низ подсовывала; даже просила передать словоохотливую хозяйку кафе просьбу позвонить «соленой» девушке - я просто хочу поговорить, помочь господину Чхве!

Подхожу к знакомому домишке, устало поднимаю глаза и… Неужели? Из-за приоткрытых ворот пробивается тусклый свет. Осторожно стучу, нажимаю на скрипящую створку.

- Господин Чхве Мансик! Я могу войти? Это снова я! Мы можем поговорить? Просто поговорить и всё?

Открывается такая же скрипучая дверь дома. Старик молча смотрит на меня. Не зная, чего сейчас ожидать – брани, следующего килограмма соли или вовсе гневных пинков – я низко кланяюсь, прижимая к груди, как пропуск, купленную для него упаковку с соками.

- Добрый вечер, харабоджи! Как ваши дела? Вы меня узнаете? Мы приходили в понедельник с моим младшим. Можно с вами поговорить?

Хозяин отзывается – безо всякой приветливости, но хотя бы не кричит:

- Входи уж…

Тороплюсь за стариком, пока он не передумал. Скинув туфли, прохожу в маленькую темную комнатку. Оглядываюсь, переминаясь, пока Чхве Мансик не машет мне:

- Чего там застряла, сюда иди!

Выставляю на низкий старенький столик свое подношение, сажусь напротив хозяина, но все кручу головой по сторонам. Углы дома завалены какими-то тряпками, бумагой, помытыми и грязными бутылками. На старенькой кухне – остатки еды, в проеме соседней комнаты видна неубранная постель.

Здесь пахнет бедностью, затхлостью, старостью.

Безнадежностью.

- Чего разглядываешь?

Спохватившись, опускаю глаза, бормочу:

- Простите, харабоджи, я просто…

Что «просто» и сама не знаю, к счастью Чхве Мансик продолжает:

- Домом всегда дочка занималась, все намывала, мне-то сейчас зачем…

По его кивку замечаю стоящий на старом телевизоре снимок с траурной лентой. Поднимаюсь, подхожу ближе. Фотография Чхве Ынсоль, видимо, сделана на выпуске из колледжа: черная магистерская шапочка, мантия, букет в руках, ослепительная улыбка… Машинально кланяюсь и ее портрету.

- Какая красивая! – Девушка, снятая, наверное, в один из самых своих радостных дней, и впрямь хорошенькая. Вся в сиянии счастья. Трудно поверить, что всего через несколько лет ее не станет.

- Да, - соглашается старик. - Вся в меня!

Я гляжу на его иссохшее обезьянье лицо: и ведь не шутит! Откашливаюсь, усаживаюсь попрямее, складываю руки на коленях.

- Господин Чхве Мансик, соболезную вам в вашем горе. Знаю, что нельзя ничем и никак возместить такую тяжелую утрату, но я все же хотела бы помочь вам… - произношу затверженную наизусть речь, хотя постепенно понимаю, что меня не слушают. Хозяин просто глядит сквозь блеклыми старческими глазами, равномерно и медленно кивая.

Даже когда я умолкаю, так и продолжает кивать.

- Господин Чхве? – осторожно окликаю я. Старик как будто просыпается, сосредотачивает взгляд на мне. – Как вы думаете, могли бы мы с вами прийти к кому-нибудь соглашению?

- Знаешь, что они мне сказали? – спрашивает хозяин неожиданно.

- «Они» – это?..

- Начальство дочкино, - он вновь мотает головой в сторону снимка.

Могу себе представить!

- Нет.

- Сказали, никто ее вовсе не заставлял задерживаться еще по пять часов каждый день и в выходные работать! Просто Ынсоль слишком медленная, ничего не успевала, вот и наверстывала в свободное время…

Крепко сжав губы, чтобы не сказать лишнего, киваю: знакомая песня! Приходи на работу раньше всех, уходи позже своих сонбэ, и уж тем более, начальства! А что то самое начальство до ночи просто в своем кабинете газетку почитывает, потому как он, допустим, «гусиный отец[1]», и дома его никто не ждет – это неважно!

- Вот как…

Старик глядит в лицо своей смеющейся дочери.

- Она ведь мне говорила… Жаловалась, как ей тяжело. Всё на нее грузили, свою работу спихивали, еще и ругали постоянно… Ынсоль плакала то и дело. Знаешь, что я ей всегда отвечал?

У меня сжимается сердце. Знаю.

- Нет…

- Всем тяжело, говорил. Ты молодая, здоровая, втянешься… Терпи, работай, что ты сопли распускаешь! Разве я так тебя воспитывал? Думаешь, нам в жизни легче было? Последнюю неделю она и не спала совсем: мол, папа, большой проект у нас, пре-зен-та-цию готовлю, - произносит он по слогам. – И ела мало, только кофе пила. А я ей всё: «старайся да старайся»! Покажи себя, заслужишь уважение!

- Мама тоже всегда так говорит! - неожиданно вырывается у меня. – Я уже и жаловаться перестала… Знаю, вы, взрослые… хотите, как лучше, чтобы ваши дети не были слабыми, никогда не сдавались… боролись… Но…

…Но так хочется, чтобы кто-то просто тебя обнял, пожалел, утешил, по голове погладил, как в детстве. Успокоил: все будет хорошо, ты молодец, ты справишься! А если нет, тоже ничего страшного, в следующий раз получится… А не твердили бесконечно: значит, мало стараешься, ленишься, плохо работаешь!

Старик вновь переводит взгляд с портрета дочери на меня. Всматривается, словно силясь что-то увидеть. Или кого-то?

- Твой малец сказал, ты в той проклятой компании стажер.

- Малец?

- Ну тот парнишка, с которым ты прошлый раз приходила!

- А-а-а… когда вы его видели?

- Да пятый день здесь ошивается, вот, считай, только перед тобой был.

Не верю своим ушам:

- Ким Ючон?! Он к вам приходит?

Старик кивает даже с проблеском веселья на морщинистом лице:

- Так и шастает! Упертый какой, страсть! Гостинцев мне таскает, выпивку! Даже картон со мной собирал. И бутылки! Гнал его, ругался, затрещину от раздражения влепил разок. Не отстает, все смеется, да дай, говорит, помогу тебе, дедушка!

Выдаю нечленораздельный звук, не в силах представить белоручку Ючона, копающегося в мусоре. Еще и подзатыльники получающего. То есть все то время, когда я думала, он гуляет и бездельничает, парень ездил сюда, в Ёнсан-гу, как на работу!

- Говорит, тебе тоже несладко там приходится, а?

Повожу плечами:

- Ну, наверное, не так… да, конечно, не так, как вашей дочери! Новичку везде нелегко. Я сама этого мальца… то есть Ким Ючона, постоянно ругаю. Правда, его-то как раз есть за что!

- Хара́ктерный, а? - подмигивает старик.

Невольно улыбаюсь:

- Да. Но и я тоже… с характером!

Хозяин бесцельно двигает туда-сюда принесенный сок, зачем-то сосредоточенно совмещая угол коробки с углом стола. Произносит, не поднимая глаз:

- Скажу тебе то, чего никогда не говорил моей Ынсоль, и зря не говорил. Не ходи ты на эту самую работу, как на смерть!

Немо смотрю на него. Чхве Мансик продолжает бормотать, уставившись на коробку, словно зачитывает состав сока:

- Коли сильно устала – отдохни. Кровит из носа – отдохни. Болит голова или сердце – отдохни. Не забывай кушать. Высыпайся. А уж когда станет совсем невмоготу – бросай всё, никакая, даже самая хорошая работа не стоит твоей жизни!

Вскидываю голову, чтобы скрыть внезапно подступившие слезы. Хоть бы раз услышать такое от мамы! Мои стиснутые пальцы неожиданно похлопывает сухая старческая рука, и слезы наконец прорываются наружу, катятся по щекам градом.

И я говорю:

- А можно я вам, дедушка, немного обо мне… моей семье расскажу?

…Говорю, с трудом выдавливая слова, по-прежнему глядя в потолок, но к концу голос перестает дрожать, и я подытоживаю почти деловито:

- Вот так… Ну а сейчас я работаю в очень большой компании и, может, даже смогу попасть в штат в конце года. – Шмыгаю носом и решительно поднимаюсь. – Ну что ж, господин Чхве Мансик, больше не буду вам надоедать с этой подписью. Пусть у вас получится их наказать, может, тогда всем нам будет в этом мире чуточку легче! Файтинг… то есть, удачи!

- Погоди, ты…

- А можно я к вам буду иногда заглядывать? Просто, без дела? А то мои бабушка с дедушкой уже давно умерли, так что…

Хозяин с трудом поднимается.

- Тебя же начальники опять заругают, как вернешься ни с чем! Тот малец говорит…

Храбро отмахиваюсь, уже обувая туфли:

- Первый раз, что ли? Меня всегда ругают. До свидания, харабоджи, будьте здоровы назло всем!

И что я так разнюнилась? Здесь настоящее горе, а я тут со своими семейными неприятностями… Еще и прошлыми!

- Да стой же ты, торопыга! – прикрикивает Чхве Мансик. – Давай сюда эту свою бумажонку!

Я вытаращиваюсь на него.

- Вы что, хотите?..

- Давай, я сказал! Мне что, еще и уговаривать тебя, девчонка?!

Не веря, смотрю, как старик долго примеривается и аккуратно ставит свою личную печать[2] на довольно потрепанных страницах соглашения (в скольких руках оно побывало?).

Кланяюсь не переставая:

- Спасибо, спасибо вам, харабоджи! Но почему вы вдруг передумали?

- Потому что она, - старик кивает на снимок Ынсоль, - захотела бы тебе помочь…

Я отвешиваю низкий поклон и его мертвой дочери. Еще миллион раз поблагодарив, выхожу и натыкаюсь на какие-то коробки и забитые пакеты. Доставка? Вряд ли дедушка ею пользуется… Вспомнив слова хозяина про Ючоновские «гостинцы», негромко окликаю:

- Ким Ючон? Ты здесь?

Ворошу пакеты: фрукты, упаковки с готовой едой, макколи, соки, даже коробка с женьшенем: точно, не сам старик это покупал!

- Харабоджи, вам тут «малец» еще немного принес! – сообщаю, перегружая «доставку» в дверь. Слышу изнутри ворчливое, но бодрое:

- Айгу, кто его просил? Пусть войдет!

Я спешу отыскать хубэ. Выскакиваю на улицу: пусто. К тому же пока я была у Чхве Мансика, окончательно стемнело, буквально на расстоянии вытянутой руки никого и ничего не видно.

- Ючо-он! Ким Ючон, ты где? Отзовись!

Тишина. Лишь где-то играет музыка и тарахтит мопед. Пожимаю плечами: странно, судя по оставленным покупкам, парень здесь был, отчего же не зашел? Торопился? Мог бы просто заглянуть: «Привет, это я, малец! А вот мои гостинцы!»

Иду вниз по улочке, бережно прижимая к груди папку с соглашением: не стала класть его в сумку, если все-таки ограбят напоследок, пусть забирают что угодно, только не драгоценную подпись самого Чхве Мансика! Мои одинокие шаги далеко разносятся по пустой темной улице; лишь где-то внизу, возле очередной лестницы, горит мигающий фонарь. Вытягивая шею, как черепаха, осторожно заглядываю во встречные темные проулки, пугливо оборачиваюсь – все кажется, что за спиной не эхо от стука моих каблуков, а кто-то неспешно идет следом, подстраиваясь под мою походку. Да, Чхве Ынсоль, как же неуютно тебе было возвращаться поздним вечером! Зато… Вновь оборачиваюсь, чтобы найти взглядом старый маленький дом на самом верху. Тут тебя всегда ждали.

И замечаю метнувшуюся в проулок большую тень – а вот теперь мне точно не кажется!

Я пускаюсь бежать: главное, не споткнуться, не покатиться кубарем вниз, а то и костей потом не соберешь, не то что ценных бумаг! Жили бы вокруг люди, я бы еще и вопила во все горло. Буквально в мгновение ока добираюсь до мигающего фонаря – а вон впереди уже неспешно проезжает такси, а вот рабочие возвращаются со смены, устало переговариваясь и прощаясь до завтра… Так что накоси-выкуси, кто бы ты там ни был! Оглядываюсь – спускающаяся за мной улочка совершенно пустая.

В автобусе прислоняюсь горячим виском к холодному стеклу окна.

Ну что сказать… Конечно, неприятно это признавать, но я - такая умная и опытная - очень в своем хубэ ошибалась. Да, конечно, он избалованный, и ведет себя нахально, и ленивец знатный, но… Может, Ючон и правда проникся печальной историей старика, а, может, старался помочь именно мне – причем тайно. Ездил в Ёнсан изо дня в день, собирал по городу этот несчастный картон, дедушку кормил-поил, пытался разжалобить ожидающим меня наказанием, если вернусь без подписи… Еще и при этом мою ругань терпел! Все-таки верна старая пословица: «Не рожает Небо людей, которые ни на что не годны». У Кима Ючона доброе сердце, хотя он его старательно - и успешно - скрывает.

Ну что ж, завтра обязательно поблагодарю хубэ, угощу-накормлю и извинюсь за то, что зря бранила его всю неделю!

***

Стоя в надежной тени очередного захламленного проулка он провожал взглядом Минхву-сонбэ. Как-то так получается, что она все время от него удирает! Не хочется, чтобы это вошло у нее в привычку…

Ючон набрал сегодня еды и напитков побольше: в выходные к старику не выбраться. Сначала семейное торжество, день рождения бабушки, потом в клуб с Лим Хани. Хорошо бы всё – и вечеринка и свидание - не затянулось, и он смог выспаться… Ючон даже ухмыльнулся, поймав себя на том, что рассуждает как ответственный аджосси, привычно готовящийся к рабочей неделе. Этак скоро начнет подсчитывать, сколько акций прикупить с новогодней премии, и какая у него будет пенсия, если он прослужит в «Ильгруп» до самой старости. Брр! Не хотелось бы. Ни того. Ни другого.

Своими глазами на примере сонбэ увидел, как обращаются с беззащитными новичками, и снова убедился, что нечего ему делать в этом Адском Чосоне! Но Жевательной резинкой уже даже начал невольно восхищаться: со всех сторон дергают, грузят, погоняют, ругают, а она знай только извиняется, улыбается, отшучивается и бодро кидается выполнять новые приказы! Только на нем ее терпение отчего-то быстро заканчивается. Хотя да, он же сам постоянно и сознательно Минхву провоцирует! Правда, в последнее время реже, чем раньше. Жалко ее стало, что ли?

Ну да, и жалко, и злость берет: для чего все это терпеть, бесконечно переступать через свою гордость, «держать лицо», не показывать возмущение, обиду? Так и лопнуть недолго от скопившегося, задавленного внутри напряжения!

Или заболеть, как несчастная Чхве Ынсоль.

Ворота оказались открытыми, и он вошел без стука. Из неплотно притворенной двери доносились два голоса: старика и сонбэ. Возвращаясь поздними вечерами с Чхве Мансиком и его тележкой, Ючон постоянно находил записки, приклеенные или подсунутые под ворота: хозяин комкал их, не глядя, а он подбирал, расправлял и громко зачитывал вслух. С выражением. Одна и та же просьба в разных вариациях: разрешите с вами поговорить, позвоните, я приеду сразу, постараюсь вам помочь… Себе бы помогла для начала! Сколько времени можно продержаться на надеждах, вере в счастливое будущее, в сказку о Золушке! Совсем глупая, что ли? Вот же перед твоими глазами судьба такой же надеявшейся на лучшее!

Ючон собирался войти: может, уговорят старика на пару. Но Жевательная резинка вдруг начала рассказывать о себе, и он решил повременить… А потом и вовсе присел на старые доски крыльца, слушая с открытым ртом.

Когда – уже с подписью хозяина – девушка начала прощаться, Ючон вдруг понял: вряд ли получится убедительно изобразить, что он только-только пришел. А Минхва вряд ли желает, чтобы хубэ знал лишнее, она не рассказывает о себе всем подряд, как другие - в надежде, что их пожалеют и посочувствуют! Ючон метнулся по двору, отыскивая, где спрятаться, потом выскочил на улицу, поднялся повыше, отступил в тень… На фоне далекого фонаря был виден силуэт окликавшей его девушки. Сонбэ постояла, оглядываясь, пожала плечами и бодро пошагала вниз - чуть не подпрыгивая от радости, как маленькая девочка, получившая долгожданную игрушку. Хмыкнув, Ючон отправился следом – проводить до остановки, а то мало ли… В какой-то момент его заметили, потому что сонбэ вдруг пустилась наутек. Быстрая какая! Был бы натуральным маньяком, и то бы не догнал!

Он спустился к своему автомобилю. Попросил аджосси Ома подобрать подержанный и не слишком крутой – ездить на работу. Но старик перестарался: пожилая машина выглядела как отремонтированная после сильной аварии. Утешало, что кататься на ней придется недолго. И что никто из знакомых его не увидит…

Вот, значит, откуда у Минхвы такое неистовое желание попасть в «Ильгруп» со всеми скучными и смешными для него преимуществами: стабильным заработком, страховкой, пенсией! А он-то еще фыркал презрительно: на что только Жевательная резинка тратит свою жизнь!

Ну ладно, пока он здесь, поможет своей сонбэ еще немного…

***

[1] «Гусиный отец» - мужчина, семья, дети которого живут и учится за границей.

[2] Личная печать – вырезанный из дерева или камня именной штамп, используемый как личная подпись.