Осень ацтека

18

При свете факелов, размещённых на стенах внутреннего двора, ещё шла работа: рабы-садовники даже в этот поздний час ухаживали за множеством цветущих кустов, высаженных в огромных каменных горшках. Спешившись, мы с Пакапетль отдали поводья наших четырёх лошадей двоим из этих рабов. Вытаращив глаза, рабы робко приняли поводья, с опаской держа их на расстоянии вытянутой руки.

— Не бойтесь, — сказал я им. — Это спокойные животные. Только принесите им побольше воды и лущёного маиса и пока побудьте с ними. Потом, покончив с первоочередными делами, я расскажу вам, как за лошадьми ухаживать.

Мы с На Цыпочках подошли к главному входу во дворец, но дверь распахнулась перед нами раньше, чем мы к ней приблизились. Женщина йаки — Г’нда Ке — появилась на пороге и жестом пригласила нас войти, причём проделала она это с такой наглостью, как будто была полноправной хозяйкой дворца и сейчас привечала гостей, прибывших по её приглашению. Прежние, весьма непритязательные её одеяния, подходившие для скитальческого образа жизни, теперь сменил роскошный дворцовый наряд. Не поскупилась Г’нда Ке и на мази и притирания для лица, возможно для того, чтобы скрыть портившие её кожу крапинки. В общем, с вид у йаки стала сущей красавицей, любо-дорого посмотреть. Даже куилонтли Ночецтли, отнюдь не почитатель женского рода, благосклонно отзывался о её внешности, я же, однако, невольно отметил, что у неё всё такие же алчные глаза и улыбка ящерицы. А ещё эта женщина по-прежнему упорно говорила о себе в третьем лице — «Г’нда Ке», «она», «её», — как будто речь шла о каком-то ином существе.

— Мы снова встретились, Тенамакстли, — приветливо промолвила она. — Конечно, Г’нда Ке знала о твоём предстоящем возвращении и не сомневалась, что по пути домой ты уничтожишь этого наглого Йайака, незаконно захватившего власть в Ацтлане. А, вот и ты, дорогая Пакапетль! Какой же красавицей ты станешь, когда твои волосы отрастут длиннее! Г’нда Ке так рада видеть вас обоих, и особенно...

— Помолчи! — отрезал я. — Отведи меня к Амейатль.

Женщина пожала плечами и повела нас обоих на верхний этаж, но не к тем покоям, которые Амейатль занимала раньше. Г’нда Ке сдвинула тяжёлый засов на массивной двери и открыла маленькую, не больше парилки, каморку без окон, погруженную во тьму (ибо там не было даже светильника на рыбьем масле) и в затхлость (поскольку каморку эту никогда не проветривали). Я вынул засов и забрал его, чтобы коварная йаки не попыталась запереть здесь и меня, после чего сказал ей:

— Принеси мне факел. Потом отведи На Цыпочках в приличную комнату, где она сможет привести себя в порядок и надеть подобающую женскую одежду. А потом, змея, немедленно возвращайся назад, чтобы постоянно находиться у меня на глазах.

С зажжённым факелом я вошёл в маленькую комнату, где меня чуть не вывернуло от вони. Единственным предметом обстановки там являлся горшок аксиккалтин, содержимое которого страшно смердело. Потом в углу что-то зашевелилось, и с каменного пола поднялась Амейатль, — хотя не знай я, кто находится в заточении, мне едва ли удалось бы узнать в этой измождённой, одетой в вонючие лохмотья женщине со спутанными волосами, мертвенно-бледным лицом и впалыми щеками первую красавицу Ацтлана. Однако, когда узница заговорила, в голосе её зазвучала благородная твёрдость:

— Я благодарю всех богов за то, что ты пришёл, брат. Ибо все эти долгие месяцы я молилась...

— Тс-с, сестрёнка, — сказал я. — Прибереги силы, которые у тебя ещё остались. Мы поговорим позже. Позволь мне отвести тебя в твои покои и проследить за тем, чтобы о тебе позаботились — выкупали, накормили и дали отдохнуть. Потом нам предстоит многое обсудить.

В покоях Амейатль находились несколько служанок, иных я помнил ещё с прежних времён. Все они страшно нервничали и отводили глаза. Я быстро отпустил их, и мы с Амейатль подождали, пока Г’нда Ке вернулась с На Цыпочках, наряженной под стать принцессе. Видимо, с точки зрения женщины йаки, это была хорошая шутка.

— Пакапетль подошли всё новые наряды Г’нды Ке, за исключением сандалий. Нам пришлось поискать для неё другие, маленькие, — словоохотливо распространялась недавняя тюремщица. — В прежние времена бедной Г’нде Ке нередко приходилось ходить босой. И теперь она так полюбила роскошную обувь. И, несмотря на всего его немалые прегрешения и недостатки, Г’нда Ке благодарна Йайаку — потому что он потворствовал её любви к обуви. У Г’нды Ке теперь все кладовые битком набиты. Она может менять сандалии каждый...

— Прекрати свою трескотню, — отрезал я и обратился к На Цыпочках: — Видишь эту претерпевшую столько страданий госпожу? Это моя дорогая двоюродная сестра Амейатль. Поскольку никто в этом дворце не заслуживает доверия, я прошу тебя, Пакапетль, поухаживать за ней и проявить нежную заботу. Амейатль покажет тебе, где находится её парилка, где хранится её одежда, ну и всё прочее. Кухня внизу: принеси ей оттуда чего-нибудь питательного и чашку хорошего чоколатль. Ну а потом уложи её на постель из множества одеял, чтобы было помягче. Когда Амейатль заснёт, спустись ко мне вниз.

— Служить госпоже Амейатль для меня высокая честь, — отозвалась На Цыпочках.

Тут сама Амейатль наклонилась было, чтобы поцеловать меня в щёку, но, вспомнив, как скверно от неё пахнет, отшатнулась и ушла, сопровождаемая На Цыпочках. Я снова повернулся к Г’нде Ке.

— Мне уже пришлось убить двух часовых, охранявших дворец, но я склонен предположить, что и вся остальная челядь также служила самозванцу Йайаку охотно и без возражений.

— Верно. Были, правда, и другие, с презрением отказавшиеся прислуживать ему, но они давно покинули дворец и отправились искать счастья в других местах.

— В таком случае я поручаю тебе найти этих верных слуг и вернуть их сюда. А заодно и избавиться от всей нынешней свиты. У меня нет времени собственноручно убивать такое множество слуг, тем более что ты, будучи змеёй, наверняка знаешь яд, которым можно отравить их всех разом.

— Конечно знаю, — отозвалась она столь невозмутимо, словно я спросил её насчёт успокаивающего сиропа.

— Хорошо. Подожди, пока Амейатль не поест досыта, — бедняжка изголодалась в заточении, а потом, когда дворцовая челядь соберётся на вечернюю трапезу, позаботься о том, чтобы их атоли была как следует сдобрена твоим ядом. После того как все умрут, Пакапетль некоторое время будет вести хозяйство сама, пока мы не найдём новых надёжных слуг и рабов.

— Как велишь. Только скажи, какой смертью этим людям надлежит умереть: быстрой или медленной, лёгкой или мучительной?

— Мне всё равно, как они умрут. Главное, чтобы все были мертвы.

— Тогда Г’нда Ке предпочтёт проявить милосердие, ведь ей изначально присуща доброта. Она добавит в их пищу траву тлапатль, вкусившие которой перед кончиной впадают в безумие. До последнего вздоха они будут лицезреть чудесные цвета и дивные видения. Ну а сейчас, Тенамакстли, скажи Г’нде Ке: будет ли она сама тоже участвовать в этой последней, фатальной трапезе?

— Нет. У меня ещё найдётся для тебя применение, во всяком случае, пока Амейатль не восстановит силы и не возьмёт снова бразды правления. Не исключено, что тогда она захочет, чтобы я избавился от тебя, причём каким-нибудь не слишком милосердным способом. Таким, что потребуется приложить воображение.

— Не вини Г’нду Ке за плохое обращение с твоей двоюродной сестрой, — сказала женщина, следуя за мной к покоям правителя, ранее принадлежавшим Миксцину, а потом Йайаку. — Это её родной брат распорядился содержать свою сестру в нечеловеческих условиях, а Г’нде Ке просто приказали следить, чтобы дверь всегда была на засове. Даже Г’нда Ке не могла нарушить его повеление.

— Ты лжёшь, женщина! Ты лжёшь чаще и легче, чем меняешь свою драгоценную обувь.

Одному из слуг я дал указание отнести горячие угли и вёдра с водой в дворцовую парилку, причём сделать это не мешкая. А затем, нетерпеливо сбрасывая с себя испанский наряд, продолжил:

— Тебе, с твоим колдовством, с твоими ядами, да просто с твоими змеиными глазами, ничего не стоило убить Иайака в любой момент. Но я знаю: вместо этого ты применила свои злые чары, чтобы побудить его к союзу с испанцами.

— Это просто озорство, дорогой Тенамакстли, — беззаботно откликнулась она. — Обычная проказа Г’нды Ке. Ей ведь приятно стравливать мужчин друг с другом. Просто чтобы скоротать время до тех пор, пока ты не воссоединишься с ней, дабы мы вместе смогли развязать настоящее кровопролитие.

— Вместе! — фыркнул я. — Да по мне было бы предпочтительней связаться со страшной богиней подземного мира Миктланкуатль.

— А теперь ты говоришь неправду. Посмотри на себя.

Я уже обнажился, нетерпеливо ожидая, когда слуга доложит, что парилка готова.

— Ты рад снова быть с Г’ндой Ке. Ты бесстыдно демонстрируешь ей своё обнажённое тело — и оно великолепно. Ты намеренно искушаешь её.

— На самом деле это означает лишь моё полнейшее к ней равнодушие. Что бы ты ни видела и что бы ты по этому поводу ни думала, касается меня не больше, чем если бы ты была рабыней или даже червём-древоточцем.

При этом оскорблении Г’нда Ке помрачнела, а её холодные глаза блеснули, как злобные льдинки. Тем временем появился слуга, и я, бросив женщине ийаки: «Оставайся здесь», — проследовал за ним в умывальню.

После длительного, основательного и чувственного пропаривания, потения, отскрёбывания и растирания тела полотенцем я, по-прежнему обнажённый, вышел наружу и увидел, что к Г’нде Ке присоединился воин Ночецтли. Они стояли порознь, поглядывая друга на друга: он с опаской, она с усмешкой. Не успел мужчина вымолвить и слова, как заговорила женщина, причём со злобой:

— Так вот почему, Тенамакстли, тебе всё равно, что Г’нда Ке видит тебя обнажённым. Мне известно, что Ночецтли был одним из любимых куилонтли Йайака, а теперь он говорит, что стал твоей правой рукой. Аййа, оказывается, ты держишь при себе прелестную На Цыпочках только для отвода глаз. Г’нда Ке никогда не заподозрила бы тебя ни в чём подобном.

— Не обращай внимания на этого древесного червя, — сказал я Ночецтли. — Ты хотел о чём-то доложить?

— Войска собраны и построены для смотра, мой господин. Они ждут на площади.

— Пусть подождут, — буркнул я, роясь в гардеробе юй-текутли, где хранились церемониальные плащи, головные уборы и прочие регалии. — Суть военной службы как раз и заключается в бесконечном, нудном ожидании, лишь время от времени перемежающемся убийствами и смертями. Ступай и проследи, чтобы воины не расходились.

Облачаясь — и при этом то и дело приказывая угрюмой Г’нде Ке помочь мне прикрепить какое-нибудь украшение с драгоценными камнями или приладить плюмаж из перьев, — я сказал ей:

— Не исключено, что мне придётся избавиться от половины этой армии. Между тем, когда мы с тобой расстались у Большого Тростникового озера, ты сказала, что отправляешься в путь, дабы поспособствовать моему делу. А каков результат? Ты, подобно той суке, твоей предшественнице, носившей то же самое имя много вязанок лет назад, заявилась в Ацтлан и начала сеять раздоры, натравливая воинов против своих же товарищей, поднимая брата на...

— Успокойся, Тенамакстли, — перебила меня она. — Г’нда Ке не виновата во всех бедах и несчастьях, произошедших в окрестностях в твоё отсутствие. Сам посуди: ведь, должно быть, с того времени, как твои дядя и мать по возвращении из Мехико угодили в устроенную Йайаком засаду — в Ацтлане и по сей день мало кто знает об этом преступлении, — прошли годы. Сколько ещё времени ждал коварный Йайак подходящей возможности, дабы избавиться от соправителя Каури, Г’нда Ке не знает, так же как и того, когда он лишил власти свою сестру и облачился в мантию юй-текутли. Но все эти прискорбные события произошли здесь до появления Г’нды Ке.

— А кто, если не ты, склонил Йайака к союзу с испанцами из Компостельи? С теми самыми белыми людьми, которых я поклялся истребить. И ты ещё смеешь называть это озорством?

— Аййо, это и есть озорство. Маленькое развлечение. Г’нда Ке обожает впутываться в дела мужчин. Ну подумай, Тенамакстли. Она оказала тебе неоценимую услугу. Как только твой новый куилонтли...

— Да чтоб тебе провалиться в Миктлан, женщина! Я не вступаю в близкие отношения с куилонтли. Я не предал Ночецтли мечу только потому, что он может выявить всех остальных сторонников Йайака, которые помогли ему осуществить заговор.

— А когда он это сделает, ты устроишь прополку сорняков. Истребишь их всех: и воинов, и гражданское население — изменников, трусов, слабаков, дураков — всех, кто предпочёл повиноваться испанскому властителю вместо того, чтобы пролить собственную кровь. Да, армия у тебя останется поменьше, но зато надёжнее, и твои подданные будут всецело поддерживать ту цель, за которую эта армия станет самоотверженно сражаться. Так?

— Да, — пришлось согласиться мне, — надёжность и преданность единомышленников действительно очень важна.

— А узнать, кто с тобой, а кто против тебя, ты сможешь как раз благодаря тому, что Г’нда Ке, явившись в Ацтлан, устроила маленькую каверзу.

— Я предпочёл бы разобраться со всеми этими уловками и интригами своими силами, — последовал мой сухой ответ. — Потому что, когда я, как ты выразилась, произведу прополку и очищу Ацтлан от сорняков, — аййа! — ты останешься единственным человеком, которому я не смогу доверять.

— Верь мне или нет, как тебе угодно. Но в той степени, в какой Г’нда Ке вообще может быть другом какого-либо мужчины, она твой друг.

— Да будут со мной все боги, — пробормотал я, — если ты меня обманешь.

— А ты возьми да и устрой Г’нде Ке испытание. Проверь, заслуживает ли она доверия. Вот увидишь, Г’нда Ке справится с любым заданием, ты останешься доволен, Тенамакстли.

— Я уже дал тебе два поручения. Избавься от всех слуг в этом дворце. Найди и призови всех верных подданных, которые покинули Ацтлан. А вот и ещё одно поручение. Отправь гонцов-скороходов в дома всех членов Изрекающего Совета Ацтлана, Тепица, Йакореке и других поселений — с просьбой завтра в полдень собраться здесь, в тронном зале.

— Будет исполнено.

— А пока я на площади буду заниматься «прополкой» армии, ты останешься во дворце, чтобы не попадаться никому на глаза. А то люди станут недоумевать, почему я в первую очередь не убил тебя.

Ждавшая внизу Пакапетль сообщила мне, что Амейатль как следует отмылась, умастилась благовониями, от души наелась и наконец заснула сном измученного человека.

— Спасибо, На Цыпочках, — сказали. — А теперь я хотел бы, чтобы ты постояла рядом со мной, пока я буду проводить смотр. Ночецтли должен указать тех, от кого мне следует избавиться, но, по правде сказать, я не знаю, в какой степени могу на него положиться. Он может воспользоваться случаем, чтобы свести старые счёты — с командирами, которые отказывали ему в повышении или, может быть, с бывшими любовниками куилонтли, которые пренебрегли им. Поэтому, прежде чем вынести окончательное решение, мне захочется узнать, что в данном случае подсказывает женское сердце.

Мы пересекли внутренний двор (я обратил внимание, что рабы, которым это было поручено, хоть с опаской, но присматривают за доверенными им лошадьми) и остановились у открытого портала стены, где нас поджидал Ночецтли. Площадь за воротами, начиная с расстояния шагов в десять, была заполнена рядами воинов в полном боевом облачении, но без оружия. Каждый пятый держал в руке факел, чтобы у меня была возможность рассмотреть лицо любого воина. То здесь, то там над рядами колыхались знамёна отдельных отрядов, возглавляемых благородными воителями или «старыми орлами», куачиками. Полагаю, собравшееся на площади городское войско насчитывало не меньше тысячи человек.

— Воины — смирно! — гаркнул Ночецтли так, как будто командовал войсками всю свою жизнь.

Те немногие, кто понуро горбился или переминался с ноги на ногу, мгновенно вытянулись в струнку.

— Внемлите словам вашего юй-текутли Тенамаксцина! — вновь проревел Ночецтли.

То ли испугавшись, то ли в силу привычки к дисциплине, люди утихли, так что мне не пришлось кричать, перекрывая гомон. Я обратился к собравшимся:

— Воины, вы собрались здесь по моему приказу. А сейчас, по моему же приказу, текуиуа Ночецтли станет обходить ряды. Тот, чьего плеча коснётся его рука, выйдет из строя и встанет у этой стены. Всё должно происходить в полном молчании и при беспрекословном повиновении. Никаких вопросов, никаких протестов, никаких возражений — пока я не заговорю снова.

Процесс отбора занял у Ночецтли так много времени, что рассказывать о нём подробно, шаг за шагом и человек за человеком, не имеет смысла. Но когда он дошёл до конца последнего, самого дальнего ряда воинов, я насчитал у стены сто тридцать восемь человек, стоявших кто с несчастным, кто с пристыженным видом, а кто и с вызовом. Там были представлены все, начиная с новобранцев йаокуицкуин и солдат старших рангов, ийактин и текуиуатин, до младших командиров куачиков. Мне самому стало стыдно, когда я увидел, что все до единого обвинённые являлись моими соплеменниками-ацтеками. Ни одного старого бойца мешикатль, прибывшего когда-то из Теночтитлана обучать нас военному делу, равно как и ни одного из юных мешикатль, сыновей тех горделивых воинов, среди изменников не было.

Самый высокий ранг из числа вышедших к стене имел единственный ацтек — благородный воитель, но он принадлежал всего лишь к сообществу Стрел. В Ягуары и Орлы посвящали истинных героев, отличившихся во многих сражениях, убивших и взявших в плен множество врагов, включая благородных воителей противника, тогда как чести стать Стрелами удостаивали всего лишь за мастерство в обращении с луком — оружием, из которого непросто попадать в цель. Причём независимо от того, сколько врагов сразили воины из этого оружия.

— Все вы знаете, почему стоите здесь, — сказал я, обращаясь к людям у стены, но достаточно громко, чтобы слышали остальные. — Вы обвиняетесь в том, что, зная о гнусном преступлении самозванца Йайака, убившего родного отца и мужа своей сестры, чтобы незаконно провозгласить себя юй-текутли, во всём повиновались и потворствовали ему, а когда он заключил союз с белыми людьми, завоевателями и угнетателями Сего Мира, вместе с ним обратили оружие против тех ваших отважных соотечественников, которые желали дать отпор захватчикам. Кто-нибудь из вас отрицает эти обвинения?

Надо отдать им должное, отрицать никто не стал. И это свидетельствовало в пользу Ночецтли, честно указавшего не на своих личных недругов, а на истинных испанских прихвостней.

Я задал ещё один вопрос:

— Станет ли кто-нибудь из вас ссылаться на обстоятельства, которые, возможно, уменьшают его вину?

Пятеро или шестеро из них сделали-таки шаг вперёд, но каждый оправдывался примерно одинаково:

— Мой господин, поступая на службу, я поклялся повиноваться приказам вышестоящих и поступал именно так.

— Вы принесли клятву армии, — заявил я, — а не отдельным лицам, которые, как вам было известно, действовали вопреки интересам армии. Смотрите, вот перед вами стоят девятьсот воинов, ваших товарищей, не позволивших увлечь себя на путь измены.

Я повернулся к На Цыпочках и тихонько спросил её:

— Не чувствует ли твоё сердце сострадания к кому-нибудь из этих сбившихся с пути несчастных?

— Ни к одному, — твёрдо заявила она. — Когда Мичоаканом правили пуремпеча, у нас существовал обычай — оставлять изменников в загонах, без еды и питья, пока они не ослабеют настолько, что питающиеся падалью стервятники начнут расклёвывать предателей заживо, не дожидаясь, пока те умрут. Я предложила бы тебе, Тенамакстли, сделать то же самое со всеми ними.

«Клянусь Уицилопочтли, — подумалось мне, — Пакапетль стала такой же кровожадной, как и Г’нда Ке».

Я заговорил громко, чтобы все меня услышали, хотя обращался к обвинённым:

— Я знаю двух женщин, показавших себя более мужественными воинами, чем кто-либо из вас. Вот, рядом со мной стоит одна из них, которая, будь она мужчиной, стала бы благородным воителем. Другая отважная женщина погибла, уничтожив ценой своей жизни целую крепость, полную испанских солдат. Вы, в отличие от них, опозорили своих товарищей, свои боевые знамёна, свои клятвы, наш народ ацтеков и все прочие народы Сего Мира. Я приговариваю всех вас, без исключения, к смерти. Но из милосердия позволю каждому из вас решить, каким образом он умрёт.

На Цыпочках буркнула что-то протестующим тоном.

— Вы можете выбрать один из трёх способов расстаться с жизнью. Первый — это быть принесённым в жертву Койолшауки. Правда, поскольку вы уйдёте не по своей доброй воле, эта публичная казнь станет позором для всех членов вашей семьи и потомков до конца времён. Ваши дома, собственность и имущество будут конфискованы, и ваши близкие будут влачить своё существование не только в позоре, но и в нищете.

Я помолчал, дав им возможность обдумать услышанное.

— Второй способ: вы можете дать мне слово чести — той малой чести, которая ещё, надеюсь, осталась, — что каждый из вас пойдёт отсюда домой, приставит остриё копья к груди и бросится на него. Таким образом, он примет смерть от руки воина, пусть это и будет его собственная рука.

Большинство предателей отреагировали угрюмыми кивками, хотя некоторые ещё ждали, когда я сообщу им третий вариант.

— И, наконец, вы можете избрать ещё более почётный способ принести себя в жертву богам. Вы можете вызваться добровольцами на задуманное мною опасное задание. Правда, — в моём голосе прозвучало презрение, — в таком случае вам придётся обратить оружие против ваших приятелей-испанцев. Скажу сразу, и целую в том землю, — ни один человек не вернётся с этого задания живым. Однако вы падёте в бою, на что надеется каждый воин, и во славу наших богов прольёте кровь — как вражескую, так и свою собственную. Сомнительно, чтобы боги смилостивились и одарили вас подобающим героям блаженством Тонатиуакана, но, даже пребывая вечно в мрачной пустоте Миктлана, вы сможете вспоминать, что хоть раз в жизни вели себя как настоящие воины. Кто из вас готов вызваться добровольно?

Они вызвались все. Все до единого склонились, совершив жест тлалкуалицтли и тем самым показав, что целуют землю, присягая мне на верность.

— Быть по сему, — сказал я. — Когда придёт время выполнить задачу, командование будет поручено тебе, воитель Стрела. До той поры все вы будете заключены под стражу в храме Койолшауки. А сейчас назовите Ночецтли свои имена, чтобы писец мог составить для меня список.

Затем я обратился к остальным воинам, всё ещё стоявшим на площади:

— Я благодарю всех вас за неколебимую верность Ацтлану. А сейчас можете разойтись, когда вы мне понадобитесь, я снова вас призову.

Когда мы с На Цыпочках вернулись во внутренний двор, она принялась меня укорять:

— Тенамакстли, до нынешнего вечера ты убивал людей без раздумий и сомнений, так же, как я. Но стоило тебе нацепить мантию, венец из перьев и браслеты, как ты сделался неподобающе снисходительным. Между тем юй-текутли пристала большая суровость, нежели простым людям. Эти изменники заслуживали смерти.

— И они умрут, — заверил я её. — Но я хочу, чтобы их смерть поспособствовала моему делу.

— Казнь, причём публичная и впечатляющая, тоже поспособствовала бы твоему делу, отвратив оставшихся в живых от любого двуличия. Будь здесь Бабочка со своим женским отрядом, уж наши женщины смогли бы располосовать изменникам животы, но не до конца — и напустить в раны огненных муравьёв. Ручаюсь, никто из увидевших это зрелище никогда на посмел бы навлечь на себя гнев правителя.

— Неужто ты ещё не насмотрелась на умирающих, Пакапетль? Тогда посмотри туда, — со вздохом промолвил я, указывая на хозяйственное крыло дворца, откуда вереница согбенных рабов выносила на плечах во тьму мёртвые тела.

— По моему приказу и одним, так сказать, махом женщина йаки убила всех до единого дворцовых слуг.

— И ты не дал мне возможности принять в этом хоть какое-то участие? — сердито проворчала На Цыпочках.

Я вздохнул снова.

— Моя дорогая, завтра Ночецтли будет составлять список горожан, которые, как и воины, пособничали Иайаку в его преступлениях или извлекали из этого выгоду. Если ты не станешь приставать ко мне с глупостями, я обещаю позволить тебе опробовать свои деликатные женские умения на двух-трёх из этих изменников.

Она улыбнулась.

— Ну вот, теперь ты больше похож на прежнего Тенамакстли. Однако этого мало. Обещай, что позволишь мне отправиться с тем воителем-Стрелой на его задание, в чём бы оно ни заключалось.

— Дорогая моя, да ты, часом, не спятила? Сказано же было: с этого задания никто не вернётся живым. Я знаю, что тебе доставляет удовольствие убивать мужчин, но умереть с ними самой?.. Неужели ты этого хочешь?

— Женщина не обязана объяснять все свои прихоти и капризы, — надменно отозвалась На Цыпочках.

— А я и не прошу тебя ничего объяснять. Я приказываю тебе выбросить затею из головы! — И с этими словами я направился прочь от неё, во дворец и вверх по лестнице.

Я просидел у постели Амейатль, не сомкнув глаз, всю ночь — и вот наконец поздним утром она пробудилась.

— Аййо! — вырвалось у неё. — Это ты, братец. Я боялась, что счастливое освобождение мне просто приснилось.

— Ты свободна. А я счастлив, что успел вызволить тебя, пока ты вконец не сгинула в этой зловонной темнице.

— Аййа, — сказала Амейатль. — Отведи взгляд, Тенамакстли. Вид у меня, должно быть, не лучше, чем у ходячего скелета — Рыдающей Женщины из старых легенд.

— Мне, любимая сестричка, ты всегда казалась лучше всех, даже когда была угловатой девчонкой. Всегда радовала мой взгляд и сердце. А прежние красота и сила вернутся к тебе очень скоро, для этого только и нужно, что хорошее питание да отдых.

— А мой отец и твоя мать, они ведь вернулись с тобой? — требовательно спросила она. — Почему их так долго не было?

— Сожалею, что мне приходится говорить тебе об этом, Амейатль. Но, увы. Их нет со мной. И они никогда не вернутся.

У неё вырвался испуганный крик.

— Мне очень жаль тебя, дорогая. Но вынужден сказать также и то, что это дело рук твоего брата. Он тайно убил их обоих — а позднее и твоего мужа Каури — задолго до того, как заточил тебя и стал самолично править Ацтланом.

Она задумалась, помолчала, проронила слезу и наконец сказала:

— Он совершил такие ужасные деяния... и всё ради пустякового возвышения... в заброшенном маленьком уголке Сего Мира. Бедный Йайак! Мы-то оба с тобой с детства знали, что ему не повезло с тонали. Из-за чего мой брат всю жизнь был несчастен.

— Амейатль, ты гораздо более терпима и склонна к прощению, чем я. Могу без сожаления заявить, что несчастья Йайака закончились. Вместе с его жизнью, и в ответе за это я. Надеюсь, теперь ты не воспылаешь ко мне ненавистью?

— Нет ...нет, конечно нет. — Она потянулась к моей руке и с любовью пожала её. — Так, наверное, было суждено свыше, богами, которые прокляли его таким тонали. Но теперь, — Амейатль явно собиралась с духом, — скажи, ты поведал мне все дурные вести?

— Суди сама. Сейчас я занят тем, что избавляю Ацтлан от всех пособников и доверенных лиц Йайака.

— Изгоняешь их?

— Очень далеко отсюда. В Миктлан, я надеюсь.

— Ясно. Ты решил избавиться от всех изменников?

— В общем, от всех, кроме женщины по имени Г’нда Ке, которая была твоей тюремщицей.

— Не знаю, что о ней и думать, — промолвила Амейатль смущённо. — Ненависти к ней у меня нет. Г’нде Ке пришлось выполнять приказ Йайака, однако она ухитрялась принести мне немного еды, более вкусной, чем простая каша, или влажную тряпицу, чтобы я могла обтереться и хоть чуточку почиститься. Но вот её имя...

— Да. Теперь, после смерти нашего прадеда, мы с тобой, наверное, единственные, кто хоть смутно припоминает это имя. Именно он, Канаутли, рассказал нам давнюю историю о женщине йаки. Мы тогда были ещё детьми. Помнишь?

— Да! — воскликнула Амейатль. — Злая женщина, которая посеяла раздор среди ацтеков и увела половину из них прочь, после чего те стали воинственными мешикатль. Но, Тенамакстли, это случилось в незапамятные времена. Моя тюремщица не может быть той самой Г’ндой Ке!

— Если и нет, — пробурчал я, — то она, несомненно, унаследовала от своей тёзки-прародительницы все её самые низменные черты.

— Интересно, — сказала Амейатль, — понимал ли это Иайак? Он ведь тоже тогда слышал рассказ старого Канаутли.

— Мы никогда этого не узнаем. И я ещё не выяснил, стал ли преемником Канаутли другой Хранитель Памяти и пересказал ли Канаутли эту историю своему преемнику. Сдаётся мне, что нет, иначе новый Хранитель Памяти, едва лишь эта женщина появилась при дворе Йайака, пробудил бы в народе Ацтлана негодование. А уж после того, как она подбила Йайака предложить свою дружбу испанцам, уж конечно, поднял бы людей на восстание.

— Йайак это сделал? — ахнула в ужасе Амейатль. — Но... почему же... почему тогда ты хочешь пощадить эту женщину?

— Она нужна мне. Я обязательно расскажу тебе всё, но это длинная история. И... Ага! А вот и Пакапетль, моя верная спутница на долгом пути сюда, а теперь и твоя наперсница.

На Цыпочках принесла для Амейатль блюдо с фруктами и другими лёгкими закусками. Две молодые женщины дружелюбно приветствовали одна другую, но потом, поняв, что мы заняты серьёзным разговором, На Цыпочках оставила нас наедине и удалилась.

— На Цыпочках больше, чем твоя личная служанка, — сказал я. — Она сейчас управляющая всем этим дворцом. Повариха, прачка, домоправительница — всё, что угодно. Пока что здесь нет никого, кроме неё, нас с тобой да женщины йаки. Вся челядь, служившая Йайаку, присоединилась к нему в Миктлане. В настоящее время Г’нда Ке подыскивает новых слуг.

— Ты собирался рассказать мне, почему Г’нда Ке до сих пор жива, тогда как остальных приспешников Йайака не пощадили?

Пока Амейатль с аппетитом и явным удовольствием обедала, я рассказал ей обо всём — или почти обо всём — приключившемся со времени нашего расставания. Правда, некоторые события были затронуты лишь вскользь. Например, мне и в голову не пришло расписывать ужасающие подробности сожжения заживо человека, который, как выяснилось позднее, был моим отцом и чья смерть подтолкнула меня ко многому из того, что было сделано впоследствии. Не стал я распространяться и о своей мимолётной плотской связи с девочкой-мулаткой Ребеккой, о более глубоком чувстве, которое связывало меня с покойной Ситлали, а также обо всех кратковременных отношениях с разными женщинами (и одним юношей) пуремпеча, имевших место до знакомства с Пакапетль. А насчёт последней ясно дал понять, что мы с ней уже давно не более чем соратники.

С гораздо большей обстоятельностью я поведал Амейатль о своих планах — и об, увы, пока ещё очень немногих практических шагах, предпринятых мною, чтобы возглавить восстание против белых людей и полностью изгнать их из Сего Мира. Когда я закончил рассказ, она задумчиво промолвила:

— Тебе всегда были присущи отвага и целеустремлённость, но это похоже на тщеславную мечту. Даже могучая держава мешикатль рухнула при вторжении кастильтеков, или, как ты их называешь, испанцев. Ты же веришь, будто в одиночку...

— Амейатль, когда я расставался с твоим высокородным отцом Миксцином, он говорил мне то же самое. Но я не одинок. Не все народы покорились, как мешикатль. Не все государства вступили в сговор с захватчиками, как Ацтлан, возглавляемый этим предателем Йайаком. Пуремпеча сражались почти до последнего человека, так что теперь население Мичоакана состоит почти из одних женщин. Но даже они не сдаются и намерены продолжать борьбу. Прежде чем мы с Пакапетль ушли оттуда, она собрала из них отважный боеспособный отряд. Кроме того, испанцы до сих пор не осмелились вступить в бой со свирепыми племенами севера. Единственное, что требуется, так это человек, способный объединить и возглавить эти свободолюбивые, мужественные, но разрозненные народы. Мне неизвестно имя другого человека, достаточно тщеславного и решительного, чтобы сделать это. Так что — если не я, то кто?

— Что ж... — сказала Амейатль. — Если, конечно, для подобного дела может быть достаточно одной решимости... Но ты так и не пояснил, Тенамакстли, почему в этом участвует чужая нам Г’нда Ке?

— Я хочу, чтобы она помогла мне собрать армию из всех этих племён и народов, пока непокорённых, но и не сплочённых в единую силу. Древняя женщина йаки, с этим не поспоришь, сумела вдохновить всяческое отребье на боевые действия, в результате которых потомки изгнанных ацтеков создали великолепнейшую и могущественнейшую державу Сего Мира. Если та женщина смогла это сделать, то, наверное, сможет и её прапрапраправнучка — или кем там приходится ей наша Г’нда Ке. Если даже она склонит на мою сторону одних лишь своих соплеменников йаки, я уже буду рад. По слухам, это самые неистовые и яростные бойцы на свете.

— Тебе виднее, Тенамакстли. Ты ведь юй-текутли.

— Я хотел поговорить и об этом. Я надел эту мантию только потому, что она, как и титул, не может принадлежать женщине. То есть тебе. Однако, в отличие от Йайака, меня пока не одолевают тщеславие и жажда власти. Я буду править только до той поры, пока ты не выздоровеешь и не сможешь делать это от моего имени, как раньше делала от имени отца. Сам же займусь набором бойцов и приготовлениями к войне.

— Знаешь, — предложила Амейатль с не свойственной ей робостью, — мы могли бы править вместе. Ты как юй-текутли, а я как твоя супруга.

— Ты уже успела забыть о браке с покойным Каурицином? — поддразнил её я.

— Аййо, с учётом того, что нас поженили по расчёту, он был мне хорошим мужем. Но мы никогда не были с ним близки так, как когда-то с тобой, Тенамакстли. Каури был — как бы лучше выразиться? — не слишком изобретателен в любви и не склонен к опытам.

— Должен признаться, — с улыбкой промолвил я, — что мне так и не довелось встретить женщину, которая превзошла бы тебя в этом отношении.

— Ни наши обычаи, ни верования не запрещают двоюродным братьям и сёстрам вступать в брак. Конечно, — шутливо добавила она, — ты можешь рассматривать вдову как подержанный товар. Но уж, по крайней мере, мне не пришлось бы морочить тебе голову с помощью голубиного яйца или вяжущей мази.

И тут, не раньше и не позже, вдруг зазвучал вяжущий, почти едкий голос Г’нды Ке:

— Как трогательно — давно расставшиеся любовники предаются воспоминаниям об ок йе нечка, добрых старых временах.

— Ах ты змея, — процедил я сквозь зубы. — И давно ты уже находишься в этой комнате?

Она, однако, проигнорировала мой вопрос и обратилась к Амейатль, чьё побледневшее в заточении лицо порозовело:

— Моя дорогая, а зачем Тенамакстли вообще жениться на ком бы то ни было? Он здесь хозяин, единственный мужчина в обществе трёх прелестных женщин, с которыми может спать сколько ему угодно, без всяких ограничений и обязательств. Бывшая любовница, нынешняя любовница и любовница, ещё не опробованная.

— Женщина с раздвоенным языком, — процедил я, закипая от злости, — ты непоследовательна даже в своих злобных колкостях. Прошлой ночью ты назвала меня куилонтли.

— Ах, Г’нда Ке ошиблась и очень тому рада. Хотя на самом деле она не может быть уверена, так ли это, пока ты и...

— Мне в жизни не доводилось ударить женщину, — оборвал её я, — но сейчас очень хочется это сделать.

Она предусмотрительно попятилась, но улыбка ящерицы, отчасти сделавшись виноватой, оставалась по-прежнему дерзкой.

— Простите её, мой господин, моя госпожа. Г’нда Ке ни за что бы не вмешалась, пойми она... В общем, она явилась только с одной целью — доложить тебе, Тенамаксцин, что внизу дожидаются люди, готовые стать новыми слугами. Иные из них, по их словам, знали тебя ещё в ок йе нечка. Но, что ещё важнее, в тронном зале тебя дожидаются члены Изрекающего Совета.

— Слуги могут подождать. Сейчас я отправлюсь на встречу с Изрекающим Советом. А ты убирайся.

Она ушла, но оставила нас с Амейатль пребывающими в смущении и волнении, словно двух подростков, застигнутых врасплох неодетыми и в неприличной близости друг от друга. Я, глупо запинаясь, попросил у двоюродной сестры разрешения удалиться, и она, дав его, обратилась ко мне с той же просьбой. Никто бы не поверил, что мы с ней взрослые люди, занимающие в Ацтлане самое высокое положение.