Опасное хобби

55

Поскольку убийство, считавшееся поначалу корыстным, по мере сбора доказательств стало приобретать некоторый политический оттенок— столкнулись интересы не только некоторых политических партий, но, что важнее и, кстати, понятнее, интересы лиц, финансирующих данные партии и курирующих оружейное производство. Просматривались явные следы крупных сделок по закупке вооружения в некоторые страны бывшего соцлагеря, в частности в Венгрию, которая в свою очередь перепродавала закупленное в России стрелковое оружие в третьи страны. Бурную деятельность развивали бизнесмены из российско-кипрской акционерной компании. Но всякий раз оружие, произведенное на Урале и отправленное через эту компанию на остров Кипр, почему-то оказывалось в Чечне. Или в Закавказье. Но это особый разговор. Само же дело об убийстве губернатора удалось раскрутить сравнительно быстро, чуть больше месяца ушло. И в самые последние, жаркие дни августа Александр Борисович, не предупредив никого из друзей, прибыл рейсом в Домодедово.

Аэрофлотовский автобус доставил его к метро «Парк культуры». Турецкий выбрался из душноватого салона и отправился к подземному переходу на противоположную сторону Зубовской площади, прошел вдоль эстакады и возле пряничной церкви, в которой по легенде венчался Володя Высоцкий с Мариной Влади, к троллейбусной остановке, чтобы доехать до дома.

Всего месяц и отсутствовал-то в Москве, какие могли быть перемены? Но они были, и не в лучшую сторону. Раньше тоже сталкивался на каждом шагу с нищими попрошайками. Но теперь, увидел, стали клянчить целыми семьями. Саша не относил себя к особо впечатлительным и, соответственно, чувствительным натурам, но при виде молодой и совсем не цыганской внешности женщины, сидевшей в подземном переходе на разостланной газете в окружении нескольких вовсе не грязных, а даже ухоженных детишек, сердце не выдержало. «Я хочу есть» — было написано на картонке, которую покорно и безропотно держала в руках девчушка лет, может, пяти. Безрассудно и стыдливо сунул он ей в протянутую ладошку последнюю пятисотрублевую купюру и почти бегом проскочил переход, морща лицо и почти вслух матеря эту нашу любимую демократию.

Не глядя по сторонам, Турецкий шагнул на проезжую часть, чтобы нырнуть под эстакаду. Проклятый провинциализм! Всего месяц какой-то отсутствовал в Москве, а бдительности как не бывало!.. Не успел он и шага сделать, как буквально перед его носом, едва не сбив с ног, резко затормозил и закачался огромный темно-синий автомобиль.

Турецкий отступил на шаг, ожидая, когда проедет мимо этот роскошный заграничный катафалк. Но задняя дверца вдруг отворилась, и из глубины салона высунулась — чур меня! — круглая и крупная, лоснящаяся голова Виталия Бая.

— Александр Борисович! Будь я проклят, если сном ли, духом ли покусился на вашу драгоценную жизнь! — Бай был элементарно перепуган.

Турецкий наконец сообразил, что чуть не попал по собственной рассеянности под колеса автомобиля Виталия Александровича. А ведь попади он — вот же черный юмор! — ни за что не оправдаться Баю, что наезд — чистая случайность. И это обстоятельство вдруг безумно развеселило Сашу. И стресс сняло, и расслабило до такой степени, что он расхохотался.

Подойдя ко все еще открытой дверце «рено» и наклонившись, чтобы увидеть еще не угасший страх в глазах Бая, Турецкий сказал:

— Ну и повезло же вам, Виталий Александрович! Еще бы миг — и покушение со всеми вытекающими на должностное лицо, а! Представляете? Ладно, не волнуйтесь, просто я с периферии и еще не адаптировался к московской жизни. А вы, как обычно, куда-то спешите? А может, не сочтете за великий труд и подкинете меня к дому? Похоже, нам по дороге… Адрес мой вы знаете.

Ах ты Бай! Как вдруг заерзал! Как усиленно стал размышлять! И отказать трудно, и дураком выглядеть не хочется… Но Турецкий решил, раз уж так случилось, и до дома на халяву добраться, и сукина сына прижать маленько. По нечастым звонкам в Москву, из разговоров с Меркуловым, Турецкий знал, что, несмотря на все усилия следственной группы, прямых улик против Бая обнаружить так и не удалось. Все было им проделано чисто. А с одной уверенностью в том, что именно он организатор убийств, кражи и прочего, в суде делать нечего. Знал это и сам Виталий Александрович. Что же касается незаконного вывоза за границу и продажи в музеи и частные коллекции произведений искусства, представляющих общенародную ценность, то нынче, когда уже заводы приватизируют, рудники продают, что могут представить для суда какие-то паршивые «картинки», бывшие к тому же частной собственностью!..

Словом, сухим из воды вышел Бай. Тем более что и зло вроде наказано. Мертв грабитель музеев Константиниди, мертв и его убийца, наказаны насильники… Чего тебе еще, Турецкий, надобно?

Саша наблюдал за Баем и читал в его глазах мысли, похоже полностью соответствовавшие тем, что только что пришли ему в голову. И он решил все-таки «дожать» Бая.

— Значит, нам не по пути? — искренне удивился он.

И Бай неожиданно скис. А возможно, нашел и свои резоны.

— Да о чем же речь, любезный Александр Борисович! Ведь в связи со случившимся я и сам обязан был бы вам предложить свои услуги… Не сочтите… Да мы вас с чистой душой, хоть к подъезду, хоть на этаж… — хотел сострить он, но тут же словно поперхнулся. С этажом так не следовало бы. Тем более что Турецкий, как понял Бай, все сразу усек.

— Ну уж на этаж-то, может, не будем? — ухмыльнулся он. — Зачем повторяться? — Он уселся рядом с Баем, поставив у ног кейс и бросив на сиденье сумку со своим командировочным добром. — Я ж вам, кажется, докладывал про ведерко у своей двери, которое ваш Андрюша — золотые руки для меня приготовил? Или забыл? Ну извините, дело, конечно, прошлое, но… сами понимаете. Поэтому на этаж давайте не будем. Достаточно до троллейбусной остановки… — Турецкий снова окинул взглядом Бая и философским тоном изрек: — А время-то, гляжу, Виталий Александрович, не пошло вам на пользу. С чего бы это? Неужто грехи смущают душу?

Закаменело вдруг лицо Бая. Узким и холодным стал взгляд. И отечные щеки, побагровев, неожиданно словно затвердели, да так, что легкая небритость заметна стала.

— О чем это вы, Александр Борисович, любезнейший? — без всякой тени любезности спросил он.

— Так ведь целый месяц в первопрестольной не был, — начал валять дурака Турецкий. — Не в курсе… Вас что же, неужто оправдали полностью?

— Дело еще не закрыто, — холодно ответил Бай. — Но к вам лично, можете мне поверить, никаких совершенно претензий не имею.

— Ну уж так уж! — позволил себе усомниться Турецкий.

— Выслушайте меня, Александр Борисович, — медленно и спокойно сказал Бай. — Я не имел, буду искренен, ни малейшего желания встречаться с вами, но раз уж так случилось… Видно, Бог знает, что делает… Так вот, по отношению ко мне ни у кого из ваших уважаемых коллег не нашлось никаких обвинений, улик… за исключением мелочей. Вы назовете фамилию Беленький? Отлично. Это его, а вовсе не мои дела, за что он, собственно, судьбой и наказан. Лично у меня ничего криминального не нашли. И больше никогда не найдут. Нет улик — следовательно, нет и дела, я не прав? И знаете, где после всего этого я вас видел? Сказать? Нет, пожалуй, не стану, пощажу вашу молодость. Но хочу, чтобы вы это знали, любезнейший…

— Что это с вами, Виталий Александрович? — откровенно наигранно удивился Турецкий. — И откуда вдруг такая несдержанность? Такая ненависть? Вы меня, право, удивляете. Ранее я этого за вами не наблюдал… Раз дело закрыто, к чему сотрясать воздух? А если нет? И потом, вдруг я привез кое-что такое, от чего вам ну никак не поздоровится? А вы меня задавить хотели! Ай-я-яй! Такой вариант не приходил вам в голов? А может, вы потому и напугались так?

Бай оторопело молчал.

— Молодой человек, простите, как вас зовут? Сергей? Отлично, — Турецкий похлопал шофера по плечу. — Остановитесь, пожалуйста, сразу за вон той остановкой троллейбуса. Я приехал. А вам, Виталий Александрович, скажу следующее: меня не обманете. И отсутствие фактов, обличающих вас, у следствия дело временное. — Турецкий блефовал вовсю и считал, что в данном случае поступает правильно: пусть портится сон у преступника, а что Бай таковым является, у него ни малейших сомнений не было. — Да вот и подписка о невыезде с места жительства, если не ошибаюсь, еще не снята, не так ли? О чем это говорит? А говорит о том, что скорее всего нам с вами предстоит свидание. И, полагаю, не в самом отдаленном будущем.

— Доказать надо… — хрипло произнес Бай. — А у вас, кроме оголтелого желания посадить меня, никаких фактов не имеется.

— Вот об этом я и говорю, — заметил весело Турецкий, выбираясь из машины. — Вы же сами знаете, Виталий Александрович, что вы — преступник. И больше всего боитесь, что я представлю улики и какими они будут. Потому что после этого, полагаю, вас осудят и вы сядете. Крепко и надолго.

— Лажа… — отмахнулся Бай, стараясь быть уверенным в себе. Однако его темное потное лицо, казалось, готово было лопнуть, словно багровая бомба.

— Виталий Александрович, ей-богу, не хочу казаться циником, но ведь вам же известно, что, если кому-то очень понадобится жареный факт, от которого иной раз может зависеть судьба человека, такой факт может найтись. В наше поганое время это не вопрос. Поэтому настоятельно советую: не гоните волну. Мне же многое о вас известно… вы понимаете?

— Понимаю, — откинулся на спинку сиденья Бай. — И сколько?

— Чего — сколько? — непонимающе улыбнулся Турецкий, хотя все прекрасно понял.

— Немецкий знаете? — с почти неуловимой насмешкой спросил Бай.

— Понимаю.

— Вифиль костет?

— Ну-у, такое и дураку понятно: сколько стоит?.. — как бы удивился Турецкий и вдруг словно спохватился: — Постойте, это вы обо мне, что ли? — И, заметив молчаливый кивок Бая, многозначительно покачал головой. — Жаль. Я-то думал, что иметь, как мы однажды говорили с вами, подобное хобби хоть и небезопасное занятие, но все же в какой-то степени благородное… Помнится, в дни моей студенческой юности, когда приходилось штудировать некоторые труды по психиатрии, кажется, у Ганнушкина нашел подходящее к нашему с вами случаю высказывание. Вот послушайте, я не цитирую, важен смысл. Часто одна и та же побудительная причина у здорового человека вызывает лишь некрасивый или предосудительный поступок, а у личности с дефектами психической сферы — асоциальные, противоправные действия. Может, вам подлечиться у знающих-то, как теперь выражаются, специалистов?

— А я бы на вашем месте, любезнейший, не торопился с оценками и, так сказать, диагнозами, — спокойно заметил Бай. — И на арапа меня брать не стоит. Можете меня не терпеть, это ваше право, но оскорблять не надо. Никто ведь не догадывается, что его ждет в двух шагах, да хоть за тем же поворотом. А конкретно к вам я, право слово, никакой ненависти не испытываю: каждый из нас занимается своим делом. А не будь меня, чем бы вы занимались, а? — Бай заразительно, но не очень натурально расхохотался.

— Вот тут вы правы, — согласился Турецкий. — Ну что ж, наше взаимное, как нынче принято говорить, эксклюзивное интервью закончено. Но лично мне все-таки неприятно, что это дело закончилось не в суде. Поверьте, я говорю искренне. И ваш цинизм, Виталий Александрович, мне тоже понятен: он вполне в духе времени. Однако мне не нравится такое время, когда — или в котором — я не могу взять за шиворот мерзавца и препроводить его в суд. Все. Благодарю за транспорт. Полагаю, до встречи.

И, понимая всю бесплодность и ненужность своей реакции, Турецкий громко захлопнул дверь машины — этого темно-синего символа неправедного благосостояния в смутное время.

Первое, что почему-то бросилось в глаза в душной, не-проветренной квартире, был телефонный аппарат, покрытый толстым слоем пыли.

В рассуждении, чего бы поесть и, вообще, как скоротать душный вечер, Турецкий позвонил Грязнову. Но телефон издавал противные длинные гудки.

В почтовом ящике он обнаружил старую телеграмму, брошенную, видимо, вконец уставшим носить ее почтальоном. Текст восхитил своей лапидарностью. «Погода отличная тчк задерживаемся сентября тчк здоровы целуем тчк Ирина». Что еще надо белому человеку, а, Турецкий? Покоя, уюта, теплой ласковой руки… хорошей погоды, черт побери! С решительностью человека, сознательно желающего нарушить все возможные заповеди, данные ему от рождения, Турецкий снял трубку и набрал номер Карины. То же долгое молчание и длинные гудки.

Турецкий представил себе, как они в настоящий момент, возможно, бродят где-нибудь по узким улочкам средневековой Барселоны или бороздят лиловые просторы Эгейского моря. А за Кариной наверняка ухлестывает какой-нибудь тип из экипажа теплохода, одетый в кремовый тропический форменный костюм. Эх, жизня!.. Постой, постой, а кто же убийц станет искать?.. И под белы ручки в тюрягу провожать, а? Воистину в его жизни никогда, похоже, не совпадут желаемое и действительное. Разве что как редкое исключение.

Турецкий в задумчивости выглянул в кухонное окно и увидел на месте бывшей стоянки своего бывшего «жигуленка» свежепожухлую зелень. И вообще там была теперь миленькая полянка, поскольку обгорелые тычки обрубили. А неподалеку возился со своим вечным «Москвичом» сосед Сашка. Турецкий вспомнил, что сегодня суббота и, следовательно, экстренных дел не предвидится.

— Вот кто мне сегодня нужен, — сказал он вслух. — Народ мне нужен.

Турецкий натянул джинсы, майку фирмы «Рибок», сунул в задний карман бумажник и решительно отправился в народ.

Надо заметить, что народ никогда не подводил своих героев. Сашка-сосед быстренько ополоснул руки и, дав Турецкому возможность отдохнуть на лавочке после длительной командировки, сам слетал в «красный» магазин. По причине быстро приближающегося вечера детворы во дворе не наблюдалось. Пожилая часть публики переместилась на обычные свои места — к подъездам. Поэтому малоприметная лавочка в глубине двора, заросшего кустами сирени и желтой колючей акации, похваляющейся стручками-пищиками, была предоставлена в полное владение старшего следователя Генеральной прокуратуры России и шофера автобуса сто восьмого маршрута. Тезки решительно «вдарили по «Распутину», почему-то именно он приглянулся Сашке-соседу, а на закусь была представлена лежащая между ними на плотной магазинной бумаге копченая треска. Господи, сто лет не едал Турецкий такого деликатеса.

Темнело небо, сумрачно становилось в затененном дворе, но на душе у Турецкого торжествовала полнейшая свобода. И разговор за жизнь был по-настоящему глубоким и мудрым. Честное слово, такой разговор следовало бы даже записать на магнитофон, столько в нем было откровений и государственной мудрости.

Но оторвал от размышлений о вечности и бренности всего сущего неожиданный приезд Грязнова. Вероятно, сердобольные соседи все-таки засекли местопребывание нарушителей порядка, но, поскольку это были свои, внимания не обращали. Надо же и мужикам по душам поговорить. Да вон они, возле беседки.

Саша неохотно покинул компанию соседа-водителя — еще не видно было дна у второго «Распутина» — и отправился за Грязновым.

Поднялись в дом, Грязнов покрутил носом, проверяя, все ли на месте, не пахнет ли одиночным, то есть персональным, падением личности, а удостоверившись, что выход в народ — случайная мера, продиктованная инстинктом самосохранения, сказал, чтобы Турецкий собирался. Нина, мол, готовит роскошный ужин в честь возвращения из круиза и вообще возвращения.

— Понятно, — мигал глазами Турецкий. — Но мой выход в народ…

— Он уже состоялся, — подвел черту Грязнов. — И, к всеобщему счастью, благополучно завершился. Сколько на грудь принял?

— Семьсот пятьдесят пополам… — начал высчитывать Турецкий. — Еще, примерно, двести… Так, в районе поллитры… Ах, старик, какая трещочка была, как говорят поморы!

— Вставай, помор! — засмеялся Грязнов. — Тебе ж надо знать, как наша эпопея завершилась.