Осень ацтека

26

Я закончил вырезать весло и придавать ему форму, а Иксинатси загрузила мой акали сушёной рыбой и мякотью кокосов, добавив линь и костяной крючок, чтобы ловить свежую рыбу. Кроме того, мне досталось пять или шесть кокосовых орехов, от каждого из которых она отрезала стебелёк, так чтобы он оставался закрытым лишь тонкой мембраной. Тяжёлая скорлупа будет сохранять содержимое прохладным даже в жару, на солнце, а чтобы выпить сладкого, освежающего кокосового молока, мне только и понадобится, что проткнуть плёнку.

Сверчок дала мне указания, которые все её соплеменницы знали наизусть, хотя ни одна из них никогда не имела причины посетить Сей Мир, да и не выказывала такого желания. По её словам, между островами и материком существовали постоянные мягкие, южные приливные течения. Мне предстояло каждый день, равномерно, но не перенапрягаясь, грести прямо на восток. Она верно предположила, что я знаю, как постоянно поддерживать курс на восток, и сказала, что по ночам, когда я (что вовсе не возбраняется) буду спать, эти течения станут сносить мой акали к югу. На четвёртый день я увижу прибрежную деревню. Названия её Сверчок не знала, зато мне было ясно, что это не иначе как Йакореке.

Так что в ночь, которая, как сказала Куку, должна была стать моей последней ночью на островах, когда мы с Иксинатси сидели бок о бок, прислонясь к упавшему древесному стволу, служившему крышей нашим жилищам, я спросил её:

— Иксинатси, а кто был твоим отцом?

Она сказала просто:

— У нас нет отцов. Только матери и дочери. Моя мать умерла. А с моей дочерью ты знаком.

— Но твоя мать не могла создать тебя в одиночку. Как и ты свою Тирипетси. В любом случае для рождения ребёнка необходим мужчина.

— А, это, — небрежно промолвила она. — Акуарени. Да, мужчины приплывают сюда для этого. Раз в год.

— Ага, — дошло до меня, — вот, значит, что ты имела в виду, когда впервые со мной заговорила. Ты сказала мне, что я появился слишком рано.

— Да. Мужчины приплывают к нам с материка, из деревни, в которую ты и направишься. Они прибывают всего на один день, в восемнадцатый месяц каждого года. Их каноэ наполнены грузом, так что мы выбираем то, что нам нужно, и делаем запасы на целый год. Мы получаем это в обмен на кинуча. Хороший гребень из кости или черепахового панциря стоит одну жемчужину, за обсидиановый нож или плетёный рыболовный линь — две...

— Аййаа! — прервал её я. — Вас нагло обманывают! Эти мужчины выручают за жемчужины во много раз больше, чем дают вам, а следующие покупатели тоже получают прибыль, и так далее! К тому времени, когда жемчуг пройдёт через множество рук, между вашими островами и каким-нибудь городским рынком...

Но Сверчок перебила меня, пожав своими обнажёнными покатыми плечами:

— Мужчины вообще могли бы получать кинуча даром, если бы Ксаратанга позволила им научиться нырять. Но благодаря торговле мы получаем всё, в чём нуждаемся. Куку собирает тех женщин, которые хотят иметь дочь, — или даже тех, кто, может быть, и не так уж к этому стремится, если, по мнению Куку, пришла их очередь, — и она же выбирает самых крепких, здоровых мужчин. Женщины ложатся в ряд на пляже, и мужчины совершают акуарени. Приходится потерпеть, если мы хотим иметь дочерей.

— Ты всё время говоришь «дочерей». Но ведь у вас наверняка должны рождаться и мальчики.

— Да, бывают и мальчики. Но богиня Новой Луны повелела, чтобы наши острова были островами Женщин, и для того, чтобы сохранить их таковыми, есть только один способ. Всех младенцев мужского пола топят при рождении.

Должно быть, даже в темноте Сверчок увидела выражение моего лица, но, истолковав его ошибочно, поспешила добавить:

— Это не отходы, как ты мог бы подумать. Они становятся пищей для моллюсков и таким образом тоже приносят пользу.

Что ж, будучи сам существом мужского пола, я, конечно, едва ли мог одобрить столь безжалостную прополку новорождённых. С другой стороны, само простодушие моей собеседницы указывало на то, что это очередная каверза богов. Надо же было исхитриться создать женский заповедник и поддерживать его существование за счёт обладающих чувствительными «сердцами» моллюсков, которых откармливают существами мужского пола.

Сверчок продолжила:

— Моя дочь уже почти достигла возраста, когда пора начинать нырять. Поэтому я ожидаю, что Куку прикажет мне совершить акуарени с одним из тех мужчин, когда они прибудут в следующий раз.

И тут я не выдержал:

— Ты говоришь так, будто это доставляет вам столько же удовольствия, как и нападение морского чудовища. Неужели ни одна из вас никогда не ложилась с мужчиной просто так, ради удовольствия?

— Удовольствия?! — воскликнула она. — Какое удовольствие можно получить от того, что жезл плоти болезненно вонзается в твоё тело, болезненно движется туда-сюда и столь же болезненно извлекается наружу. Ощущение при этом такое, будто у тебя случился запор не в том месте.

— Да, — пробормотал я себе под нос, — ясно, сколь же учтивых и любезных мужчин приглашаете вы делить с вами ложе. — А потом уже громко добавил: — Моя дорогая Иксинатси, то, что ты описываешь, больше похоже на изнасилование, а не на любовное действо, каковым оно должно быть. Когда это делается с любовью — а ты сама говорила о любящем сердце — акуарени может быть утончённым удовольствием.

— А как это делается с любовью? — спросила она, неожиданно заинтересовавшись.

— Ну в общем... влюблённые могут начать доставлять друг другу удовольствие задолго до того, как дело дойдёт до введения «жезла плоти». Ты говоришь, что у тебя любящее сердце, но, наверное, не знаешь, что у тебя также есть и кинуча. Причём бесконечно более способная чувствовать и откликаться на чувство, чем кинуча любой раковины.

Я указал на это место, и Сверчок, похоже, сразу утратила всякий интерес.

— А, это.

Женщина развязала своё единственное одеяние, подвинулась так, что луна светила ей прямо в пах, раздвинула пальцами лепестки типили и, бросив равнодушный взгляд на свой похожий на жемчужину ксакапили, сказала:

— Детская игрушка.

— Что?

— Любая девочка очень рано узнает, что эта часть её тела довольно чувствительна, и извлекает из этого некоторое удовольствие. Да, именно так, Тенамакстли, как это делаешь ты сейчас кончиком пальца. Но по мере того как девушка взрослеет, ей приедается эта детская забава, и она находит её недостойной женщины. К тому же, как предостерегает нас Куку, такие действия истощают силы и выдержку. Конечно, бывает, что этим занимаются и взрослые женщины, я сама это порой делаю — именно так, как ты делаешь сейчас со мной, — но только для разрядки, когда устала или чем-то расстроена. Это всё равно, что почесать, где зудит.

Я вздохнул.

— Зуд, запор... Какие ужасные слова ты используешь, когда говоришь о чувстве, которое может быть самым возвышенным из всех. А ваша престарелая Куку ошибается. Любовные игры не истощают, а, наоборот, добавляют бодрости и помогают добиваться успеха во всех прочих делах. Но ладно, это так, к слову. Ты мне вот что скажи. Вот сейчас я ласкаю тебя там. Похоже это на то, как ты сама это называешь, «почесать, где зудит»?

— Н-нет, — призналась она дрогнувшим голосом. — То, что я чувствую... это совсем другое...

Стараясь подавить собственное возбуждение и придать голосу рассудительность производящего осмотр тикитля, я спросил:

— Но тебе приятно?

— Да, — тихонько ответила Сверчок. — Да, — повторила она, когда я целовал её соски. — Да, — еле слышно прозвучало снова, когда мои губы спускались ниже, по её отливавшему лунным блеском телу.

Я поцеловал Сверчок там, где была моя рука, потом вынул руку. Женщина встрепенулась и выдохнула:

— Нет! Не надо... это не то, как... о да, это так! Да, Тенамакстли! Ну же! Давай!

Ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя, и когда Сверчок вновь заговорила, она дышала так, как будто только что поднялась из морских глубин:

— Юликики! Никогда... когда я сама... ни разу ещё не было так!

— Давай наверстаем это досадное упущение, — предложил я и дважды сделал то, что увлекло Сверчок в глубины — или вознесло на высоты, — и лишь потом дал ей понять, что мой «жезл плоти» готов, если она пожелает его принять. И тогда меня заключило в объятия и поглотило существо, столь же гибкое, грациозное и проворное, как пребывающий в своей природной стихии морской кугуар.

И вот тут-то я, до этого момента уверенный, что ни одна женщина никоим образом никогда не сможет ничем меня поразить, обнаружил в Иксинатси нечто совершенно новое. Обнаружить это раньше было невозможно, ибо её восхитительное отличие от остальных женщин заключалось в особенностях строения интимных органов. Должно быть, когда боги решали, какой быть ещё находившейся в ту пору в материнском чреве девочке, добрая богиня весны, любви и цветов сказала:

«Позвольте мне одарить эту девочку Иксинатси одной маленькой особенностью, дабы, став женщиной, она могла совершать акуарени со смертными мужчинами столь же радостно и сладострастно, как это доступно мне самой».

По существу, богиня произвела в строении тела Сверчок лишь одно маленькое изменение, но — аййо! — клянусь, что при соитии оно усиливало и обогащало мои ощущения невероятным образом.

Мы, ацтеки, называем богиню любви Хочикецаль, но у пуремпеча, как и у этих островитянок, она известна под именем Петсикури. Однако как бы её ни звали, сделала она вот что — сместила у Сверчок наружное отверстие типили несколько назад по сравнению с положением этого органа у других женщин. В результате получилось, что и внутренний канал типили шёл в её теле не прямо вверх, но вверх и вперёд. Когда мы с ней, лицом к лицу, слились воедино и я ввёл тепули в это отверстие, он скользнул внутрь вдоль упомянутого изгиба. Таким образом, когда я вошёл в неё полностью, венец моего тепули оказался обращённым назад, ко мне, или, точнее, к внутренней стороне её пупка.

На моём родном языке науатль тело женщины нередко почтительно называется шочитль — «цветок», а её пупок — йолошочитль, или «центр бутона». Когда я пребывал внутри Иксинатси, мой тепули буквально стал стеблем этого бутона. Степень нашего с ней слияния оказалась столь велика, а взаимные ощущения — столь сильными и яркими, что это воспламенило меня в такой степени, что прежде я даже и не предполагал, будто подобное возможно.

Создавая женские органы Иксинатси, добрая богиня даровала Сверчок, а заодно и мне самому ещё одну возможность усилить наше взаимное наслаждение любовным актом. В силу некоторого смещения её типили назад получилось так, что, когда мой тепули полностью проник туда, моя лобковая кость оказалась прямо напротив её чувствительной жемчужины ксаапили, прижавшейся к кости вплотную. Так что когда мы с Иксинатси раскачивались и извивались, сжимая друг друга в объятиях, её маленькая розовая жемчужина тёрлась о меня, набухая, усиливая и без того страстное возбуждение до подлинных пароксизмов блаженства. Всё более страстная реакция со стороны Сверчок, естественно, подогревала и меня, так что мы с ней в равной степени возносились к вершинам наслаждения и кончили одновременно, достигнув почти обморочного экстаза.

Когда всё закончилось, Сверчок, благодаря разработанным лёгким, удалось восстановить дыхание гораздо быстрее, чем мне, и, пока я вяло лежал на земле, Иксинатси скользнула в свою пещерку под деревом и, вернувшись, вложила что-то мне в ладонь.

Это светилось в лунном свете, как кусочек самой луны.

— Кинуча означает «любящее сердце», — сказала Сверчок и поцеловала меня.

— Одной этой жемчужины, — откликнулся я слабым голосом, — тебе хватило бы на покупку очень многого. Например, целого дома. Очень хорошего дома.

— Я бы всё равно не знала, что делать с домом. Зато я знаю теперь, как получать удовольствие от акуарени. И жемчужина — это моя благодарность за то, чему ты меня научил.

Прежде чем я успел набрать воздуха, чтобы заговорить снова, она выпрямилась и, обращаясь к молодой женщине, жилище которой находилось по другую сторону древесного ствола, позвала:

— Марууани!

Я подумал, что Сверчок хочет извиниться за устроенную нами, явно непривычную для соседей возню, но она требовательно позвала:

— Иди скорее сюда. У меня чудесные новости.

Марууани обошла дерево со стороны корня, небрежно причёсывая свои длинные волосы и делая вид, будто не особо-то ей и любопытно, в чём дело, но когда она увидела нас обоих совершенно нагими, брови её поползли вверх.

— Вид у вас такой, — промолвила она, не сводя глаз с меня, — словно вы получили большое удовольствие.

— Именно так оно и было! — заявила Сверчок, смакуя каждое слово. — Получили удовольствие... друг от друга. Послушай... — Тут она придвинулась поближе и стала нашёптывать подруге на ушко что-то такое, отчего глаза последней с каждым мгновением раскрывались всё шире. Лёжа неподалёку и зная, что меня вовсю обсуждают, я чувствовал себя каким-то диковинным морским существом, выброшенным на берег и повергнувшим всех в изумление.

— Он это сделал? — донёсся до моего слуха приглушённый вопрос Марууани, а потом, после сбивчивого, неразборчивого перешёптывания, последовал ещё один: — А он может?..

— Конечно может, — ответила Иксинатси. — Почему бы и нет? Тенамакстли? Ты совершишь акуарени с моей подругой Марууани?

Я смущённо прокашлялся.

— Хм... вообще-то я показал тебе кое-что, необязательно требующее моего участия. Так что, пока я буду восстанавливать силы, займись со своей подругой предварительной подготовкой.

— Ты прав, — тут же согласилась Сверчок. — В конце концов, у нас ведь не всегда будут под рукой мужчины, с готовыми к делу «жезлами». Ну-ка, Марууани, снимай свою набедренную повязку и ложись сюда.

Марууани не без опаски повиновалась, и Иксинатси растянулась рядом с ней, — обе они находились поблизости от меня. При первом интимном прикосновении Марууани вздрогнула и пискнула.

— Спокойно, — промолвила Сверчок с уверенностью обретённого опыта. — Вот как это делается. Сейчас ты сама почувствуешь.

Ещё немного, и мне выпала возможность полюбоваться любовной игрой двух гибких, лоснящихся морских кугуаров. Во многом это походило на соитие настоящих животных, но выглядело более грациозно и волнующе, благодаря сплетению длинных, изящных рук и ног. Разумеется, сие возбуждающее зрелище ускорило восстановление моих сил, так что к тому времени, когда Марууани подготовилась принять меня, готов был и я сам.

Повторяю: я был влюблён в Иксинатси ещё до того, как мы вступили с ней в связь, и уже решил для себя, что, когда буду покидать остров, заберу с собой и её, и её маленькую дочурку. Постараюсь уговорить, а не получится, увезу силой, словно дикий йаки. И теперь, выяснив, насколько редкостно и чудесно приспособлена Сверчок для любовного действа, исполнился ещё большей решимости.

Но я человек. И я мужчина. Поэтому я неизлечимо, ненасытно любопытен. Я не мог не задаваться вопросом, все ли островитянки обладают теми же особенностями телосложения, что и Сверчок. Хотя та молодая женщина Марууани была миловидной и привлекательной, меня вовсе не тянуло к ней после того, что я испытал с Иксинатси. Однако, наблюдая за взаимными ласками двух молодых женщин, я не мог не почувствовать возбуждение, которое переросло в неразборчивое вожделение. Ну а поскольку Иксинатси сама настойчиво подталкивала меня совокупиться с её подругой в её присутствии, так оно и произошло.

Таким образом, моё пребывание на островах затянулось на неопределённый срок. Иксинатси и Марууани разнесли весть о том, что в жизни есть нечто большее, чем только работа, сон и порой самоудовлетворение, и остальные островитянки, естественно, тут же захотели и сами опробовать хвалёное новшество. Возражения бабушки Куку (надо думать, впервые за всё время её правления) были отметены, но когда мудрая старушка поняла, что это занятие придаёт женщинам бодрости, улучшает настроение, а значит, и помогает в работе, она смирилась с новым положением дел. Правда, с её стороны последовало категорическое требование совершать акуа-рени только в ночное время, но тут у меня возражений не имелось. Днём я отсыпался и восстанавливал силы.

Замечу попутно, что я ни за что не стал бы ублажать ни одну другую женщину, выкажи Сверчок хотя бы намёк на ревность или собственническое чувство. Я занимался этим главным образом потому, что она, по всей видимости, радовалась возможности просветить на сей счёт своих сестёр и, казалось, гордилась тем, что это делает «её мужчина». По правде говоря, я бы предпочёл ограничиться лишь ею одной, ибо искренне и глубоко, как, может быть, никого более, любил её, и знаю, что Сверчок тоже любила меня. Даже Тирипетси, поначалу робевшая перед мужчиной и дичившаяся меня из-за непривычного соседства, стала относиться ко мне с любовью, с какой девочки в других местах Сего Мира относятся к своим отцам.

Кроме того (и это очень важно), тела других островитянок не обладали теми же восхитительными телесными особенностями, как тело Иксинатси. То были самые обыкновенные женщины, такие, с какими я имел дело всю жизнь. Сверчок стала для меня самой желанной, и у неё просто не могло быть соперниц, поэтому интимные услуги другим женщинам я оказывал исключительно по её желанию, ну и по их горячим просьбам тоже. Но я делал это скорее по обязанности, чем с пылом, и даже установил своего рода очерёдность — проводил с желающими каждую вторую ночь, остальное же время посвящал Сверчок. И вот эти ночи были поистине ночами любви.

Может быть, потому что я и раньше (а уж теперь тем более) редко испытывал недостаток в женщинах, у меня возникло своего рода пресыщение, а к Иксинатси меня тянуло именно в силу её необычности. Однако очевидно одно: наши взаимные ощущения разжигали пламя, какого я не помню даже по самым сладострастным дням юности. Что касается моей дорогой Сверчок, то она сама, я уверен, не имела ни малейшего представления о том, насколько превосходит в этом отношении обычных женщин. Ничто не могло навести её на мысль о явленной ей при рождении особой милости богов. Конечно, не исключено, что таким образом боги отметили не её одну и какая-нибудь престарелая повитуха, перевидавшая за свою жизнь бесчисленное множество женщин, могла бы рассказать, что некогда встречала роженицу со сходными особенностями телосложения.

Но меня это не волновало. Отныне мне не было нужды искать и желать любую другую, сколь угодно совершенную возлюбленную, ибо я обладал лучшей из всех возможных. И ещё я был уверен, что Иксинатси во время наших частых и страстных соитий испытывала восторг, превосходящий наслаждения, которые богиня любви дарует любой другой женщине в мире. И сам я тоже. Ййо, аййо, как же мы наслаждались!

Между тем мне довелось, по меньшей мере единожды, вступить в близость с каждой жительницей островов, созревшей в достаточной степени, чтобы оценить этот опыт. Хотя наши акуарени всегда происходили в темноте, я знаю, что совокуплялся и с более чем зрелыми женщинами, но — за что был благодарен — настоящих старух вроде Куку между ними не встречалось. Я вполне мог бы потерять счёт облагодетельствованным моими «уроками» женщинам, если бы не получал компенсацию за свои услуги. В конечном счёте у меня скопилось шестьдесят пять самых крупных и совершенных жемчужин урожая того года. Благодарить за это следовало Иксинатси, настоявшую на том, что это честный обмен и за учёбу нужно платить.

Поначалу новшество породило массовое воодушевление и оживлённое движение между островами: женщины переправ лились на плотах туда и обратно. Но поскольку я был всего один, другим женщинам приходилось иметь дело с Иксинатси. Так что довольно скоро многие приохотились к тому виду любовных игр, которому она научила Марууани. Бывало порой, что я лежал с женщиной, проходя через весь ритуал от первых ласк до самого конца, а две другие женщины (скажем, её сестра и дочь) лежали рядом с нами, присматриваясь к тому, что мы делаем, и тут же, насколько возможно, опробовали увиденное одна на другой.

После того как я лично обслужил всех имевшихся в наличии девушек и женщин по крайней мере один раз, спрос на меня стал менее настоятельным, ибо женщины научились во многих отношениях удовлетворять друг друга и даже сами стали находить новые способы получить наслаждение. В частности, предаваясь любовным играм втроём или вчетвером, причём с беспечным пренебрежением ко взаимному родству и прочим неведомым им условностям. По ночам, в промежутках между собственными страстными соитиями, мы с Иксинатси частенько слышали, как ритмично похлопывают впечатляющие груди этих женщин.

Всё это время я с жаром обхаживал Иксинатси, но теперь не для того, чтобы пробудить в ней любовь (мы оба знали, что любим друг друга), но желая убедить возлюбленную взять с собой дочь, о которой я уже привык думать как о своей, и отправиться со мной в Сей Мир. Для этого использовались все доводы, какие мне только удавалось выдвинуть. Не кривя душой, я уверял, что у себя на родине являюсь тем же, кем здесь Куку, но гораздо богаче, и, уплыв со мной, они с Тирипетси смогут поселиться в настоящем дворце, получить в распоряжение толпу слуг и вообще что пожелают. Им никогда не придётся нырять за раковинами, или бояться опустошающих острова штормов, или совокупляться на берегу с непривлекательными чужаками.

— Ах, Тенамакстли, — говорила Сверчок, с обезоруживающей улыбкой указывая на выемку под древесным стволом, — разве это не дворец, пока ты здесь, со мной?

Признаюсь, я был не до конца честен с возлюбленной, ибо и словом не помянул об испанцах, захвативших большую часть Сего Мира. Эти островитянки вообще не знали о существовании белых людей. Надо полагать, мужчины из Йакореке решили не заводить разговоры о пришельцах из опасения, как бы женщины не стали придерживать лучшие кинуча в надежде получить за них больше у более богатых покупателей. Кроме того, по правде сказать, у меня вовсе не было уверенности в том, что в моё отсутствие испанцы не покорили или не разрушили Ацтлан, а ведь в таком случае все мои соблазнительные разговоры о дворцах, слугах и власти были пустой болтовнёй. Однако я твёрдо верил, что мы трое, я, Сверчок и Тирипетси, могли бы начать новую жизнь где-нибудь, и я услаждал слух возлюбленной рассказами о многих чудесных, манящих, безмятежных местах, которые я видел в своих странствиях и в которых мы вполне могли бы поселиться.

— Но, Тенамакстли, эти острова, они и есть мой дом. Пусть они станут и твоим домом. Бабушка уже привыкла к тебе и не гонит тебя прочь. Где ещё мы сможем найти такую приятную жизнь? А шторма и чужаки — это всё ерунда. Мы с Тирипетси пережили множество штормов, переживёшь и ты. Что же до чужаков, ты знаешь, что теперь я никогда не лягу снова ни с одним из них. Я твоя.

Тщетно пытался я заставить Сверчок хотя бы представить себе другую, более разнообразную жизнь, возможную только на материке. Изобилие еды и напитков, развлечения, путешествия, образование для нашей дочери, возможности встреч с новыми людьми, совершенно отличными от тех, к которым она привыкла.

— А что, Сверчок, — сказал я как-то раз, — а ведь там мы с тобой могли бы завести и других детей, чтобы маленькой Тирипетси не было скучно. Даже мальчиков. Здесь-то у неё никогда не будет братишек.

Иксинатси, словно устав от моих докучливых приставаний, вздохнула:

— Она не может скучать по тому, чего у неё никогда не было. Хватит твердить одно и то же.

— Ты рассердилась? — озабоченно спросил я.

— Да, ещё как! — рассмеялась она на свой сверчковый, весёлый лад. — Вот, забери обратно все свои поцелуи.

И она принялась целовать меня, и с тех пор продолжала целовать всякий раз, когда я пытался сказать что-то ещё.

Однако при этом все мои доводы нежно, но упорно отвергались, а однажды Сверчок заметила, что я не ценю своё собственное завидное положение.

— Неужто ты не понимаешь, Тенамакстли, что любой мужчина с материка с радостью поменялся бы с тобой местами? Здесь ты можешь иметь дело не только со мной и Тирипетси, когда она подрастёт, но и со всеми женщинами всех наших островов. А со временем и с их дочерьми.

Я никогда не был в числе тех, кто рьяно защищает нравственные устои, но совершенно искренне возразил ей:

— Кроме тебя мне никто не нужен.

И тут я должен признаться кое в чём постыдном. В тот же самый день я ушёл в леса, чтобы хорошенько обо всём подумать, и сказал себе:

«Да, кроме Иксинатси, мне никто не нужен. Я заворожён ею, одурманен до безумия. Но, если я заберу её отсюда насильно, сможет ли она меня любить? Да и куда, по большому счёту, собираюсь я её забрать? Что ждёт меня там? Кровопролитная война, где или ты убиваешь, или тебя убьют? Почему бы мне не послушаться Сверчок и не остаться здесь, на этих чудесных островах?»

Здесь у меня были мир, любовь, счастье. Остальные женщины, научившись обходиться своими силами, теребили меня всё реже, и мы втроём вполне могли зажить как нормальная семья. Раз уж мне удалось разрушить одну из здешних священных традиций и поселиться на острове на неопределённо долгое время, то почему бы не разрушить и другие? Один раз с мнением Бабушки не посчитались, да и, в конце-то концов, она не вечна. У меня были все основания полагать, что со временем мне удастся отвратить островитянок от этой мужененавистницы, богини Новой Луны, и обратить к более доброй и сердечной Койолшауки, богине Полной Луны. Тогда младенцев мужского пола перестанут наконец скармливать моллюскам и мы со Сверчок сможем иметь сыновей. Плохо ли, в конце концов, быть патриархом и мудрым правителем целых четырёх островов?

Насколько мне было известно, испанцы к этому времени уже подчинили себе весь Сей Мир, и на что я мог надеяться, вернувшись туда? Здесь же я запросто мог создать другой, свой собственный мир, до которого белые мореплаватели вполне могут добраться лишь через вязанки лет. Можно было не сомневаться, что если белые люди захватят Йакореке и тамошние жители лишатся возможности плавать на острова за жемчугом, они не выдадут чужакам свою тайну. Мне же путь к Йакореке был известен, что позволяло в будущем, может быть, вместе с сыновьями, тайком наведаться туда и приобрести в обмен на жемчуг ножи, гребни и всё прочее, что необходимо для жизни.

Увы, вынужден признаться: в ту пору мной овладело постыдное желание отречься от цели, к которой я стремился все эти годы, с того самого дня, когда прямо на моих глазах испанцы сожгли отца. Мне хотелось забыть о цели, к которой я раньше неуклонно двигался, пройдя множество дорог, испытав немало приключений и преодолев бесчисленные препоны. Я постыдно пытался придумать себе убедительный повод для отказа от священной мести за отца и всех своих соотечественников, пострадавших от рук белых захватчиков, постыдно пытался измыслить оправдание тому, что почти забыл этих людей: Ситлали и её сына Ихикатля, бесстрашную Пакапетль, куачика Комитля, тикитля Уалицтли и многих других, кто погиб, помогая мне. Хуже того, я даже подумывал о том, чтобы предать и бросить благородного воителя Ночецтли, свою с таким трудом собранную армию, а по сути, и все народы Сего Мира.

Позор заключался уже в том, что я вообще мог подумать о такой возможности, но, случись это на деле и проиграй я забег, не приняв в нём участия, пойди я тогда на поводу у Иксинатси и соблазнись лёгкой жизнью на островах, сомневаюсь, чтобы с таким грузом на совести мне бы удалось жить там долго и безмятежно. В конце концов я возненавидел бы себя, а потом эта ненависть неизбежно обратилась бы и против той женщины, которая толкнула меня на путь измены. Содеянное во имя любви погубило бы саму эту любовь.

К величайшему своему стыду, я и сейчас не могу сказать, что сознательно отверг отступничество и избрал стезю чести, ибо случилось так, что выбор за меня сделали боги.

В тот памятный день ближе к сумеркам я вернулся к морю, где ныряльщицы уже выходили на берег с корзинками, наполненными последним сегодняшним уловом. Иксинатси была среди них и, увидев, что я жду её, окликнула меня с лукавой, многозначительной улыбкой.

— Я думаю, что теперь, дорогой Тенамакстли, я должна тебе по меньшей мере ещё одну кинуча. Вот сейчас нырну и принесу тебе бабушку всех жемчужин.

Она повернулась и поплыла к ближайшему скалистому выступу, где, лоснясь в последних лучах заходящего солнца, лениво нежились несколько морских кугуаров.

— Вернись, Сверчок! Мне нужно с тобой поговорить! — крикнул я вдогонку, но она, похоже, меня не услышала.

Отливая, подобно тем самым морским кугуарам, золотом, лучащаяся и прекрасная, Иксинатси чуть задержалась на скале, помахала мне рукой и нырнула в море.

Обратно она уже не вернулась.

Когда наконец до меня дошло, что даже женщина с самыми сильными и развитыми лёгкими не может оставаться под водой так долго, я поднял тревогу. Все остальные ныряльщицы с плеском выбрались на берег, видимо решив, что я увидел акулу, а потом, после некоторого замешательства, самые смелые из них попрыгали в море там, куда, как указал я, погрузилась Иксинатси. Они ныряли снова и снова, но Сверчок исчезла бесследно.

— Наши женщины, — услышал я рядом скрипучий голос, — далеко не всегда доживают, как я, до преклонных лет.

То была Куку, естественно, прибывшая на место происшествия. Хотя она вполне могла выбранить меня за то, что я внёс сумятицу в мирную безмятежность её владений, или за то, что был косвенно виноват в недавней трагедии, старуха говорила так, будто хотела меня утешить.

— Нырять за кинуча — не просто трудная, напряжённая работа. Это ещё и опасное занятие. Там, внизу, обитают хищные рыбы и другие твари — с острыми зубами, ядовитыми жалами, удушающими щупальцами. Правда, я не думаю, что Иксинатси стала добычей такого чудища. Когда в окрестностях появляется хищник, морские кугуары устраивают переполох и поднимают тревогу. Скорее всего, её просто проглотили.

— Проглотили? — отозвался я ошеломлённым эхом. — Куку, как может море проглотить женщину, которая провела в нём половину своей жизни?

— Не море. Кучунда.

— А что это такое?

— Кучунда — это гигантский моллюск, он очень похож на тех, которых мы добываем, но только огромный, просто невероятных размеров. Величиной вон с тот островок, на котором нежатся морские кугуары. Здесь обитает несколько таких моллюсков, но мы, к сожалению, не всегда знаем, где именно следует их остерегаться, потому что они, как улитки, способны переползать с места на место. Но их можно увидеть и легко узнать — каждая кучунда держит верхнюю створку раковины поднятой, чтобы захлопнуть, как только туда заплывёт добыча. Вообще-то все наши женщины знают, что от этих моллюсков надо держаться подальше. Должно быть, Иксинатси слишком увлеклась сбором раковин, может быть, увидела редкую кинуча — бывает порой, что ракушка лежит открытой, — и, наверное, утратила бдительность.

— Она нырнула, пообещав выловить для меня именно такую жемчужину, — горестно промолвил я.

Старуха пожала плечами и вздохнула.

— Кучунда, наверное, плотно захлопнула свою раковину, проглотив Иксинатси целиком или большую её часть. Поскольку зубов у моллюска нет и жевать он не может, теперь он медленно переваривает её своими разъедающими соками.

Я содрогнулся от ужаса и в полном отчаянии и горе покинул место, где в последний раз видел свою возлюбленную. Женщины тоже выглядели опечаленными, но, похоже, не приняли это так близко к сердцу, поскольку даже не плакали. Видимо, такие вещи случались здесь сплошь и рядом. Маленькой Тирипетси уже сказали о смерти матери, и она тоже не плакала. Так что я тоже не стал плакать и лишь молча терзался и клял про себя жестоких богов. Если уж они решили вмешаться в мою жизнь, напомнив о том, какой тонали мне предопределён, то неужели нельзя было сделать это как-нибудь иначе, не обрывая столь трагическим образом жизнь маленькой Сверчок, ни в чём не повинной, такой весёлой и замечательной?

Я попрощался лишь с Тирипетси и Куку, а с остальными женщинами не стал, опасаясь, что они попытаются меня удержать. Теперь речи о том, чтобы взять девочку с собой, уже не шло, — меня впереди ждала война, а малышка оставалась среди любящих, заботливых тётушек и двоюродных сестёр. На рассвете я надел великолепную накидку из шкуры морского кугуара, которую сшила для меня Сверчок, забрал свой мешочек с жемчугом, отправился на южную оконечность острова, где всё это время меня дожидался набитый припасами акали, оттолкнулся от берега и стал грести на восток.

Таким образом, мне не суждено было стать патриархом и правителем островов Женщин, хотя я думаю, что по ночам теперь там куда веселее, чем до моего прибытия, и мужчины из Йакореке, наведавшиеся туда после меня, вряд ли были недовольны привнесёнными мною новшествами. Правда, приплывшие туда непосредственно после меня вряд ли могли стать отцами, поскольку все способные забеременеть женщины уже носили в себе моё семя, однако этих мужчин островитянки наверняка встретили столь пылко и радостно, как никогда раньше.

Но, отплывая, я очень надеялся, что покидаю острова Женщин не навсегда. Мне хотелось верить, что когда-нибудь, если я завершу дело всей моей жизни и останусь в живых... когда-нибудь, когда Тирипетси вырастет и станет очень похожа на свою мать, которую я любил больше всех в моей жизни... когда-нибудь, ближе к концу моих дней... Словом, в душе моей жила надежда...