Опасные клятвы

21

ТЕО

Я отдал Финну распоряжение, чтобы телохранителя отвезли на склад за пределами Дублина. Я мог бы уладить все дела в одной из хозяйственных построек на участке, но не хотел омрачать покой своего дома воспоминаниями о том, что я планировал сделать с человеком, посмевшим прикоснуться к моей жене или запятнать хоть один дюйм его кровью.

Что касается Марики…

Я крепко сжимаю челюсть, пока веду машину, пытаясь выбросить ее из головы. Я решил отказаться от услуг своего обычного водителя, надеясь, что самостоятельная поездка поможет мне прояснить мысли и привести себя в более рациональное состояние, когда придет время противостоять Адрику. Пока что этого не произошло. С каждой милей я чувствую все большую ярость, все большее желание отомстить ему плотью. Я никогда не получал особого удовольствия от пыток, каким бы жестоким человеком я ни был, но сейчас все иначе.

На этот раз я буду наслаждаться каждым мгновением.

Я паркую машину у задней части склада — обычный, неприметный черный седан, ничем не привлекающий внимания, и замираю у задней двери, пытаясь собраться с мыслями. Чтобы выглядеть хладнокровным, спокойным и собранным перед лицом человека, которого я хочу разобрать на части и насладиться его криками.

Глубоко вздохнув, я вхожу на склад.

Финн уже ждет меня там. Мужчина, который, должно быть, Адрик, сидит на стальном стуле с откинутой вперед головой, связанный по рукам, животу, икрам и бедрам ремнями, затянутыми с помощью трещотки. Его раздели догола и накачали наркотиками, и я вижу, как он начинает слабо подергиваться, поскольку действие наркотиков начинает ослабевать. Скоро он очнется, и я рад, что успел к этому времени.

Я хочу быть первым, кого он увидит, когда проснется и поймет свою судьбу.

— Он весь твой, — пробормотал Финн, поднимаясь на ноги. В его лице есть что-то неуютное, и я почти уверен, что знаю, что именно.

Финн — мой силовик, а также моя правая рука. Он способен на насилие и жестокость, которых я ожидаю от человека на этой должности, но он не получает от этого удовольствия. Не то что Николай Васильев, который в те времена, пока его не укротила жена, был известен тем, что после пыток мужчин посещал секс-клубы, принадлежавшие его семье, чтобы выработать адреналин.

В молодости я получал определенный кайф от власти, возможности причинять боль без последствий, держать в своих руках власть над чьей-то жизнью… и смертью, быстрой или медленной. Позже, в те ночи, я всегда обнаруживал, что хочу женщину. Но я никогда не трахал их, когда на мне еще оставалась кровь, как это делал Николай.

Слухи, конечно, ходили, и я их распускал. Учитывая, что Васильевы были моей главной оппозицией, не было ничего страшного в том, чтобы другие считали меня более первобытным и жестоким человеком, чем я был раньше и уж точно более жестоким, чем сейчас.

— Я могу сделать грязную работу, если хочешь, босс. — Финн посмотрел на меня. — Не нужно пачкать руки в крови, если хочешь просто стоять и смотреть.

— Нет, это личное. — Я подхожу к столу, оценивая инструменты. Здесь много инструментов, которые я могу применить к его плоти, но я сгибаю руку, обдумывая воздействие старого доброго удара в челюсть. Звучит заманчиво.

И я могу делать все, что захочу.

Голова Адрика начинает приподниматься, его глаза липко моргают. Наркотикам потребуется время, чтобы полностью выйти, и я планирую подождать, пока он полностью придет в себя. Я не хочу, чтобы он пропустил ни секунды из того, что я собираюсь с ним сделать, и уж точно не хочу, чтобы он был оцепеневшим от всего этого.

— Тео… — Он густо произносит мое имя, моргая на меня, его губы работают, словно пытаясь вызвать немного слюны из, должно быть, мучительно сухого рта. — Пошел ты…

— Нет, — говорю я ему почти с удовольствием. — Это то, что ты сделал с моей женой. И именно поэтому ты здесь.

Адрик моргает, словно начинает осознавать истинные последствия ситуации, в которой он оказался.

— Ты не знаешь, о чем говоришь…

Слова по-прежнему звучат невнятно, но уже не так сильно.

— О, думаю, да. — Я сужаю на него глаза, в уголках губ играет натянутая злая улыбка. — А то, чего я не знаю, ты мне расскажешь.

— Я не буду… рассказывать тебе… дерьмо. — Слова звучат все отчетливее, давая мне понять, что он близок к полному сознанию. Я делаю несколько шагов ближе, наслаждаясь намеком на страх, который начинает расти в этих сердитых, льдисто-голубых глазах, устремленных на меня. Он из тех, кто хочет думать, что ничего не боится, но сейчас он поймет, насколько ошибается.

— Многие мужчины так говорят. И все они ошибаются. — Я подхожу к нему на расстояние удара, оценивая его, чтобы убедиться, что действие наркотиков достаточно ослабло. Затем я отступаю назад и с размаху бью его кулаком в челюсть с приятным звуком встречи плоти и кости, отчего его лицо дергается в одну сторону, разбрызгивая кровь.

— Это для моего собственного удовольствия, — говорю я ему. — За то, что лишил мою жену девственности. Дальше будет больше, не волнуйся.

Адрик на мгновение отшатывается, но, к его чести, приходит в себя немного быстрее, чем я мог ожидать. Меня это устраивает: чем дольше он будет держаться, тем дольше я смогу наслаждаться тем, как вымещаю на нем свой гнев.

— Я не принуждал ее, — умудряется он, выплевывая полный рот крови. — Она была счастлива трахнуть меня. Практически умоляла об этом. — Он усмехается, кривя верхнюю губу, которая не очень-то выдержала первый удар.

Я исправляю это вторым.

Мой кулак врезается в его верхнюю губу и нос, отчего он откидывается назад, достаточно сильно, чтобы опрокинуть стул, если бы он не был прикручен к полу. Он не издал ни звука, что я мог бы оценить, если бы не был так чертовски зол на него.

— Почему бы тебе не рассказать мне, как это произошло? — Спрашиваю я плавно, мой голос обманчиво тих. — Если я все так неправильно понял.

— Она была одинока. — Адрик сплевывает кровь. — Она была измотана тем, что сделал с ней Нароков. Она все еще приходила в себя, когда ее брат уехал в медовый месяц. — Он снова усмехается. — Любой мужчина поступил бы так же.

— За исключением того, что ты заботился о ней. Мне рассказывали люди, которые знают об этом не понаслышке, что именно ты вынес ее из комплекса Нарокова. Тебе недостаточно было заботиться о ней на расстоянии, чтобы защитить ее, да? — Я наношу еще один удар, и из его носа начинает течь кровь, еще больше ее стекает по подбородку из рассеченной губы. — Недостаточно, чтобы просто делать свою гребаную работу, не прикасаясь к ней?

— Да пошел ты! — Кричит Адрик, сверкая на меня глазами. — Она даже не была, блядь, помолвлена с тобой, когда мы…

Еще один удар, намеренный оставить его с синяком под глазом.

— Она собиралась обручиться с кем-то. Кто бы это ни был, ты обокрал его, и ты это знаешь. Но это еще не самое страшное, ты, гребаный ублюдок. — Я рычу на него. — Побои, это только за то, что ты взял. Остальное придет позже.

Он на мгновение отшатывается, удары начинают понемногу проходить.

— Я не дерьмо, — повторяет он, выплевывая на бетон еще одну порцию крови. — Я спросил, могу ли я ее поцеловать. Она согласилась. И на все, что произошло дальше, она сказала да. — Я не заставлял ее и не принуждал. Она сама этого хотела. И после этого она тоже хотела этого каждый раз, когда я вставлял в нее свой член. — Адрик усмехается, глядя на меня из перемазанного кровью рта. — Единственное место, куда я ее не трахал, была ее маленькая сладкая попка, и теперь я жалею, что не сделал этого. Просто чтобы не осталось ни одной ее чертовой части, которую ты мог бы забрать себе.

На мгновение мир становится красным. Я надвигаюсь на него, нанося удары по лицу, по кишкам, врезаясь кулаком в его незащищенные яйца. Он наконец-то издает звук, глубокий, гортанный, который заставляет вздрогнуть даже Финна, но мне плевать на боль Адрика.

— Я должен отрезать тебе член за это, — шиплю я. — За то, что ты даже подумал о ней так, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней. И уж тем более…

— Я кончил в нее. Это она тебе сказала? — Адрик произносит слова между задыханиями, с трудом втягивая воздух от боли, вызванной ударом в пах. — В ту ночь, когда она пошла встречать тебя на ужин к своему брату. Она всегда заставляла меня пользоваться гребаным презервативом или вынимать его, но я хотел, чтобы она сидела за этим столом с моим запахом на ней. Чтобы из нее вытекала моя гребаная сперма, пока она обсуждает свою помолвку с тобой.

Он начинает смеяться, грубым, почти истерическим смехом, сплевывая кровь прямо на меня.

— Из нее, блядь, текла моя сперма, пока она давала тебе обещания в чертовой церкви. Как тебе такое, Макнил? Я все еще трахал ее, пока она подписывала контракт.

Кажется, я на мгновение потерял сознание, услышав его слова. Никогда еще я не чувствовал себя настолько невменяемым, мучая человека. Обычно это методичная работа, определить, что нужно сделать, в какой последовательности, чтобы получить как можно больше информации с наименьшей болью. Человек, который больше ничего не может вынести, скажет все, что угодно, лишь бы это прекратилось, и не всегда то, что он скажет, будет правдой. Но человек, который считает, что у него еще есть шанс, который думает, что сможет оправиться от пыток, который верит, что может даже уйти, сохранив жизнь, скажет правду.

Здесь же все это исчезло. Я намерен оставить Адрика живым и в основном целым, поскольку хочу, чтобы он был на ногах, в сознании и был способен вынести все то, что я запланировал для него и моей лживой, коварной жены. Но я намерен сделать ему как можно больнее.

Я едва осознаю, что делаю, пока щипцы не оказываются у него во рту, зажатые вокруг зуба. Когда я вырываю его, он вскрикивает, на его лице смешиваются ярость и боль, каких я редко видел у мужчин. Он впечатляет — если бы только он был верен.

Адрик рычит на меня, почти по-звериному, когда я отбрасываю зуб в сторону.

— Зачем ты пришел сюда? — Спрашиваю я его, щелкая щипцами. — Почему ты решил последовать за ней в Ирландию? Кроме полнейшей глупости, конечно.

— Потому что она моя, — прошипел Адрик. — Она всегда была моей.

Я смеюсь над этим.

— Она замужем за мной, придурок. Даже если бы у нее был с тобой роман, она больше моя, чем когда-либо была бы твоей.

Адрик улыбается. Неприятно видеть, как человек, у которого только что вырвали зуб, губы и лицо опухли от побоев, улыбается с таким ликованием.

— Ни тогда, когда бы ты был мертв, подонок.

При этом я замираю. Я поднимаю щипцы, чтобы он увидел, что на них еще осталась кровь.

— Ты скажешь мне, что ты имеешь в виду, — говорю я медленно, смертельно тихим голосом. — И в зависимости от того, что ты скажешь, будет зависеть, сколько зубов останется у тебя во рту к концу и сколько ногтей на левой руке. Мне понадобится только правая рука для того, что я запланировал для тебя.

Адрик снова смеется, и я понимаю, что это надолго.

Когда я возвращаюсь в поместье и поднимаюсь в хозяйскую спальню, сейчас мне невыносимо думать о том, что это наша с Марикой спальня, она лежит на кровати, закутавшись в халат. По ее спутанным волосам и залитому слезами лицу я могу сказать, что она еще не принимала душ, и при других обстоятельствах меня бы возбудило осознание того, что под халатом она голая и все еще полна моей спермы. Я бы перебрался на кровать, поцеловал ее, прижал к матрасу, вошел в нее и снова наполнил. Я бы трахал ее так сильно и глубоко, что рано или поздно она была бы беременна моим ребенком.

Но вместо этого мне приходится сдерживать ярость, зная все, что рассказал мне Адрик. Все, что она делала с ним, все, что она замышляла со своим братом. Такое ощущение, что я даже не знаю эту женщину, свернувшуюся калачиком на кровати передо мной. Это женщина, на которой я женился, но я едва узнаю ее.

Все, что она делала со мной, не было настоящим. А теперь… Теперь я должен решить, останусь ли я женат на ней. Как я буду наказывать ее, как поступлю с ее братом.

Мне все еще нужна жена. Мне все еще нужен наследник. Наш брак может быть аннулирован на тех основаниях, которые у меня есть сейчас, но она уже может быть беременна моим ребенком. Адрик сказал, что она попросила контрацептивы на следующее утро после того, как он вошел в нее, от этой мысли я до сих пор краснею, мне хочется наказать ее заново и избить его до полусмерти во второй раз, и если он говорит правду, то с тех пор он с ней не трахался. Но я не совсем уверен, что верю в это.

И уж точно я не верю ничему из ее лживого рта.

— Тео. — Она выдыхает мое имя, и от этого у меня в груди все болит, когда я понимаю, что совсем недавно это было бы от желания. А теперь — от страха.

— Ты откусила больше, чем смогла прожевать, жена, — говорю я ей, мой голос низкий и жесткий. — Я начал заботиться о тебе, но теперь я знаю правду. Я уже все понял.

Она начинает открывать рот, и я поднимаю руку.

— Я не хочу слышать ни слова, — говорю я ей категорически. — Ты будешь слушать и молчать.

Я даю ей мгновение, чтобы убедиться, что она поняла, а затем продолжаю.

— Ты не выйдешь из этой комнаты или из этого дома до завтрашнего дня, когда мы улетим обратно в Чикаго. И тебе не будет позволено покидать наш дом там, пока я не решу, как с этим справиться. Я дам тебе знать, когда решу, что мне делать.

Она дрожит, сидя на кровати. Когда-то я бы пришел к ней. Когда-то я сделал бы все, чтобы страх в ее глазах исчез. Теперь же я просто поворачиваюсь и ухожу, выхожу из комнаты — и прочь от брака, на который когда-то надеялся.

Теперь все изменилось.