Опасное хобби

51

Это очень хорошее ощущение, когда ты имеешь хоть какую-то ясность, определенность. Рабочее ощущение. Знаешь, что должно последовать за чем, можешь себе наконец представить даже конечный результат. Хоть его и за горами не видно. Но представить-то можно?

И одновременно, тоже понимал Турецкий, кончилось, пусть даже это и не совсем верно будет звучать, плавное течение событий. Поиск, стрельба, погоня, слежка и допрос — пять составляющих любого детективного сюжета благополучно окончились, завязавшись в тугой узел пока еще не разрешенного конфликта. И если до сих пор он мог проследить свою работу буквально по часам и дням недели, то когда теперь настанет момент следующего торжества мысли, опыта и везения, сплавленных в одном слове: розыск, — вот этого представить себе Турецкий еще не мог. Он мог бы вполне грамотно описать все происходящее, потому что и без того каждый следователь вынужден исписывать тома бумаг, он практически во всех деталях за малым исключением видел завязку; развязка тоже была, в общем, понятна ему, хотя сам он желал одного, а непредсказуемая жизнь наверняка могла подсунуть другое, часто совсем противоположное. Не знал он пока одного: какова будет кульминация. И за этой наиболее важной частью драматургической триады он и собирался ехать в Государственный Эрмитаж, оставляя дело в надежных руках своих товарищей. Так Турецкий понимал свою роль. Какого черта, или он не полковник, молодой и красивый, как сказала Карина?!..

Леонид Сергеевич Кругликов тоже ночь не спал, но совсем по другой причине. Он выполнял экстренное задание Турецкого. И к утру длинный и подробный список был готов и представлен к обсуждению. Турецкий попросил только допечатать еще десяток названий картин, принадлежащих Карине Самвеловне Мирзоян и мошеннически уведенных у нее при участии Бая. Услышав о полностью поименованной вдовушке, Меркулов, в кабинете которого в настоящий момент подбивались бабки, весьма многозначительно и при этом явно двусмысленно хмыкнул, чем вызвал уничижительный взгляд оскорбленного до глубины души Турецкого. Но развиться комплексу Костя не дал и стал снова серьезным.

— Вам бы все шуточки да девочки, — сказал он, хмуря брови, — а я вот должен думать за вас. Как ты собираешься везти в Питер эту бесценную папку с рисунками? Ведь твоя жизнь по сравнению с нею ничего не стоит. Может, вам вдвоем с Леонидом поехать?

— Костя, я не понимаю, — заявил Турецкий, — зачем мне вообще везти туда рисунки? Я возьму пустую папку как прямую свидетельницу и экземпляр Лёниного списка. Там есть вся — как ее? — атрибутика. Чего им еще понадобится? Полюбоваться на утерянные, или проданные втихаря, или каким-то другим способом уведенные сокровища? Так они это смогут сделать потом. Когда прояснятся обстоятельства и мы узнаем, кто во всем этом виноват. Чего ты себе голову ломаешь, не понимаю…

Меркулов улыбнулся, поморщился, почесал сразу обе обросшие короткой бородой щеки и сказал:

— Похоже, старею. Такая простая мысль почему-то никак не могла прийти мне в голову. Целый вечер промучился. А ведь верно. Но возвращать сокровища прежним владельцам им все равно когда-нибудь придется.

— Так вот пусть они об этом и думают. И готовятся. А вообще неизвестно, как рисунки и в Эрмитаж-то попали. Так же, как и к немцам? Те, вероятно, где-то сперли их еще в сорок втором, ну а мы — уже в пятидесятом. А кто настоящий хозяин? Слушайте, а может, их тоже в этот список вставить?

— А вот этого мы делать не будем. Подождем. У государства бывают свои высшие интересы. Тут, товарищи юристы, может встать вопрос очень большой политики. Не станем торопиться…

— Ну ты прямо как дядюшка Джо! — засмеялся Турецкий.

— Одномерный взгляд присущ людям больным либо неумным, — наставительно заметил Меркулов и стал внимательно изучать подготовленный Кругликовым список картин, отправляемый теперь уже не в федеральный, а во всемирный розыск.

…Весь день прошел в рутинной, занудной и потому не любимой Турецким работе. Протоколы, акты, справки и снова заключения экспертов, протоколы допросов свидетелей, потерпевших, обвиняемых… Кипы документов ложились в необходимой последовательности и подшивались в тома следственного дела.

Заглядывали коллеги, звали обедать. Но Саша только мотал головой, не отрываясь от бумаг. Позвонила Нинка с тем же предложением. Не соблазнив обедом, предложила приехать поужинать, чтобы прямо от них — на вокзал. Он сказал, что подумает. Конец его разговора застал Меркулов, неожиданно вошедший в кабинет, чтобы пригласить попить чайку, — он возвращался с совещания у генерального.

Саша, чтобы немного подразнить его, сказал Нине, что, конечно, мог бы попросить ее приготовить на ужин свежую телятину, лучше взять парную и приготовить ростбиф, который он захватил бы с собой в дорогу. У Кости отвисла челюсть.

— Че-во-о?! — Нина, казалось, тоже потеряла дар речи, но Турецкий поспешил успокоить ее, сказав, что вчерашние отбивные были выше всякой похвалы. Нинка, вероятно, что-то сообразила, расхохоталась и велела звонить, когда он освободится. Славка, сказала, с утра в своей конторе, названной в его честь. Надо же иногда и деньги зарабатывать.

Саша аккуратно положил трубку, затем взял канцелярскую скрепку, разогнул ее и стал ковырять в зубах, задумчиво глядя на стоящего в дверях своего шефа.

— Ты действительно такой босяк и нахал или мне послышалось? — с почти неподдельным ужасом спросил он почему-то шепотом.

— Костя, ты же сам когда-то утверждал, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок? Или это не ты говорил… Но кто же? Понимаешь, балуют меня в последнее время. Как бы не привыкнуть, вот чего сильно опасаюсь…

— Если ты говоришь это серьезно, в чем я все-таки сомневаюсь, то ты просто законченный проходимец. Но так как я знаю про твои дурацкие розыгрыши, то намерен заявить: начальству своему, которому не по карману купить для семьи какую-нибудь вшивую телячью вырезку, намекать на это в высшей степени непристойно. Если не сказать хуже. А что это за дама, с которой ты вел охмуряющий диалог?

— Костя, это совсем не та дама. Другая!.. — И захохотал, увидев искреннюю растерянность Меркулова. — Ой, Господи ты Боже мой, да Нинка это, Грязнова, неужели не понятно?!

— Ага, — сообразил Костя, — значит, та все же, как ты говоришь, имеет место быть? А Лида, между прочим, — сказал серьезно, — очень огорчилась, узнав, что ты отказался приехать к нам.

— Костя! Девичьи слезы…

— Нет, ты неисправим. Иди чай пить! — приказал он. — Клавдия заварила какой-то очень душистый. И у меня есть бутерброды. Кроме того, я был только что у самого, — Костя показал пальцем в потолок, — и имею кое-что доложить, что тебе будет интересно.

Они пили действительно хороший, ароматный чай. На тарелке лежали четыре бутерброда с сыром. Костя распределил поровну. Но сам не ел, а только прихлебывал из привычного стакана. И он был абсолютно прав: сведения его, хотя и довольно скупые, оказались для Турецкого чрезвычайно важными. Они касались покойного генерала КГБ Бориса Егоровича Богданова.

Генеральный прокурор России, поднявшийся на этот пост сравнительно недавно, был юристом, профессором университета, членкором Академии и человеком, по твердому убеждению Меркулова, честным и принципиальным. Но прежде всего — сторонником правового государства. Он, активно поддерживая российского Президента и разделяя его позиции в силу разного рода главным образом политических обстоятельств, постоянно сотрясавших страну, и являясь законником в самом верном понимании смысла этого слова, в последнее время сталкивался с фактами откровенного пренебрежения буквой закона со стороны все более проявлявших агрессивную активность некоторых вновь образованных президентских структур. В верхних коридорах власти возникали бесконечные конфликты, обстановка давно уже стала нервной, неопределенной. Поговаривали, что и этот генеральный прокурор в Федеральной прокуратуре долго не задержится, поскольку был активным противником тоталитарного мышления, свойственного большинству номенклатурщиков. Резко ухудшилось положение в армии, в органах безопасности, в Министерстве внутренних дел. Знаменитая «Альфа», другие подразделения специального назначения, ОМОН и прочие силовые структуры теряли высококлассных специалистов, уходивших чаще всего помимо своей воли в коммерческие организации, охрану банков и так далее.

Словом, в государстве, принимавшем все новые и новые законы, но не имеющем сил, а возможно, и желания обеспечить их выполнение, незыблемые основы правовой жизни становились едва ли не разменной монетой, которой сильные мира сего могли почти безбоязненно пользоваться в своих корыстных интересах. Худо становилось жить. Судьи не хотели судить, следователи искать преступников, пенитенциарная система, при которой обычный контролер-надзиратель может безбоязненно вывести убийцу за стены тюрьмы, работала на холостом ходу. Одним словом, российская юридическая система, что называется, разваливалась на глазах.

Генеральный, как человек честный и упрямый, но не умеющий идти на компромисс, не хотел делать никаких уступок никому, даже главе государства. Со временем в результате правительственных разборок им стали попросту пренебрегать.

Когда возникло дело Константиниди и Грязнову удалось, правда лишь поверхностно, коснуться этой темы в разговоре со старым коллекционером при заключении договора с частным детективным бюро «Глория», Романова, а затем и Меркулов заинтересовались судьбой не только Вадима Борисовича Богданова, но и его отца. Личность оказалась хоть и старательно забытой, достаточно многообещающей для следствия по делу убийства старого коллекционера. Выяснилось, что в свое время отец Богданова занимал довольно видное положение в советском государстве.

При поддержке генерального прокурора Меркулов связался с заместителем директора Федеральной службы безопасности по кадрам и попросил дать ему возможность ознакомиться с делом бывшего генерала КГБ Богданова. Ответ последовал уклончивый, но после настойчивых просьб, продиктованных интересами следствия, этот зам сообщил, что досье на Богданова вообще-то нет, и начал долго и туманно объяснять нецелесообразность привлечения внимания широкой общественности к материалам подобного рода. Это разъяснение можно было понять так: раз ставится вопрос о нецелесообразности, значит, можешь башку в кровь разбить, даже президенту настучать, а все равно никто не поможет. Тогда генеральный прокурор, пользуясь своим профессорским положением и тем. фактом, что некоторые чины в Федеральной службе безопасности не все еще забыли, кому сдавали экзамены по государственному и конституционному праву, имея, разумеется, в виду выпускников университета, а также аспирантов и кандидатов наук, позвонил одному своему старому знакомому, генералу ФСБ, и попросил, как о личном одолжении, дать небольшую справку для научной монографии… данной вот личности. Тот генерал, ничего не обещая, тем не менее заглянул в секретное досье покойного генерал-лейтенанта Богданова и кое-что существенное все-таки обнаружил. Но это все сугубо, как говорится, доверительно, не для разглашения. Фамилии не должны фигурировать, да они и не были названы. Короче, нате вам, а дальше ищите сами. Если чего найдете. Как будто не в нормальном правовом государстве дело происходит, а в какой-то неизвестной шпионской организации.

Однако истина оказалась на поверхности. И одним из мостиков к постижению этой истины была вторая половина биографии генерала. Чем он занимался до войны и во время войны, никого сейчас не интересовало. Известно только, что вместе с Берией и его окружением этого генерала не судили. Он умер сам спустя три года в собственной постели в квартире знаменитого Дома на набережной. Но загадка, которую избегали обсуждать компетентные лица, заключалась, скорее всего, в том, что в последние месяцы войны, точнее в феврале 1945 года, полковник НКВД Богданов был назначен на только что введенную должность заместителя начальника тыла по трофеям одной из армий Первого Белорусского фронта. А после окончания войны, после Потсдамской конференции, стал начальником отдельного трофейного управления Центральной группы войск.

Иначе говоря, руками полковника НКВД, а вскоре и генерала, с помощью его управления Советское государство осуществляло «решение задач по военно-экономическому разоружению фашистской Германии». Формулировка из дела дословная. Но что это означало, хорошо знали люди посвященные.

Пока Турецкий занимался своим розыском, Меркулов учинил собственный. И вот что он дал. Справка из военкомата, выданная на его запрос, гласила, что бывший майор НКВД Константиниди Георгий Георгиевич проходил воинскую службу с такого-то по такой-то годы в должности заместителя начальника отдельного трофейного управления ЦГВ. В 1950 году по состоянию здоровья уволен в отставку.

Что ж, такая постановка вопроса подсказывала Меркулову и машинально жующему бутерброд с сыром Турецкому некоторые специфические особенности возникновения богатейшей живописной коллекции Константиниди. Намекала она также и на причину почти пятнадцатилетнего, но таким драматическим образом оборвавшегося брака между сыном Богданова и более старшей по возрасту дочерью Константиниди.

— И надо искать не страсти, — усмехнулся Саша, — а одну лишь выгоду…

— Можешь себе это тоже зарубить… — пробурчал Меркулов. — Но теперь тебе должно быть ясно, что конкретно следует искать в Эрмитаже в связи с этой немецкой папкой.

— Ну конечно. — Турецкий по-свойски закурил в кабинете зама генерального. Костя только с завистью посмотрел на него, но попросить не решился, все равно ведь не даст, курить Косте врачи категорически запретили, — Теперь же, как мы знаем из газет, началась кампания за возвращение в европейские страны вывезенных у них немцами художественных ценностей. А мы вот немцам Дрезденку отдали, но, как выясняется, далеко не всю. Собираемся возвращать или нет, это опять-таки вопрос большой политики. Но пресса каждый факт подхватывает и обсасывает до косточки. И всюду нам плюют в физиономию. Будто не Гитлер на нас напал, а мы на него. Костя, конечно, все это банально до ужаса, но вот лично для себя я, к примеру, не знаю, как решить этот вопрос: отдавать или нет? Но, с другой стороны, если мы картины не выставляем в музеях открыто, если они гниют в запасниках или их разворовывают, как, к примеру, нашу с тобой папочку, да, если мы ведем себя как варвары, может, правда, лучше отдать? Пусть хоть другие любуются, если мы разучились!

— Ты не горячись, — постарался охладить его Меркулов. — Я вынужден сейчас тебе сознаться, что, к сожалению, к величайшему моему сожалению, Саня, как это ни плохо, но понимаю опасения этого чинуши из Федеральной службы. Увы. Мы слишком быстро и совсем без всякого соблюдения меры пооткрывали многое такое, что следовало делать обязательно, но с умом. Поэтому давай и эту проблему будем решать всенепременно, но делать все это, думая не только о прошлом, но и о будущем… А засим — будь здоров. Я там все нужные документы подписал, забирай и катись в Ленинград… То есть в Питер. Эрмитаж узришь!.. — мечтательно сказал он.

— Может, поменяемся? — небрежно предложил Турецкий.

— Ну тебя к шутам, — обреченно усмехнулся Костя. — Остряк-самоучка…

Грязнов вез всю компанию на Ленинградский вокзал. Нина сидела, естественно, впереди. Голова Карины мирно покоилась на плече у Турецкого, ладонь — на его колене.

— А хочешь, — неожиданно спросила она, — я поеду вместе с тобой?

— Чего это ты вдруг?

— Снимем хороший номер, я за тобой ухаживать буду, кормить. Днем ты будешь работать, а вечерами погуляем по городу. Я тоже Эрмитаж ни разу не видела, да и вряд ли при такой жизни увижу. Сашенька?

— Ты знаешь, как это называется? — сделав суровое лицо, спросил он.

— Называется, что я тебя люблю.

— Нет, это называется моральное разложение. И за это меня надо немедленно гнать в три шеи из органов славной прокуратуры.

— Батюшки! — фыркнула она. — Скажите какие дела! — И хитро поглядела на него снизу вверх. — А за то, чем мы занимались до сих пор — не надо? Они не будут на тебя в претензии?

— Знаешь, — засмеялся Турецкий, — сам нахал, о Грязнове и говорить не приходится, но чтоб до такой степени!

— Чем вам Грязнов мешает? — спросил Слава. — Вот высажу, пешком пойдете…

Саша уезжал вторым поездом, «Красной стрелой». Карина погрустнела, и это было понятно, так бы поступил всякий, кого не взяли в путешествие, которое при желании можно было бы назвать как угодно. Турецкий уже сомневался, правильно ли сделал, что отказал ей, да еще не в самой лучшей форме, хоть и шутливой. А девушка целенаправленно и очень четко ведет свою линию. А где же моя-то линия? Ну почему я иногда бываю таким слабовольным дураком?..

Объявили пятиминутную готовность. Карина достала из сумочки фляжку Смирновской водки и протянула Турецкому.

— На, когда откроешь, вспомни меня. А я сейчас поеду к ним и напьюсь с горя.

— Крепись, Кариша, — изобразив мужественного героя и победоносно оглядев окрестности, изрек Турецкий. — Нам предстоят большие испытания, и еще ни одна живая душа не знает, к чему мы все придем в конечном счете.

— Молодец! — заявила Нина. — Грязнов, ну почему ты так не умеешь?

Тот лишь пожал плечами, а потом, взглянув на свои часы, сказал:

— Все. Через пять минут будет ровно неделя, как началось это наше препохабное дело.

Поезд тронулся. Турецкий, стремительно обняв всех сразу и каждого отдельно, чмокнул Карину в нос и прыгнул в тамбур. Три вскинутые руки отсалютовали его отъезду. Радио играло какой-то весьма хриплый марш. Кончалась среда, 19 июля 1995 года.