Огибая свет (СИ)

praeteritum

В не самый замечательный День, Когда Старики Безопасно Добрались Домой, мы снова встречаемся в «Серебряном клыке». Если говорить точнее — вечером. Если ещё точнее — почти ночью, заблаговременно зарезервировав стол в углу.

Меня изрядно мотает, и гл о тка просит добротного глотк а. Дело очередного клиента близко к развязке, но я никак не могу настроиться на кульминационный разговор с его дочерью.

Выдуманные вопросы кажутся пустыми и неправильными, опросная цепь никак не желает выстраиваться в надёжную конструкцию, а на окраине сознания без устали пульсирует совершенно неуместная мысль: «обязательно спроси её, причинял ли хоть когда-то отец или его братья ей боль?». Мысль зудит и чешется, намекая, что в случае утвердительного ответа я не посмею взять положенных денег.

На входе в «Клык» меня пытается вызвать Амма, но я прихлопываю «болтушку». Байши, голос названной сестры сейчас точно не поможет принять решение, только усугубит…

Внутри привычно шумно (в меру), светло (чуть меньше меры), воняет чу-ха (снова в меру) и пролитым элем (совсем уж без меры). Мне кивают, показывают скрещённые пальцы, я эмоционально зерк а лю. Незнакомые самцы недоверчиво хмурятся, приобнажая резцы, и я снова зеркалю.

Расстегнув пальто, чтобы виднелись двуцветный жилет и рукоять «Молота», пробираюсь в привычный закуток, где уже засели старики. Мы совсем не приветствуем друг друга, как будто простились час назад, но Подмастерье Ганкона интересуется ожидаемым:

— Знаешь, почему у меня нет пальцев?

Я знаю. Причём уже весьма немало версий, но ни разу не пытался угадать, какая верна. А тот ни разу не повторился. Послушно мотаю головой, подтягиваю стул и усаживаюсь спиной к углу.

— Несколько лет назад крохотный служка принёс в храм курильницу для травяного угля, — говорит стайщик. Снимает чистую тряпицу с поджидающей меня третьей пиалы, и деловито наливает. — Сказал, что нашёл на свалке, но не смог пройти мимо. Он показал курильницу мне, у неё оказалась подломлена железная лапка. Вид мелкого соплежуя и его переживания, что такой важный в нашем деле предмет может быть сломан и безжалостно выброшен… в общем, я пообещал ему, что починю.

Ганкона вздыхает. По выражению щекастой морды Пикири я пытаюсь угадать, слышал ли сааду эту версию, или же пунчи верен таланту сочинителя.

— Я отнёс курильницу в небольшую мастерскую при храме, — продолжает тот. — И вместо того, чтобы отдать работнику, решил всё сделать сам. Неспешно, с крохотным кувшинчиком выдержанной паймы, мыслями о доброте Двоепервой Стаи и в молчаливых молитвах о будущем служки. Отломал лапку, зачистил, почти приготовился прихватить на горячую… Но пока доводил деталь на шлифовальном станке и убирал лишнее, ублюдочные посланцы Бансури отвлекли смиренного раба Стаи, а *бучий пескорез познакомился со вкусом его крови…

Он снова вздыхает, словно сожалея, что так и не смог починить курильницу.

Я понимающе хмыкаю. Осматриваюсь, пересчитываю незнакомые морды. Сегодня цепников (вот же повадились!) не заметно, и это хорошо — от вида неизменно мрачных, обмотанных цепями и замочками храмовников мне каждый раз не по себе.

Думаю о работе и пытаюсь не думать о ней. Думаю о тающих в кармане рупиях и здоровенной гире стыда, не позволяющей мне снова просить у Нискирича. Позволяю пайме тёплым ручьём скользнуть в живот, и облегчённо откидываюсь на спинку.

Выдержав положенную паузу, спрашиваю старика, задумчиво рассматривающего шрамы на лапе:

— И что же верный раб Двоепервой Стаи вынес из этой истории?

Тот отвечает быстро и назидательно:

— Мысль проста, Ланс: даже когда дело касается тонких материй, всегда соблюдай технику безопасности.

Потираю щетинистую щёку:

— Двоепервая Стая была добра к тебе, Подмастерье. Пескорезом можно с лёгкостью отхватить и целую лапу…

— Ого, терюнаши, да ты мудреешь с каждым днём!

— Потому что у меня отличные учителя!

И мы смеёмся, все трое, как уже привыкли.

Берём тушёную свинину в кислом соусе с сухими лепёшками, здоровенную миску копчёных ушей и маринованную рыбу. Бутылку. По кружке эля. Кухня «Клыка» работает до рассвета, и потому буквально через час я ощущаю, как гнёт незавершённого заказа постепенно оставляет.

Завтра, всё завтра! Отдохнув, со свежей (почти) головой я приму решение, и закрою дело. А сегодня в поле моего зрения остаются лишь Подмастерье Ганкона и сааду Пикири, не забывающие обстреливать меня абзацными выдержками из Свитка и Лучезарных Скрижалей.

В перерывах между перебранками стариков мы обсуждаем новости минувшей недели. Я обтекаемо делюсь историей про нового клиента, но без деталей, хотя каждый из сидящих за столом чу-ха мог бы дать ценный совет. Старики рассказывают о недавних службах, жадности приходящих в храмы и бытовых хлопотах, коим несть числа: починке протекающих крыш, ремонте ступеней, замене лепнины или покраске тумб для стационарных кхоров во дворе.

Затем мы говорим о характере Настоящего Самца, покорителя сердец и хозяине собственной жизни, как его понимает современная молодёжь. О штормболе. Падающем качестве эля. Возможности или недопустимости изменять жёнам. Безразличии тетронов. Свободе выбора. Реинкарнации и блаженной жизни за порогом погребальной печи. О распутности самок вистар и приятном снижении цен на услуги уютных домов. О предназначении…

Тут-то я и срываюсь.

Заказываю очередную бутылку, разливаю, поднимаю пайму в уважительном жесте, и задаю вопрос, хотя до усрачки боюсь услышать ответ.

— Послушайте, пунчи… — говорю я, когда мы прикасаемся пальцами к пиалам друг друга, выпиваем и дружно цокаем языками. — Давно хочу спросить каждого из вас, да вот только духу не набираюсь…

Они смотрят внимательно, чуть пьяно — один поверх очков, второй подвернувшись так, чтобы не мешало бельмо.

— Могу ли я быть избранником? — наконец выпаливаю я, пряча взгляд в миске с остатками копчёных ушей. — Избранником божества или иной высшей силы, чего-то сильного и незримого? — Добавляю торопливо, пока не пошёл на попятную: — Я очевидно не похож ни на одного из вас… Это признали смирпы, это признала улица и моя новая семья… Скажите, мудрецы, могло ли быть так, чтобы в этот мир меня направили силы вроде Двоепервой Стаи или Когане Но? Может ли стоять за моим… включением в пустыне нечто большее, чем мутация зародыша кочевницы и годы забытых скитаний?

Старики переглядываются, вздыхают, причмокивают.

Затем Ганкона стучит кончиком веера по заляпанному жиром столу, и мелко кивает.

— Ох, пунчи, — говорит он, и я понимаю, что хорошего можно не ждать, — не хочу тебя расстраивать, но ты явлен в Тиам явно не для его спасения.

Кивает снова, уже более уверенно, а затем по-дружески кладёт на плечо длинную жилистую лапу.

— И если уж говорить откровенно, лично я считаю, что это твоё наказание. Ты проклятое дитя, терюнаши, и был таким всегда. Смирись, и с честью неси это бремя. Ты прекрасно знаешь, что мы с собратом-сааду почитаем любое живое существо, хоть самку, хоть червя… но ты, Ланс, скорее всего демон. Проклятая душа, пришедшая пожрать наших детёнышей. Что уж поделать…

У меня перехватывает глотку. Выпитая пайма едва ли не впервые после знакомства с этим интересным напитком просится наружу. Сдерживаю позыв, но, вероятно, на лице всё уже отразилось.

— О, Ланс, пунчи Ланс! — восклицает Пикири, опуская пухлую лапу на моё второе плечо. — Не вздумай слушать этого старого дуралея! Яри-яри, ну надо же такое высрать, уважаемый Ганкона! Демон, бремя, пожирание детёнышей! Чушь, мой мальчик, всё это натуральная чушь!

Он с усилием притягивает, будто хочет вырвать из объятий стайщика, лишить произнесённые им слова силы, избавить меня от удара. Сквозь пальто я ощущаю твёрдость когтей.

— Он пьян, как сверчок, Ланс! Поверь, ты не проклят, только если сам так не посчитаешь. Но, безусловно, также будет ошибкой самостоятельно полагать, что ты благословлён или родился для спасения тех, кто об этом не просит. Ланс, терюнаши, наш добрый пунчи! Я скажу так: просто пройди свой путь, мой мальчик, и сделай это так, чтобы на последнем вздохе не было стыдно!

Ганкона скалится и шипит, но на своей точке зрения не настаивает. Пикири ещё долго треплет меня за плечо, не давая высвободится или возразить. Я жалею, что вообще открыл пасть. Сгораю от стыда и перевариваю услышанное. Растворяюсь в пайме и неизбежности похмелья…

Мы меняем тему, обсуждая новое манга-шоу и вдруг ставшую популярной группу «Восьмой цвет радуги». Затем — умение правильно вымочить в тёмном эле и зажарить рульку. Недопустимость конфликтов между низкоранговыми стайщиками и последователями Благодетельной. И высокоранговыми тоже. Допиваем и выходим из «Клыка».

Многословно прощаемся. Выслушиваю напутствия и мудрёные наставления.

Обещаю беречь себя, беру такие же обещания от обоих.

Подмастерье Пастухов Ганкона обещает помолиться о моей грязной душе и в очередной раз попросить Стаю о снисхождении. Сааду Пикири тоже обещает помолиться обо мне. Но не лично, а в том числе, потому что молитвы Когане Но обычно охватывают всех живых существ Тиама.

А затем они уходят вниз по улице к ближайшей станции сквозного транзита, пошатываясь, чуть ли не в обнимку, сытые и определённо довольные посиделками.

Не знаю, почему, но этой ночью решаюсь за ними проследить.

Просто так, ни с того, ни с сего. Потому что я — Дитя Бонжура, и охраняю мир на его территории. Даже если меня об этом не просят.

Иду за парочкой на вежливо-безопасном удалении, наслаждаясь прохладой и почти пустыми улицами района. Увязавшегося за Ганконой и Пикири тощего гадёныша, естественно, замечаю почти сразу. А затем и ещё одного.

Чу-ха, вынырнувшие из подворотни, определённо «напёрсточники», это заметно по неопрятной одежде, жестам и даже походке, а у одного от скрежеталки основательно подгнили уши. Вклинившись между мной и стариками, они перешёптываются и чуть ускоряют шаг. Собственного хвоста, к счастью, не замечают.

Пристраиваюсь быстро, но аккуратно, предусмотрительно огибая пятаки под фонарями и размазанные по тротуарам отсветы рекламных щитов. Скольжу в полумраке, огибая свет.

Моя парочка сворачивает в переулок срезать коротким путём.

Чужая парочка сворачивает за ними.

Я тоже ускоряюсь, расстёгиваю пальто.

Случившееся едва ли можно назвать совпадением. Разумеется, на сааду и стайщиков обычно не нападают. Однако в Юдайна-Сити также запрещено жрать коров, но кое-кто подчас пренебрегает запретами, сисадда? А рупии в карманах служителей любой веры водятся почти всегда, и это для помутившегося мозгами любителя геромета работает мощнейшим магнитом…

Переулок удивительно пуст: ни дервишей в хлипких лачугах, ни заблудившихся полуночных пьяниц, ни переплетённых в скоротечном экстазе хвостов. Когда в лапе одного из «напёрсточников» просверкивает сталью ножа, я вынимаю башер и перехожу на лёгкий бег.

Я могу просто спугнуть их, едва ли отважных и готовых к настоящей драке. Могу запугать жилетом «Детей заполночи» в открытом разговоре. Но сегодня мне не до увещеваний, оставлю это дневной работе по решению деликатных вопросов… и пусть жестокая Двоепервая Стая, если возжелает, накажет возгордившегося терюнаши за бесцеремонное распоряжение чужими судьбами!

Стреляю издали. Чу-ха бы с такой дистанции точно промазал, даже трезвый. А может, даже зацепил бы идущих дальше по линии боя пожилых пьянчуг. Но ближе подбираться нельзя, тогда ублюдки заметят, поднимут шум, привлекут внимание стариков, а волновать собутыльников в мои планы не входит. А ещё — я не чу-ха.

Первая пристрелочная проходит мимо. Вторая фанга через миг клюёт левого наркомана — гнилоухого, скрюченного, — почти в затылок. Тот спотыкается, издаёт короткий сдавленный фырк, роняет нож и падает мордой вперёд.

Второй даже не успевает сообразить, что стряслось. Замирает, ошалело уставившись на лежащего приятеля с красной дыркой у основания черепа. Начинает поворачиваться, и «Молот» прошивает аккуратное отверстие в его вшивом виске.

Три секунды, три выстрела, шелест опадающих тел.

В переулке снова наступает тишина.

Пикири и Ганкона продолжают неторопливое шествие, придерживая друг друга под локти, нескладно распевая заунывный храмовный гимн, и так и не осознав, что случилось за их спинами.

Перешагиваю трупы, от которых воняет так, словно они пролежали тут уже месяц. Бросаю внимательные взгляды на фасады надвинувшихся комплеблоков, на тёмные окна и пустые балконы.

Всё тихо, всё спокойно. Улица получила новую пищу, а гигантское гнездо не заметило потерю парочки неудачливых обитателей.

Снова разорвав дистанцию до предельной, ещё пять минут провожаю стариков до станции транзита. Убеждаюсь, что оба благополучно спустились под землю, отступаю в тень, перезаряжаю башер, и, слегка пошатываясь, направляюсь в «Кусок угля».