Глава сорок третья

Болдт считал себя не хранителем общественного порядка, а, скорее, человеком, которому государство платит за то, чтобы он решал головоломки. Заключения судебно-медицинской экспертизы, опрос свидетелей, непредвиденные события — все это укладывалось в гигантскую головоломку, решать которую, как предполагалось, должен детектив, ведущий расследование. При расследовании серийных убийств ошибка в решении влекла за собой увеличение числа смертей, потерю жизни невинных людей. А это лишало детективов личной жизни, сна, служило постоянным источником укоров совести. Болдт ненавидел себя, ощущал себя неудачником — он даже не мог винить Лиз за ее роман на стороне, если таковой и в самом деле существовал; вот уже многие месяцы он жил только работой.

Когда после допроса Бена он добрался до своего отеля и клерк вручил ему пакет из коричневой бумаги — это не его белье вернулось из стирки, — Болдт ощутил приступ страха. Его первой мыслью было, что он получил бомбу. Он осторожно отнес пакет в свою комнату и провел долгих пять минут, внимательно изучая его. На лбу у сержанта выступил пот, но он все-таки собрался с духом и медленно приподнял клапан конверта, а потом столь же медленно открыл его. Внутри оказались записка от Ламойи и полудюжина вещичек, приобретенных в скобяной лавке, — вещи, купленные Мелиссой Хейфиц в день пожара и смерти.

Болдт переключил телевизор на Си-Эн-Эн и принялся изучать содержимое пакета: баллончик со сжатым воздухом, именуемый «Е-3 смывка», резиновые перчатки, губка для швабры.

Вещи, купленные Энрайт, лежали в нижнем выдвижном ящике комода. Он вытащил их и сравнил. Общими там и здесь были губка и перчатки. Бутылка растворителя «Драно» у Энрайт, «Э-3 смывка» у Хейфиц; баллончик со сжатым газом, используемым в качестве вантуза при промывке засорившегося стока. Болдт покрутил баллон в руках. На задней его части были нарисованы раковина и ванна. Перед глазами у него вдруг встала картина собственной ванной, из которой никак не желала стекать вода, и мгновением позже он вспомнил, что это случилось как раз в ночь эвакуации его семьи.

«Засорившиеся стоки!» — понял он. Это было как раз то общее, что объединяло Энрайт, Хейфиц и его самого.

Он позвонил домой Берни Лофгрину. В трубке раздался жизнерадостный голос главного эксперта. Болдт не стал представляться, зная, что Берни узнал его по голосу.

— Каковы шансы на то, что гиперголовое топливо, система воспламенения, имеет какое-то отношение к водопроводному делу, к домашнему водопроводному делу? К засорившимся стокам? — спросил он.

Воцарилась долгая тишина, потом Лофгрин сказал:

— Я думаю. — Он пробормотал: — Водопроводное дело? — Болдт не перебивал его. — Засорившиеся стоки?

Болдт подождал еще несколько секунд и сообщил:

— Одна из жертв приобрела в день своей гибели вантуз для туалета «Э-3 смывка». Другая купила «Драно».

— Вантуз! — взволнованно воскликнул Лофгрин. — Вантуз? — повторил он. — Не вешай трубку. Не вешай трубку! — Потом он пробормотал: — Подожди секундочку, — как будто Болдт намеревался перебить его. Болдт услышал, как Лофгрин зовет свою жену. В трубке раздался голос Кэрол, которая поинтересовалась, как поживают Лиз и дети, занимая его разговором, пока ее супруг решал срочную задачу. Голос ее был приветливым и спокойным. Кэрол была подвержена приступам депрессии, но ее состояние стабилизировалось благодаря какому-то недавно изобретенному препарату, и Берни утверждал, что она «снова стала нормальной», хотя Болдт и другие его друзья уже привыкли не полагаться на слова Берни: за последние два года Кэрол дважды попала в тяжелые автокатастрофы, впоследствии выяснилось, что это были попытки самоубийства, и все это случилось как раз тогда, когда Берни убеждал друзей, что она в порядке. Берни Лофгрин нес свой собственный крест, так же как и остальные — но его ноша была тяжелее, чем у других, решил Болдт. Вероятно, лучшей отдушиной для него служила работа. Может быть, именно поэтому он и стал таким классным экспертом, беззаветно преданным своему делу.

Лофгрин напряженным голосом поблагодарил жену, и, прерывая ее, сказал:

— Страница два-пятьдесят семь. Сделай сам: Наглядный словарь. У тебя есть экземпляр?

Вопрос был риторическим. Лофгрин собственноручно вручил Болдту два экземпляра: один для дома, другой — для работы. Он дал их еще нескольким детективам в отделах по расследованию убийств и ограблений. Болдт ответил:

— Нет. Я уже вторую неделю живу в этом чертовом отеле. — Его экземпляр стоял на небольшой книжной полке в спальне, но потом она переместилась в гостиную, когда в их с Лиз жизни появилась колыбель, которую в настоящий момент занимала Сара.

— На странице два-пятьдесят семь показан дом в разрезе, и на рисунке выделена водопроводная система. Полностью, от счетчика до резервуара использованной воды. Слева на странице изображена вентиляционная труба. Справа — труба для отработанной воды. Стоки из туалета, раковины, ванны, еще одной ванны — все они объединены общей трубой, обозначенной как «разводка». По обеим сторонам разводки располагаются вертикальные стояки, которые выходят через крышу наружу. На диаграмме показаны два таких стояка. Стекающая вода или нечистоты создают в трубе вакуум, — продолжал Лофгрин. — Канализационную сливную трубу необходимо вентилировать, чтобы по ней стекала жидкость. Представь себе соломинку для питья, верхний конец которой ты зажал пальцем. Пока ты закрываешь ее пальцем — вентиляция отсутствует, соломинка удерживает в себе ту жидкость, которая в нее попала. Но если ты провентилируешь соломинку, убрав палец, жидкость вытечет. Точно так же и в доме. Только в канализационных сбросах содержатся дурно пахнущие вещества, поэтому вентиляция выходит на крышу, чтобы ты их не унюхал. Две трубы, Лу. Понимаешь, в чем дело?

— Я в растерянности, — признался Болдт.

— Это гениально, потому что при этом человек, живущий в доме, обязательно оказывается внутри в момент возгорания. Две вентиляционные трубы: две части гиперголового топлива. Правильно?

— Какого черта, Берни? Составляющие топлива в вентиляционных трубах?

— Так мне представляется, да. Закупорь вентиляционные трубы тонкой мембраной: то ли вощеной бумагой, то ли липкой пленкой. Не знаю. Помести две части гиперголового топлива поверх этих мембран. Много не нужно — если просто слить воду из полной ванны или включить стиральную машину, эти «пробки» лопнут и вместе с топливом устремятся вниз по вентиляционным трубам. В трубной разводке произойдет соединение двух элементов гиперголового топлива. Ты ищешь способ сжечь весь дом, уничтожить как можно больше улик, и водопроводная система дает тебе такой шанс; она проходит в стенах с одного этажа на другой, от одной стены к другой. Ты открываешь слив в ванной или смываешь воду в туалете, и внезапно каждый отросток водопроводной системы, каждое ответвление сантехники превращаются в ракетное сопло. Фаянс плавится, Лу: как раз этой ниточки мне и не хватало. Проклятье! Мне следовало сообразить раньше. Фаянс не так-то легко расплавить; он должен находиться в непосредственной близости от очага возгорания. Это сбило меня с толку. Каждое фаянсовое изделие в доме оказалось в очаге пожара. Ты нашел ответ, Лу. Ты его вычислил!

— Вантуз?

Лофгрин воскликнул:

— Поджигатель мог заложить взрывчатку, не входя в дом. Сделать все с крыши.

— Его даже не было в доме, — пробормотал Болдт. Метод установки взрывчатых веществ с самого начала привел его в замешательство. У него закружилась голова.

— А его прикрытие? Ну, конечно. Вымыть несколько окон, подняться на крышу, заложить гиперголовое топливо в вентиляционные трубы. Дело нескольких минут. И можно уходить. — Лофгрину понадобилось не более секунды, чтобы увидеть связь, о которой подумал и Болдт. — Господи, Лу. Твой дом.

— Я знаю.

— Твои вентиляционные трубы могут быть заряжены. Мы можем получить доказательства. — Голос его звучал торжествующе. Болдта же охватил ужас.

— Нам нужно эвакуировать соседей, — заявил Лофгрин.

— Считай, что это уже сделано.

— Дай мне сорок минут, — попросил Лофгрин. — Мне понадобится большое сопровождение.

Как в тумане, Болдт слонялся по тротуару перед своим домом. Ему хотелось войти внутрь и забрать с собой все на тот случай, если попытка Берни Лофгрина обезвредить его дом провалится. Его дом превратился в нечто вроде коробки из-под детской обуви, где накопилась коллекция всякой всячины. Болдт собрал свыше десяти тысяч виниловых пластинок и более двух тысяч компакт-дисков. Они размещались на каждом свободном дюйме площади. Десятки, если не сотни, виниловых пластинок были просто бесценными.

Мысленно представляя себе каждую комнату, он чувствовал, как комок в горле становится все плотнее. В этом доме его сын превратился из младенца в маленького мальчика. В этих стенах была зачата Сара. Здесь же возродился его брак, в него удалось вдохнуть новую жизнь после удушающих спазмов прошлого.

Если бы он мог войти внутрь, то непременно забрал бы детские туфельки бронзового цвета, принадлежавшие его сыну. Фотоальбом со свадебными фотографиями, еще один со снимками рождения Майлза, а также видеокассету, запечатлевшую появление на свет Сары. Первую пластинку Чарли Паркера, корешки билетов на концерт Диззи Гиллеспи и Сары Воэн. Орлиное перо, найденное перед самой Олимпиадой, и локон Лиз, отрезанный перед рождением их сына. Голубую рубашку для боулинга, на нагрудном кармане которой красовалась надпись «Монах», а на спине были вышиты слова «Медведи боулинга»; он сыграл за команду Беренсона по боулингу один-единственный раз, но рубашка хранилась как память.

Это был больше чем дом, это был исторический музей его семьи. Мысль о том, что он может лишиться его, приводила Болдта в ужас. От этой мысли ему хотелось немедленно поехать в летний домик и повидаться с Лиз и детьми.

Он молил Господа, чтобы поджигателя схватили.

Мужчина, первым взобравшийся на конек крыши, был в полном защитном костюме пожарного, включая шляпу и маску, с закрепленной на шлеме рацией, посредством которой он мог общаться с Лофгрином, оставшимся внизу. Лофгрин, Болдт и другие — включая Багана и Фидлера — стояли за линией пожарной опасности, проведенной по тротуару. Жители шести соседних домов были эвакуированы, и патрульные машины перегораживали улицу с двух сторон, чтобы не пропустить случайный автомобиль. В двух опустевших домах разместились сотрудники КБР, на тот случай, если поджигатель вздумает заинтересоваться происходящим.

Человек на крыше сообщил Лофгрину:

— Четыре трубы.

Лофгрин оглянулся на Болдта и сказал:

— Должен тебя предупредить: мы обязательно найдем ракетное топливо. Иначе зачем лезть на дерево и наблюдать за домом, правильно? Он ожидал начала представления.

— У меня не выдерживают нервы, — признался Болдт.

— Подумай о том, как чувствует себя Рик, — Берни кивнул на крышу и человека на ней. — Если топливо ухнет вниз, у него остается двадцать секунд на то, чтобы убраться оттуда и не взлететь вверх на три тысячи футов. Если он не спрыгнет, его задница превратится в пепел. Приставлять лестницу времени не будет. Говорить по рации — тоже. И он знает об этом, — добавил Лофгрин, отвечая на невысказанный вопрос Болдта. — Ты когда-нибудь видел, как кто-то прыгает с разбегу с крыши двухэтажного дома? — Он сам и ответил на свой вопрос: — Я тоже не видел. И не хотел бы увидеть сегодня вечером, чтобы восполнить этот пробел. — В рацию Лофгрин сказал: — Ты там полегче, черт побери. Пользуйся видоискателем.

У человека на крыше была волоконно-оптическая камера размером с карандаш на гибком алюминиевом кабеле диаметром не больше шнурка от ботинка. Его работа заключалась в том, чтобы опустить кабель в каждую трубу и сообщить о том, что он там увидел. Болдт не сводил с него глаз, пока мужчина осторожно пробирался по крыше между вентиляционными трубами. Он неловко опустился на колени и принялся возиться с оборудованием.

— Он нервничает, — заметил Лофгрин. — Это хорошо. Все лучше, чем если бы он вел себя самоуверенно.

Сквозь треск помех по радио донесся голос мужчины с крыши:

— Опускаю вниз.

— Медленно и аккуратно, — распорядился Лофгрин.

Болдт поднял голову как раз в тот момент, когда мужчина правой рукой принялся опускать кабель, держа в левой видеомонитор «Сони».

— Два фута… три фута… — докладывал он.

— Кабель размечен в дюймах, футах и ярдах, — объяснил Болдту Лофгрин.

— Четыре фута… пять футов…

— Знаешь, что я думаю? — задал Лофгрин риторический вопрос. — Это ведь передняя труба. Фасад дома. Маловероятно, чтобы он заложил топливо в нее. Слишком заметно, правильно? Будь я на его месте, я зарядил бы задние трубы и запечатал передние. То есть мне пришлось бы провести меньше времени на виду.

Его рация прокаркала:

— Семь футов… восемь футов…

Лофгрин произнес в микрофон:

— Давай попробуем одну из задних труб, Рик. Как понял?

— Вас понял, — ответил человек на крыше.

— Сейчас действие разворачивается на задней части крыши, — сообщил Лофгрин Болдту. — Имей это в виду.

Над головами у них вертолет службы новостей нацелил слепящий столб света на крышу дома Болдта, конус его прошелся взад и вперед, пока наконец не остановился на мужчине в полном защитном снаряжении.

— Ну, в одном можно быть уверенным — тебя больше никогда не пригласят на вечеринку к соседям, — сказал Лофгрин.

Прожектор ушел с крыши, обшарил двор и остановился на Болдте с Лофгрином. Лопасти подняли сильный ветер, да и рев двигателя оглушал. Лофгрин махнул ему рукой, чтобы вертолет убирался, но тот продолжал висеть у них над головой. Поднявшимся сквозняком едва не сдуло человека на крыше; он поскользнулся на вибрирующей крыше, но успел вытянуть руку и за что-то ухватиться. Болдт перевел взгляд на припаркованные патрульные автомобили. Шосвиц что-то кричал в свою рацию, глядя на вертолет. Болдту не надо было читать по губам, чтобы понять, что лейтенант в бешенстве. Тридцать секунд спустя вертолет набрал высоту и шум двигателя ослабел, но прожектор продолжал прыгать между человеком на крыше и Болдтом и Лофгрином на тротуаре.

— Я у северной трубы в задней части крыши, — сообщил человек на крыше по рации Лофгрина.

— Кухня, — объяснил Болдт.

— Полегче, Рик. Эта труба может оказаться живой, — предупредил Лофгрин.

— Вас понял, — откликнулся человек на крыше.

Болдт не видел, как работает Рик, и это беспокоило его. Он услышал, как тот сообщил, что опускает камеру в трубу, и Болдт живо представил себе, как крошечная камера скользит вниз по черной пластиковой вентиляционной трубе, как мужчина не сводит глаз с монитора, в то время как крохотный лучик света исчезает в трубе.

— Один фут… — сообщил голос.

— Не спеши, — предостерег его Лофгрин. Болдт почувствовал, как от него исходит напряжение и беспокойство.

— Оп-ля, — сказал человек на крыше в микрофон рации. — Я вижу полупрозрачную мембрану на отметке восемнадцать дюймов.

— Замри! — выплюнул в радио Лофгрин. Он повернулся и взмахом руки подозвал к себе одну из своих ассистенток. У нее было симпатичное личико, ей едва перевалило за тридцать, и полный защитный костюм пожарного был ей слишком велик. В правой руке она держала серый пластмассовый ящик, тяжелый, судя по виду. Лофгрин сказал ей: — Кухня. Воспользуйся задней дверью. Вынимай ее очень медленно, как мы и говорили. Она должна быть где-то в стояке. Свяжись со мной и дай мне картинку, когда окажешься у низа стояка. Поняла?

— Да, сэр.

— О’кей, — кивнул Лофгрин. — Ступай.

— Молоденькая, — заметил Болдт, когда она поспешила прочь от них, волоча за собой тяжелый ящик.

— Теперь все они выглядят молоденькими. У нее ребенок четырех лет. Муж работает на «Боинге». Вероятно, самая способная моя ассистентка. Она умоляла меня поручить ей эту работу. Несмотря на риск, несмотря на явную опасность, несмотря на то, что саперы пытались увильнуть от этой работы, она пожелала управлять одной из камер. Она уже занималась подобной работой в вентиляционной системе здания Нью-Федерал Билдинг — помнишь оператора с камерой? Потащила ее через три этажа и закончила в мужском туалете. Помнишь? Дело было связано с наркотиками. Сорвала сделку на семьдесят тысяч долларов у дилера из Ванкувера. Это была наша Златовласка. Если тебе нужно засунуть кому-нибудь оптоволоконную камеру в задницу так, чтобы он этого не заметил, зови ее.

— Зачем ты послал ее внутрь?

— Нам нужно проверить трубу снизу. Рик не может пройти сквозь мембрану сверху, поэтому мы подойдем к ней снизу. Это должно дать некоторое представление о том, как нейтрализовать ее.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Болдт.

— Я вижу только две возможности. Первая: поджигатель поместил части А и Б в разные трубы. Тонкая мембрана снизу, остальные трубы запечатаны. Когда кто-то пользуется в кухне или в ванной вантузом, мембраны лопаются одновременно, и дом взлетает на воздух. Вторая возможность, которую я вижу: он мог поместить обе части в одну и ту же трубу. Одну над другой, а между ними установить мембрану. Тогда требуется порвать только нижнюю мембрану. Все дело в том, что мы не знаем, что сделал поджигатель, поэтому уж никак не можем проколоть ни одной мембраны. — Он объяснил: — Мы готовы откачать жидкость, или закачать порошок под давлением, но все-таки остается какая-то вероятность того, что он придумал нечто третье. Карстенштейн обнаружил доказательства наличия возможного детонатора. Мы знаем, что парень сидел на дереве и наблюдал за домом. А что если детонатор реагирует на изменение давления?

— Ну и что? — спросил Болдт.

— В случае с этими матерями-одиночками — Энрайт и Хейфиц — поджигатель наблюдал за ними, пока не удостоверился, что дети ушли из дома. Со своего дерева он активирует датчик давления — для этих целей можно доработать любой пульт дистанционного управления. Это несложно. Он может вновь деактивировать его при необходимости, например если дети вдруг вернутся. И вот в этом вся штука: при деактивированном датчике сливные трубы работают плохо, но дом не взрывается. Датчик активирован, хозяйка дома смывает воду в туалете, и — бабах! То же самое и с вантузом. Если обе части гиперголового топлива находятся в одной и той же трубе, а мы повредим мембрану, то у нас здесь получится роскошный фейерверк. Понимаешь, что я имею в виду?

Следующие несколько минут тянулись невероятно медленно. Женщина-техник описывала по рации каждый поворот своего разводного ключа, разъем каждого стыка. Наконец она объявила:

— О’кей, я вижу вверху проем, ведущий к стояку. Я в двадцати дюймах справа.

— Хорошо. Пойдем по нему. Только, ради Бога, будь осторожна. Эта мембрана может быть полупрозрачной.

— Вас поняла.

Морщась, Лофгрин принялся нервно поглаживать щетину у себя на подбородке, словно намереваясь выщипать ее дочиста. Такая перемена в его поведении вызвала у Болдта панику — он буквально сходил с ума от беспокойства. Главный эксперт снял свои здоровенные очки с толстыми стеклами и стал протирать их краем рубашки. Едва очки вернулись на место, он начал чесать в затылке.

— Она в вентиляционной трубе… поднимается по ней вверх… если она нарушит хоть один барьер, который поставил тот парень… — Он не закончил фразы, в этом не было нужды. Глаза их встретились — за стеклами очков глаза у Лофгрина были большими, как мячи для гольфа, — и Болдт понял, что вся их уверенность в своих методах не спасет жизнь этой женщине, не гарантирует ей жизнь, и что ответственность целиком лежит на Берни Лофгрине. Переводя взгляд на рацию, Лофгрин хрипло произнес: — Она хорошая девочка. Чертовски хорошая девочка. Умница. Таких, как она, нечасто встретишь. — В рацию же он сказал неожиданно твердо, поскольку не мог допустить, чтобы она уловила в его голосе хоть малейший оттенок неуверенности: — Доложите обстановку.

Голос женщины звучал напряженно, когда она ответила:

— Тридцать один дюйм. Конденсация на стенках трубы резко возросла.

— Приближаемся, — сказал Лофгрин Болдту. В рацию он скомандовал: — Докладывай через каждые полдюйма.

— Вас поняла.

Болдту стало жарко. Он представил себе, как маленькая камера ползет вверх по трубе.

— Это похоже на то, как если бы ты иголкой нацелился на воздушный шарик, не желая при этом его проколоть, — объяснил Лофгрин.

— Я понял, — отозвался Болдт.

— Высокая конденсация, — доложила женщина. — Затуманивает линзы. Изображение плывет.

— Дерьмо, — прошипел Лофгрин и снова посмотрел дикими глазами на Болдта. Сержант увидел крупные капли пота, выступившие у него на лбу.

— Изображение расплывается, — сказала ассистентка. — Мне это не нравится.

— Вытащи камеру, протри линзы, и попробуем снова, — распорядился Лофгрин, потом добавил: — Отметь пройденное расстояние.

— Тридцать один с половиной дюймов, — сообщила она.

— Вас понял, — откликнулся Лофгрин.

— Вынимаю камеру.

Лофгрин кивнул, словно ассистентка могла видеть его. Он вытер пот со лба и, обращаясь к Болдту, заметил:

— Вот почему мы используем своих людей вместо штатных саперов: она могла находиться прямо под мембраной. Это мембрана могла искажать изображение, а не вода или конденсат. Она знает об этом. А другой парень, который не так близко знаком с оборудованием… — Он не закончил фразы, оставив Болдта с видением его собственного дома, стены которого проваливаются внутрь и из окон вырывается ослепительно белый фонтан света.

— Линза забилась, — доложила женщина. — Я очищаю ее и попробую нанести мазь, чтобы удалить запотевание.

— Конденсат, — объяснил Лофгрин Болдту. — Итак, она была права. Один-ноль в нашу пользу.

Прошла минута. Болдт взглянул на Багана и Фидлера, которые присоединились к ним.

— Ну? — спросил Болдт.

Ответил Баган:

— Мне кажется, это датчик давления. Таким образом, жертва сама инициирует пожар.

— При этом остается элемент случайности — пощекотать себе нервы, — добавил Фидлер.

— Ваше мнение? — поинтересовался Болдт.

— Мы передали рисунок художника на все пожарные станции в городе. Может, нам повезет, — сказал Баган.

В пределах пятидесяти ярдов от дома не было ни души; полицейский в форме сдерживал толпу зевак, среди которых мелькали репортеры. Страх подобен пожару, подумал Болдт: он поражает случайных людей и быстро распространяется.

— Все готово, — раздался голос женщины по радио, — вторая попытка.

Она сообщила о том, что прошла поворот в вертикальный стояк, потом на двадцати дюймах, потом на тридцати. Начиная с тридцати с половиной дюймов, она докладывала о прохождении каждой четверти дюйма. Болдт чувствовал, как с каждым сообщением внутри него нарастает напряжение. Лофгрин спросил ассистентку о конденсации, и она ответила:

— Сейчас выглядит получше. У меня хорошее изображение… Останавливаюсь на тридцати трех с половиной.

— Изображение?

— Перехожу на тридцать три и три четверти… тридцать четыре. О’кей… о’кей… — По радио ее голос звучал напряженно и сухо. — Вижу отсвечивающее черное изображение. О’кей… о’кей… Это — чужеродный объект. Повторяю, — она почти кричала в рацию, — чужеродный объект, загораживающий проход. Черный пластик. — Болдт почувствовал, что у него зачесалась кожа на голове. Женщина сказала: — Подхожу ближе: тридцать четыре с половиной. Как поняли?

— Тридцать четыре с половиной, — подтвердил Лофгрин.

— Может быть, стоит послать сапера, чтобы посмотрел. На месте объект удерживается резиновым кольцом. Похоже на детонатор.

— Я знал, будь я проклят! — воскликнул Лофгрин, обращаясь к Болдту. — Они не даром платят мне большие деньги.

Болдт уловил черный юмор; зарплата у Берни была мизерной.

— Что дальше? — спросил он.

— Мы пригласим сапера, чтобы он посмотрел на эту штуку, а потом попытаемся нейтрализовать. У нас здесь около восемнадцати футов четырехдюймовой вентиляционной трубы заполнено гиперголовым топливом, Лу. Это же настоящий «Аполлон-11». Если мы провалим дело… — Он не договорил. — Нужно эвакуировать жителей еще нескольких домов. Такого количества я не ожидал.

У Болдта ослабели колени. Он прошептал:

— Там была моя семья. Лиз, дети!

Полчаса тянулись невероятно медленно. Сапер из подразделения по разминированию подтвердил наличие детонатора. На крышу отправили вакуумный баллон с насосом. В верхней мембране проделали отверстие и осторожно откачали содержимое вентиляционной трубы. В воздухе повисло напряжение.

Один из ассистентов Лофгрина подошел к нему вплотную и негромко заговорил, так что Болдт не мог разобрать ни слова. Лофгрин вернулся к Болдту и гордо заявил:

— Серебристые и синие хлопчатобумажные нити.

— Что?

— Мы взяли несколько волокон с тех окон, которые, как нам известно, предполагаемый поджигатель мыл. Помнишь волокна, которые мы нашли рядом с отпечатками лестницы у дома Энрайт? Грязные. Цвет визуально установить не удалось, они не отстирывались, но ПСМ-анализ — поляризационная световая микроскопия — показал, что это сочетание синтетики и хлопка. В тот момент я исключил мытье окон, потому что хлопок прилипает к стеклам, оставляя следы. Странно, но для этой цели вполне годится газетная бумага, только не хлопок. Но этот парень действительно мыл окна — это видела Лиз. И, по крайней мере, синтетика с хлопком лучше чистого хлопка. Но мочалка или полотенце серебристо-синего цвета? Это тебе ни о чем не говорит?

— Серебристый и синий. «Морские ястребы», — ответил Болдт. Футбольная команда Сиэтла, команда-неудачник.

— Есть, — сказал Лофгрин. — И, насколько мне известно, мы не продаем сувенирных полотенец своим болельщикам, как это делается, например, в Питтсбурге, правильно? Или продаем?

— Я не болею за «Морских ястребов», — признался Болдт, думая о своем: Чарльз Мингус, Скотт Гамильтон, Лайонел Хэмптон, Оскар Петерсон, но только не «Морские ястребы».

— Я хочу сказать, что это очень важная улика, Лу.

— Серебристо-синие полотенца, — протянул Болдт. Сердце его учащенно билось, он не сводил глаз с операции, разворачивающейся на крыше его дома.

— Правильно, — согласился Лофгрин. — Универмаги? Униформа? Откуда, черт возьми, мне знать? Это твоя работа.

Болдт ничего не ответил, мысли его занимало видение собственного дома, пожираемого пламенем. Только полотенец ему сейчас не хватало.

— Теперь у нас есть образцы волокон, сержант. Мы можем сравнить их с любыми вещественными доказательствами, которые ты нам представишь. Ты понял?

— Мы еще раз обыщем трейлер и грузовик Николаса Холла. Теперь мы будем искать серебристо-синие полотенца, или униформу, или даже тенниски, — проговорил Болдт, по-прежнему не сводя глаз с дома.

— Эти волокна могут помочь упрятать того малого, Лу. Ты меня слышишь?

Комментарий Лофгрина, произнесенный зловещим тоном, заставил Болдта оторваться от созерцания своего дома. Он посмотрел в его выпученные глаза, увеличенные стеклами очков.

— Синие и серебристые волокна, — повторил Болдт. — Я с тобой, Берни.

— Обнаружены, по крайней мере, в двух местах совершения преступления. Это для того, чтобы мы поняли друг друга. — Ничто не могло привести Лофгрина в большую ярость, чем невнимательность детектива, которому он давал в руки решающее доказательство. Болдт знал это, и поэтому после перепалки заставил себя прислушаться: Лофгрин действительно верил в эти волокна.

— Я на восьми футах, шести дюймах, — доложил мужчина, работающий с вакуумным насосом.

Лофгрин скомандовал ему спускаться. Было принято решение просверлить отверстие в стене кухни и слить часть Б вниз. Когда это решение передавали всем присутствующим, ночное небо вдруг осветилось узким столбом фиолетового пламени, которое взметнулось до облаков и исчезло. До него было меньше четырех миль — округ Баллард. Через несколько минут зазвучали колокола пожарной тревоги. Лофгрин, не отвлекаясь, сосредоточил все внимание на предстоящей деликатной работе. Долетевший до них отдаленный звук напоминал шум взлетающего реактивного самолета. Этот фиолетовый столб продержался секунд десять. Вдалеке завыли сирены.

— Мы здесь сами управимся, Лу. А ты ступай посмотри, не сидит ли на дереве твой парнишка с ножом для резьбы по дереву, — сказал Лофгрин.

Болдту не хотелось покидать собственный дом, но пришлось. Работа на месте преступления продолжалась до трех часов утра, после чего он вернулся к своему дому и обнаружил, что тот еще цел.

По всей вероятности, погибла еще одна женщина, была потеряна еще одна жизнь. Прошел слух, что все три сети кабельного телевидения отправили к ним операторов из Нью-Йорка, чтобы те сняли пожарища.

Утомленный Шосвиц поведал ему, что, несмотря на полное сотрудничество полевых агентов, такие ведомства, как ФБР, военный ОКР, АТФ и департамент полиции Сиэтла по-прежнему боролись за право руководить расследованием. Его последнее замечание было исполнено пессимизма:

— Все разваливается на куски, Лу. Полнейшая неразбериха. Слишком много пожаров, и дело почти наверняка будет похоронено в дебрях бюрократических интриг. Всеобщая свалка. А наклоняют тебя и меня, приятель.

Болдт не помнил, как уснул, но в семь утра его разбудил свеженький, как огурчик, и возбужденный Джон Ламойя. У Болдта затекла шея и болела голова. Ламойя выждал минуту, чтобы убедиться, что он безраздельно завладел вниманием своего сержанта.

— Ты помнишь, Гарман говорил нам о том, что его грузовик украли вместе с лестницей Вернера? — Он продолжал: — Грузовик и в самом деле существовал. Он действительно принадлежал ему. Но Гарману придется нам кое-что объяснить. Он ведь так и не заявил в полицию о краже, сержант. Еще более невероятно то, что он не потребовал за грузовик страховку.

Болдт немного поразмышлял над этим, давая своей голове проясниться.

— Поехали заберем его, — скомандовал он.

Ламойя кивнул и просиял.

— Чудесное утро, не правда ли, сержант?

На улице лил проливной дождь.

Загрузка...