Огибая свет (СИ)

Глава 9 КРЕПЧЕ ПАЙМЫ

За кормой бедняжки «Барру» закрылись тяжёлые ворота Нароста.

Затем прошли пятнадцать бесконечных минут.

И только потом она заговорила со мной.

Через кромешно-безжизненную четверть часа, за которую я приложил больше сил не раззявить пасть, чем за всю сознательную жизнь в Юдайна-Сити…

И вот когда молчание в салоне стало совершенно невыносимым… когда я уже был готов начать задавать весьма неприятные вопросы (и наплевать на последствия или ссору!), она вдруг сказала:

— Останови. Тут. Вон свободное место.

Я кивнул, только сейчас обнаружив, как же крепко, почти до скрежета, стискиваю зубы.

Включил предупредительные сигналы, пропустил пару шальных фаэтонов, юркнул в посадочный карман, и как можно мягче приземлил «Барру» на пустой пятак парковочной площадки.

Перед капотом сиял рекламой средневшивый торговый центр «Удачная покупка», большая часть магазинов и лавок которого методично отстёгивали на лапу «Детям заполночи». Их патрули в чёрно-жёлтых жилетах, разумеется, виднелись у входов и на выезде с парковки, в который раз заставив взвесить шансы на то, что Нискирич фер Скичира способен передумать…

Выключив мотор, я молча уставился на свето-струнные полотна «Покупки». Красочные транспаранты зазывали Ланса фер Скичиру и его спутницу срочно покупать одежду, парфюм, средства для чистки зубов и новый, действительно уникальный бальзам для самой ломкой шерсти.

Теперь, когда в брюхе фаэтона образовалась по-настоящему липкая тишина, не нарушаемая ни звуками движения извне, ни гулом движка, я вдруг понял, что не хочу начинать неотвратимый разговор. Вспомнил, как совсем недавно на месте Сапфир сидела совершенно другая самка, синтетическая, засбоившая, угодившая в переплёт ничуть не лучше нашего.

Я вздохнул.

Не оборачиваясь, сунул руку на заднее сиденье, нащупал рюкзак, затянул на колени. Вынул флягу, раскрутил, сделал основательный глоток паймы. Протянул синешкурке. Та — неподвижно застывшая, отсутствующим взглядом ещё больше напомнившая девианта Симайну, — взяла подрагивающей лапой; приложилась и даже не поморщилась.

— Ты имеешь право спросить, — наконец сказала Сапфир, возвращая мне выпивку, но по-прежнему глядя перед собой.

Я откинулся на спинку, поёрзал, флягу закрывать не стал.

Мне до сих пор казалось, что покорное соглашательство Нискирича обернётся нехитрым обманом. Правда, сперва я считал, что мы и до гаражей Нароста-то не дойдём, как Сапфир снова схватят, а меня (в лучшем случае), вырубят «сомотранком».

Однако мы дошли. Без проблем забрали фаэтон. Без проблем и проклятий в спину выкатили из казоку-шин. И рванули от Нароста всё без тех же проблем, погонь и пальбы, чтобы… чтобы что?

— Благодарю за всё, что делала для меня эти годы… — сказал я, тут же поразившись, как глупо и неуместно прозвучало.

Чу-ха сморщилась, как если бы разжевала невыносимую кислятину. Она выглядела усталой, блёклой и скукожившейся, будто бы усохшей.

— У нас не так много времени, Малыш, чтобы тратить его на банальности.

Оставалось задумчиво покивать. Что ж, резонно… Я сделал небольшой глоток, снова предложил Сапфир, но на этот раз она едва заметно отмахнулась. Спросил спокойно, хотя на финише фразы голос всё же дрогнул:

— Выходит, ты никогда не была на моей стороне?

— Дурак… — она ответила так быстро, что я чуть не поперхнулся. — Только на твоей стороне я всё это время и была. Несмотря на чудовищность ситуации.

Теперь мы заговорили одновременно — я чуть громче, с непрошенной едкостью; Сапфир тише, украдкой вшивая комментарии в мою безрадостную тираду, и умудряясь при этом не перебивать.

— В выпусках «Горечи» Нискирича много раз называли хозяином терюнаши Ланса…

— Прости. Я не со зла. Так было нужно.

— …а самого терюнаши Ланса — его непутёвой игрушкой…

— Так тоже было нужно. Для роли, Малыш… хотя про непутёвость я готова подтвердить и сейчас.

— …В разговоре с Чапати та обмолвилась, что мне не подруга…

— Но это и правда так. Да вот только я не только новая Моноспектральная, но ещё и Сапфир. И тут совсем иное.

Зажатая между деловыми центрами, почти забившаяся под здоровенную многополосную эстакаду, «Удачная покупка» видела лишь жалкий клочок настоящего неба. Когда его переползал неторопливый ветростат, перед моллом становилось сумеречно, будто на вечном закате.

По приборной панели «Барру» беспрестанно скользили разноцветные всполохи рекламных полотнищ, пробирались в салон, мазали бледное лицо и осунувшуюся морду, словно пытались породнить. И даже помыслить не могли, что теперь это невозможно…

— Ты ненавидишь их? — негромко спросил я через минуту-другую, и уточнять не было нужды.

— Всей душой, — Сапфир устало откинулась на подголовник. — Даже новеньких. Даже тех, кто только помышляет стать крутохвостым бандитом… — И вдруг спросила сама, будто вспомнив важное: — Помнишь Прогиба?

— Конечно. — Мне одновременно удалось похолодеть от тоски и криво улыбнуться. — Пацан хотел, чтобы его называли Разрушителем. Славный был крысюк…

— Нет, не славный, — устало отрезала моя бывшая помощница.

Она всё ещё смотрела в потолок салона, почти не мигая и не ёрзая в традиционной для чу-ха манере. Неподвижными сейчас оставались даже уши, как будто самочка настороженно прислушивалась к чему-то важному вдали.

— Он был бандитом, Малыш. Мразью. Мелкой, не успевшей причинить много зла, но мразью.

Я открыл рот, чтобы рассказать о его отважной жертве… чтобы хоть теперь отдать дань уважения погибшему товарищу… Но вовремя сжал губы.

— Он сам выбрал свой путь, — продолжила Сапфир, и в голосе её не звучало ни капли жалости. — Как и прочие. И все они кончают так — с ножом в печени или фанга меж ушей.

Вырвалось, внезапно и без шансов взвесить:

— И я⁈

К моему удивлению, синешкурка повернулась.

— Не совсем. — Она покивала, словно услышала толковое и долгожданное. — Поэтому мы и общались, Малыш… Ты другой. Ты уникальный. Именно поэтому я была с тобой, даже несмотря на родство с «Детьми». А ещё у тебя в запасе всегда оставался шанс смыть со шкуры грязь…

Я стиснул флягу, второй рукой впиваясь в бедро и умоляя себя не заводиться. Прошептал, делая ещё один глоток в честь павшего казоку-йодда:

— У Прогиба он тоже был…

Отсалютовал флягой в потолок, и через секунду осознал, что вру сам себе.

— Нет, Малыш, — Сапфир вздохнула. — Но ты и сам знаешь, что врёшь…

По капоту фаэта скользили розовые и зелёные блики.

В сознании вспыхивало совсем иначе — багряными и фиолетовыми молниями, они разбивали надежды и фальшивые образы в пыль.

Этому гнезду явно не хватало ливня. Мощного, всесокрушающего, погребально-алого, способного смыть липкую маслянистую слякоть не только со шкур, но и с лабиринта опасных улиц; ливня, вымывающего закопанные кости и черепа, сдирающего серую плоть комплеблоков до белоснежных костей чистейшего первородного Тиама, ещё не умевшего ни лгать, ни предавать…

— Значит, ты помогала мне, потому что не такой, как все?

Теперь она опустила голову, подалась вперёд и обеими лапами помассировала загривок. Уши мелко дрожали:

— Я всегда убеждала себя, что ты частичка иного мира, — пробормотала Сапфир в пустоту над приборной панелью, — более чистого, более гармоничного и правильного, верного, ответственного и мирного…

Что тут было возразить? Байши, в этот момент мне оставалось лишь верить, что сказанное — правда…

В салоне снова наступила не самая комфортная тишина.

Перед торговым центром деловито парковались фаэтоны, столь же деловито отъезжали прочь; у входов играла ненавязчивая музыка, манившая хвостатых в широкие коридоры молла; редкими стайками бродили подвыпившие болельщики, но поблизости не припоминалось ни одного стадиона, и тут они казались отчасти чужеродными.

В метре над крышей «Барру» просвистела пара лихачей на пернатых досках. Под парковкой «Удачной покупки» с грохотом пронёсся состав сквозного транзита, фаэт вздрогнул.

Я закрутил флягу и приткнул в сиденье у бедра.

В голове стало шумно и пусто одновременно.

Интересно, Ч’айя сейчас в порядке? По-настоящему, а не в слепой вере липовому маяку перепростроченного гаппи? А как там Магда? Сука уже выслала за мной карательный отряд в шкурах-котокаге? Каким станет следующий ход Песчаного Карпа? А может, остаток дня за «пультом управления» единолично восседает Хадекин фер вис Кри?

Я не мог ответить ни на один из этих вопросов. Я мог с лёгкостью ответить на любой из них. Но вместо этого заставил сознание вернуться в фаэтон, осторожно покосился на Сапфир, и тут же осознал, что горечь от спасения подруги не смыть даже самой лучшей паймой…

— И много вас? — Мой голос звучал так, словно я не спал неделю. — Борцов за правду, какой вы её себе представляете?

— Нет разных правд, Малыш, — она вздохнула, как будто больше не хотела не только спорить, но и вообще говорить. — А нас больше, чем можешь представить…

— Что будет с ними?

— Они под ударом, конечно. Всем придётся залечь в глубокие норы… я позабочусь.

Что ж, настало время самого важного вопроса, и потому:

— А лично тебе хватит благоразумия бросить «Ломкую горечь»? Хотя бы сейчас?

Она облизнула губы. Собралась что-то сказать, но в итоге не ответила.

Я подумал, что могу попробовать применить «низкий писк». Пусть ненадолго, но он мог бы заставить синешкурку поменять род занятий, отбросить мысли о мести и дать ей шанс выжить под приглядом «Детей заполночи». Да вот только смог бы я осмелиться?

Поёрзал, и снова спросил:

— Ещё смогу тебя увидеть?

Она покосилась и улыбнулась, глаза блестели.

— Зачем тебе это, Ланс?

Я пожал плечами. В рёбрах отозвалась боль, ей было недозволенно отразиться на лице.

— Наверное, потому что ты моя подруга?

Перед глазами стоял Нискирич, наблюдающий за моей внутренней борьбой там, в обеденной зале Когтей и старших казоку-йодда.

— Или потому что я люблю тебя, как только может человек любить чу-ха без нарушения норм и внутренних барьеров?

Она протянула левую лапу и бережно, очень легко похлопала меня по бедру; попрощалась традиционно, как прощалась тысячи раз, но сейчас — как-то особенно:

— Береги себя, Малыш…

Вот так.

Разговор окончен.

Возможно, навсегда.

— И ты себя, Пияна… — Я бросил флягу в рюкзак, потяжелевший от подаренной шкатулки, и застегнул горловину. Кивнул на ключ запуска в панели. — Это запасной, из-под крыла. Магнитный футляр в бардачке…

— Оставь фаэтон себе, — она оборвала меня мягко, но настойчиво. Погладила, будто напоследок, подлокотник, и открыла дверцу. — Мне лучше раствориться в потоке гендорикш, сисадда?

Я невольно нахмурился:

— И ты даже не заскочишь в «Кусок угля»? Попрощаться с отцом?

Она уже поставила лапы на асфальт, но всё же обернулась и одарила последней улыбкой, чуть грустной и бесконечно дружеской, к которой я привык за годы общения:

— Не все так привязаны к своим норам, как ты, Малыш…

А затем выбралась наружу. Наклонилась, заглядывая в салон, и вдруг подмигнула:

— Передай Ч’айе… что если она не сбережёт твою лысую шкуру, я без труда сумею её разыскать…

Затем прикрыла дверь, помахала в окно скрещёнными пальцами и быстро зашагала к стоянке перевозчиков. Несколько минут я наблюдал за ней, торгующейся с шумными гендорикшами, проводил взглядом трехколесник с шаткой будкой для пассажиров, и ещё долго смотрел на дорогу, в вихрях которой тот канул.

Хотелось взвыть. Хотелось закричать. Хотелось зарыться в одеяло и не вылезать, даже если сама Когане Но снизойдёт в Тиам из заоблачных покоев в поисках своей «Нагинаты»…

Я поднял глаза на узкий дисплей, передающий картинки из салона и с кормовых камер. Не зеркальное отражение, конечно, а лишь жалкое подобие, но… оттуда на меня смотрел очень уставший тип.

Осунувшееся лицо, горящие от паймы глаза и изрядные мешки под ними, щетина и пересохшие губы — полный набор знаменитого Ланса фер Скичиры. Я попытался угадать, что он сейчас чувствует? Тоску? Разочарование? Полное равнодушие от неимоверной усталости?

На мгновение задумался, возможно ли нашептать «низкий писк» собственному изображению-отражению, чтобы хоть как-то разозлиться или заставить себя чувствовать боль утраты, чтобы хоть отчасти стряхнуть оковы равнодушия? Решил, что время глупых вопросов настанет чуть позже, и включил двигатель «Барру».

Улицы Юдайна-Сити снова приняли нас с фаэтоном; встретили, словно старый приятель, которого не видел много лет. Впустили в силовые коридоры, окружили роем таких же одиноких, закапсулированных в жестяные болиды, летящих по своим очень важным, но таким бессмысленным делам.

Яркие огни гнезда не радовали. Эффект паймы тоже сходил на нет, теперь от неё даже не шумело в голове. Там было очень-очень тихо, а привычная музыка затаилась…

Наверное, нужно накидаться в сопли.

Взять пару увесистых бутылок, запереться в комнате у Заботливой Лоло и пить сутки напролёт, чтобы потом ещё сутки-другие отсыпаться. Наплевав на происходящее снаружи, на сотни коматозных сородичей, на ярость Магды вис Мишикана, на провокации Нискирича, странные мольбы Песчаного Карпа и долгосрочные планы Хадекина фер вис Кри.

На подлёте к Под-Глянцу фаэтон снова опустился на колёса, двинулся знакомыми дорогами, пару раз срезал дворами. Закатив «Барру» на пустынную парковку за уютным домом, я поднялся на крыльцо служебного входа.

Не пришлось даже стучать, моё появление определённо зафиксировали камеры. А вот дверь открыл вовсе не Гвоздодёр, а незнакомый самец с нашивками заведения. Здоровенный, кстати. Если бы такой встретил меня в день визита по делу Гладкого Мисмис, я бы технично отбитым бедром не отделался…

Крепыш мотнул башкой, приглашая внутрь.

— А где Гвоздодёр?

— А я ему подружка?

Наблюдая, как тот запирает дверь, я расстегнул пуговицу пальто.

— Я могу подняться?

— А я тебе нянька? — Он угрюмо осмотрел меня с ног до головы. — Не знаю, за какие заслуги, терюнаши, но мне велено тебя впустить.

— Ты очень милый.

Какое-то время он мерил меня взглядом, словно прикидывая, стоит ли драка его месячного, скажем, жалования. Затем фыркнул, приобнажил резцы, и ушёл по коридору.

По знакомой винтовой лестнице я поднялся на верхний этаж уютного дома, на этот раз не встретив ни служанок, ни работниц. И уже направился к заветной двери, как предпоследняя в ряду — соседняя от выделенной нам с девчонкой комнаты, — приоткрылась. В щели показалась морда Гвоздодёра, наблюдавшего за подходами.

— У тебя сбежал брат, мутант-переросток, — негромко сказал я, кивая в сторону лестницы. — Он там внизу пытается делать твою работу, но выходит как-то бездушненько…

Чу-ха молча изучал меня через щель, не спеша ни открывать створку, ни захлопывать. Гадёныш даже глаза над неудачной шуткой закатить не сподобился, было бы не так обидно.

Качнувшись на пятках, я перевёл взгляд на «ту самую дверь»:

— Всё ровно?

— Ровнее не бывает. Сюда покараулить меня поставила сама госпожа Лоло. А внизу сменщик. Хороший парнишка и верный отец, просто чтобы ты знал.

— О, это прекрасно, пришлю сладостей его детям. Наша отважная подруга в комнате?

— Неа…

Как я ни старался не подать виду, у меня отвисла челюсть, а в груди болезненно щёлкнуло. Впрочем, рухнуть без чувств или наброситься на Гвоздодёра я не успел — тот (вероятно, наученный изучением многочисленных клиентов дома) без усилий прочитал эмоции на моём лице и с предупредительной спешкой пояснил:

— Госпожа Лоло лично повела её в подвалы, терюнаши. Там у нас бани… нет, не кипятись, это не «нежная мыльная страна» для клиентов, а отделение для своих. Так что хвост на отсечение, сейчас твоя Куранпу отмокает в ароматической бочке…

Я приказал колотящемуся сердцу отменить тревогу и успокоиться. Колотящееся сердце послало меня в крайне обидное путешествие, сопряжённое с грубыми любовными утехами…

— Звучит недурно… — выдавил я, так и не сумев улыбнуться.

— Ей было необходимо, — совершенно серьёзно кивнул Гвоздодёр, продолжающий изучать меня через дверную амбразуру.

— Как ты определил?

— Без труда, терюнаши. Она была… подавленной. И дюже сонной. Знаешь, совсем не похожей на ту боевую сучку, что бросилась через весь Бонжур на Саку-Харухейфа прикрывать тебя в драке.

Я не удержал приподнявшуюся бровь. Оставалось надеяться, что Гвоздодёр расшифрует эту реакцию по-своему. Потому что да, пунчи, ты кое-чего о нашей общей знакомой ещё не знаешь…

Хмыкнув, я задумчиво потёр подбородок. Произнёс словно бы в никуда:

— У меня в комнате есть бутылка паймы.

Чу-ха смерил меня долгим взглядом.

— Обожди.

Скрылся за дверью, похлопал дверцами шкафа, но уже через несколько секунд юрко покинул наблюдательный пост и щёлкнул замком.

— Надеюсь, терю, у тебя хватит ума не растрепать госпоже Лоло?

— Обижаешь.