Опасное хобби

6

Проснулась Лариса Георгиевна глубокой ночью — резко, словно от удара по макушке. Села на тахте, откинув одеяло и свесив на пол красивые обнаженные ноги. Было очень жарко и душно: в камине тлели угли. Значит, этот заботливый армянин все-таки разжег камин.

Она огляделась, узнавая обстановку. При слабом свете ночника, стоящего на крышке бара, увидела самого Ашота, спящего в кресле. Пиджак его висел на спинке плетеного стула, а парень полулежал, неудобно сжав плечи и вытянув длинные ноги. Сторожит, усмехнулась Лариса.

Стала вспоминать, что же разбудило ее. Было какое-то злое озарение, и пришло оно не то во сне, не то в полузабытьи.

Вспомнила — причем ясно и отчетливо. Она вдруг поняла всю подоплеку этого насквозь фальшивого похищения. Словно наяву увидела сердитое, раздраженное даже в момент наивысшего сексуального наслаждения лицо мужа, а потом его холодный, какой-то расчетливый взгляд на нее: сверху вниз, взгляд-прикидку, циничный и презрительный. Вот оно в чем дело! Он же все знал! А возможно, сам и придумал. Конечно, она в этой игре только наживка для крупной рыбы, которой, скорее всего, будет отец. Иначе откуда у похитителей такая джентльменская почтительность и готовность услужить… Поистине идиотское похищение. Значит, все они договорились. А теперь станут шантажировать родителя незавидным положением его единственной дочери. Наследницы…

Дорого стоит Лариса Георгиевна, очень дорого!.. Но что они смогут сделать, если отец откажется? Убьют ее? Слишком сильно, поэтому вряд ли. Изуродуют, изнасилуют? А зачем это нужно Вадиму? Просто так отпустят, когда поймут, что дело не выгорело? Но ведь это же означает — полностью разоблачить себя. Следовательно, они должны иметь какой-то запасной ход. Какой?..

И снова перед глазами Ларисы появился Вадим. Вот он, бурча, выходит из машины: что-то дымит. А что может дымить в «мерседесе»? Бред. Но он возится в моторе, идет к багажнику. Потом какая-то драка. Или ее имитация? Откуда вдруг появились ее похитители? Где их собственный транспорт? И почему Вадим остановился именно в этом месте?.. Загадки, если их все сопоставить, пожалуй, никакой сложности уже не представляют.

Вадим, случалось, исподволь заводил разговоры о богатстве тестя, о картинах, которые на мировых аукционах могут стоить очень дорого, о судьбе коллекции — ведь дед кончает свой век. Это же его слова, Вадима. Но у отца имелись свои планы, и Лариса, единственная и любимая его дочь, была частично посвящена в них. Отец однажды сказал ей: ни одна живая душа не должна ничего знать, ты поняла, Лара? Конечно, она все понимала. Но в отцовских планах, увы, не находилось места для Вадима. Он был ее, а не отцовским тяжелым крестом. Вероятно, муж это однажды понял. Мужики ведь иногда бывают очень чувствительны к подобным вещам: действительно их любят или только хотят. Лариса сейчас была твердо убеждена — она не любила. Но хотела. Вот и вся разгадка. Но каков подлец! Свинья поганая!.. Ну, коли ты так со мной, то пусть и тебе самому хорошо аукнется. Крепко аукнется…

Лариса поднялась с тахты, одернула платье и пошла к бару. Достала бутылку армянского коньяка, новую крупную виноградную гроздь и громко заявила:

— Ну и сторожу меня! Эй, охрана, узницу проспишь!

Ашот мгновенно открыл глаза, будто не спал вовсе, но позы не изменил. Большими и темными, словно сливы, глазами уставился на Ларису Георгиевну, ожидая продолжения.

— Мне самой, что ли, ухаживать за собой прикажешь? Ну-ка вставай, приятель, и наливай несчастной женщине!

Ашот с готовностью вскочил, взял у нее бутылку и наполнил рюмку.

— А себе?

Он подумал и достал из бара вторую рюмку.

— Мне бы не стоило, — сказал почему-то стеснительно, но все же капнул на самое донышко.

— Будь здоров, разбойник! — жизнерадостно сказала Лариса и чокнулась с ним. Протянула ему виноградную гроздь, и он аккуратно отщипнул ягоду. — Ну отвечай, что будешь делать, если я возьму и убегу?

— Не надо, Лариса Георгиевна, дорогая, не убегайте, — улыбнулся Ашот. — Темно, дождь прошел. Куда бежать, все равно не знаете. Промокнете, простудитесь, болеть будете. Зачем?

— Слушай, не называй меня, пожалуйста, своей дорогой, терпеть этого не могу. Ты что, помидорами торгуешь? Купи, дарагая! Нэ дорого возьму, дарагая!

Она так ловко передразнила базарных торговцев, что оба, глядя друг на друга, весело рассмеялись.

— А как же вас называть?

— Зови просто — Лара. Так меня отец зовет.

— Хороший у вас отец? — осторожно спросил Ашот.

— Очень. И любит меня. Но, боюсь, эти ваши с Димкой номера у него не пройдут. — Говоря это, она внимательно следила за выражением его лица, за реакцией на такой слишком уж заметный крючок.

Но Ашот только пожал плечами и промолчал. Потом снова сел в кресло и уже оттуда сказал:

— Если бы моя воля, Лара, я бы вас на руках носил. Но это, к сожалению, не мое дело. Ничего не могу вам сказать.

— На руках? — удивилась она и подошла вплотную, коснувшись своими коленями его ног. — Так за чем же дело стало? Бери поднимай. Силенок-то хватит ли?

Он с недоверием уставился на нее и, чувствуя неловкость — он сидит, а она стоит, — стал медленно подниматься. И опять ему было неудобно: Лариса стояла вплотную. Подняв к Ашоту лицо, так вдруг посмотрела на него — а Лариса это умела, она знала жуткую притягательность своего взгляда, — что бедный, растерянный Ашот не выдержал. С криком «Вах!» он вдруг обеими руками сгреб ее и легко, словно ребенка, поднял к груди. Она тут же, не давая ему опомниться, обхватила его шею и впилась в его губы.

Поцелуй был невыносимо долгим. Лариса не отпускала его губы, всасывалась в них, раздвигая языком и словно вгрызаясь все глубже. И парень не устоял на ногах.

На какой-то миг забылась Лариса Георгиевна, а когда очнулась, уже лежала на тахте навзничь, а Ашот, сдвигая ее платье к груди, все выше и выше, жадно целовал ее тело — живот, ложбинку между грудей, сжимал зубами соски и добирался до шеи. А скомканное платье закрывало ее лицо и мешало дышать и видеть, главное — видеть. Она ловко освободилась от всей мешающей одежды. И тут же горячие губы Ашота поползли по телу вниз, миновали живот и остановились на лобке.

Ларису уже колотило от неистового желания, но сильные пальцы парня продолжали ласкать и мять ее тело. Они были повсюду — на груди, на руках, на животе, они решительно раздвигали ее бедра, а губы омывали ее живительной влагой, будто освобождая ее от кожи и обнажая трепещущую в его руках плоть.

Лариса стонала, голова ее металась по подушке из стороны в сторону, пальцы, вцепившиеся в его голову, не давали оторваться его губам от тела. И тут ее вдруг пронзило ударом тока: жесткие губы Ашота ворвались в нее и стали жадно вытягивать изнутри все то, что она считала своей бессмертной душой. Сжав бедрами его голову и изо всех сил помогая руками, она вдавливала ее, впихивала в себя, не понимая, что происходит и что она делает. Лариса сейчас словно рожала его, с болью и тягучей мукой, но так, будто природа вдруг сошла с ума и решила весь свой гениальный путь проделать в обратном порядке — от конца к началу всего сущего. Он должен был оказаться в ней весь, без остатка, вернуться в лоно, отчаянно призывающее свой жаркий плод.

И снова настал миг глубокого и полного забытья, когда из Ларисы, помимо ее воли, хлынула жизнь. Она обессиленно раскинула руки и ноги, отдаваясь любимому и томительному освобождению. А потом перед ней возникли воспаленные бешеные глаза и внутри тела вспыхнуло пламя. Зверюга… Чудовище… Он пожирал ее, и она наконец поняла, что не на горные вершины вздымает ее тело и дух этот бушующий в ней вулкан, а опрокидывает в адскую бездонную пропасть. Безвольное тело не возносилось теперь, а рушилось в геенну огненную, где нет прощения, а есть только непрекращающиеся, сладостные, изматывающие муки никогда не утоляемого желания…

К утру Лариса чувствовала себя так, будто по ее измочаленному телу прокатился асфальтоукладчик. Ашот не хотел или уже не мог остановиться. Раз от разу он возбуждался все больше, он кидался на нее как разъяренный барс, с ревом и утробным рыком, и был то безумно жестоким в своей ярости, то опасно вкрадчивым. Он не повторялся. И это было ново для Ларисы. Однако же пора было и прийти в себя, хотя бы поднабраться свежих сил. Дикий зверь, он сразу и всем существом уловил эту ее безмолвную мольбу.

«Ах, какой мальчик…» — теперь уже расслабленно и благодарно думала Лариса Георгиевна, сквозь полуопущенные ресницы разглядывая Ашота, который во всем своем величии и полной готовности стоял возле стола и подрагивающей рукой разливал по звякающим рюмкам коньяк. Принес ей и присел рядом. Лариса погладила кончиками пальцев его бронзовое, такое совершенное творение матери-природы, отчего он тут же томительно застонал, вскинув к потолку оскаленное лицо, а из груди его, бурля, вырвалась непонятная гортанная фраза, смысла которой Лариса, конечно, не поняла, а спрашивать не хотела. Она с болезненным интересом наблюдала, как от ее легких движений по всему его телу пробегали быстрые судороги. Он мучился, но уже не смел дотронуться до нее. А у Ларисы мелькнула вдруг шальная мысль размазать его самого по всей тахте. И она стала медленно, но настойчиво доводить Ашота до зубовного скрежета. Через короткое время его судорожно дрожавшие пальцы показывали, что кризис вот-вот наступит. Нежными и трепетными прикосновениями пальцев, губ и острого лукавого язычка Лариса в конце концов сделала то, чего никак, видно, не могли доставить ему яростные животные схватки, жестокая теснота объятий и бешеное сопротивление обычно такой обволакивающей, податливой плоти.

Он вдруг пронзительно закричал так, что зазвенели стекла в окнах, и Лариса успела увидеть, как из бронзового ее идола ударил фонтан. А в следующий миг она, распластанная ничком, с отчаянным визгом барахталась под ним, пытаясь подняться на корточки, вывернуться, освободиться от прожигающего ее насквозь раскаленного стержня, вонзившегося между ягодиц…

Ах, гордость Ларисы Георгиевны и предмет плотоядной зависти восхищенных мужиков! Но каков негодяй! Подлец какой… страшный… Потеряв уже всякую волю к сопротивлению и понимая, что все дальнейшее ей абсолютно без надобности, поскольку теперь не она, а он утверждает свою власть над ней, Лариса каким-то отстраненным взглядом увидела вдруг препохабную иллюстрацию из апулеевских «Метаморфоз», выполненную неизвестным ей немецким художником. Все точно: Луций и Фотида, наградившая его по собственной щедрости отроческой надбавкой. А она, сопливая еще девчонка, все размышляла, что это такое…

Но вместе с тем Лариса поняла и еще одно: ну то, что она доигралась, это понятно, хуже другое — ступила еще на одну ступеньку, ведущую в ад. А вдруг эта ступенька — последняя?..