Осень ацтека

19

Похоже, что и члены Изрекающего Совета отнюдь не были настроены рассматривать меня как взрослого человека, достойного высокого сана и их уважения. Приветствовали мы друг друга вежливо, обменявшись «микспанцинко», но сразу же после этого один пожилой человек (я узнал нем Тототля, тлатокапили деревни Тепиц) раздражённо заявил:

— Это что же получается — нас бесцеремонно вытащили сюда по дерзкому желанию какого-то выскочки? Многие из нас помнят тебя, Тенамакстли, ещё по тем временам, когда ты был всего лишь сопливым мальчишкой, пробиравшимся в этот зал, чтобы поглазеть и подслушать наши беседы с твоим дядей, юй-текутли Миксцином. Да и когда мы видели тебя в последний раз перед тем, как вы с Миксцином отправились в Теночтитлан, ты был неоперившимся юнцом. Вот так-то! Твоё возвышение представляется нам незаслуженным и необъяснимо быстрым. Мы хотим знать...

— Помолчи, Тототль! — резко оборвал его я, и все собравшиеся ахнули. — Ты, в отличие от меня, не юнец и должен помнить правило Совета — никто не заговаривает до тех пор, пока юй-текутли не объявит тему для обсуждения. Я не собираюсь смиренно надеяться на то, что вы примете или одобрите меня в качестве правителя. Мне и без того известно, кто я такой — ваш законный юй-текутли. Это всё, что вам нужно знать.

По комнате прошёл тихий гул, но открытых возражений не последовало. Если мне ещё и не удалось полностью подчинить себе членов Совета, я, по крайней мере, завладел их вниманием.

— Я созвал вас сюда, потому что собираюсь выдвинуть определённые требования и — из простой любезности и искреннего уважения к вам, мои старейшины, — мне хотелось бы заручиться вашим единодушным согласием на их удовлетворение. Однако заверяю вас, и целую в том землю, — требования эти будут удовлетворены, согласитесь вы или нет.

Пока они, растерянно бормоча, изумлённо таращили на меня глаза, я отступил назад, открыл дверь в тронный зал и поманил Ночецтли и двух ацтланских воинов, за которых он поручился, после чего, не представив вошедших, продолжил:

— Все вы, безусловно, уже слышали о событиях, произошедших в последнее время и недавно ставших достоянием гласности. Я имею в виду то, как гнусный Йайак завладел мантией юй-текутли, убив собственного отца и, — (здесь я обратился непосредственно к Кевари, тлатокапили Йакореке), — и твоего сына Каури, а потом жестоко сверг и заточил в темницу его вдову Амейатцин. Все вы, безусловно, слышали, что Йайак вступил в тайный сговор с испанцами, обязавшись помогать чужеземным завоевателям сохранять господство над народами Сего Мира. Все вы, полагаю, с радостью, безусловно, слышали также, что Йайака более нет в живых. И наконец, все вы знаете, что я, как единственный оставшийся в живых мужчина, состоящий в родстве с Миксцином, и, следовательно, законный преемник этой мантии, безжалостно избавляю Ацтлан от пособников Йайака. Прошлой ночью я основательно почистил армию Ацтлана, а сегодня очередь дойдёт до прихлебателей Йайака среди гражданского населения.

Я протянул руку назад, и Ночецтли вложил в неё несколько листов бумаги. Пробежав глазами колонки изображений, я обратился к присутствующим:

— У меня в руках список всех тех, кто пособничал Йайаку в творимых им мерзостях. Всех, от мелких торговцев и ремесленников до состоятельных почтека. К глубочайшему моему удовольствию, в него включено имя лишь одного человека, входящего в состав этого Изрекающего Совета. Колотик-Акатль, сделай шаг вперёд.

Я уже упоминал в своём повествовании об этом человеке, он был тем самым жрецом бога Уицилопочтли, который при первом известии о прибытии белых людей в Сей Мир испугался, что его лишат сана. Как все наши жрецы, он не мылся всю свою жизнь. Но сейчас, когда Колотик-Акатлю пришлось выступить вперёд, его дрожащее лицо побледнело даже под заскорузлой коркой.

— Как мог мешикатль, жрец бога, предать и своего бога, и его почитателей, это выше моего понимания. Может быть, ты решил обратиться в кристанйотль, религию белых людей? Или просто надеялся, что подольстишься к ним и они позволят тебе сохранить прежнее положение? Нет, не отвечай. Такие, как ты, внушают мне отвращение.

Я повернулся к двум воинам и отдал приказ:

— Отведите это презренное существо на центральную площадь, но не к какому-либо храму — он не заслуживает чести быть принесённым в жертву, обрести загробное блаженство — и задушите его насмерть «цветочной гирляндой».

Скулящего жреца схватили и увели. Ошеломлённый Совет замер в испуганном молчании.

— Просмотрите эти списки, — сказал я. — Разбираться с Ацтланом предстоит мне самому, но вы, тлатокапилтин других поселений, найдёте здесь имена ваших людей, оказывавших Йайаку помощь либо получавших от него благодеяния. Моё первое требование состоит в том, чтобы вы устранили изменников. Во-вторых, я прошу вас как следует просеять ряды собственных воинов и личной стражи, — в этом вам посодействует присутствующий здесь Ночецтли, — и уничтожить выявленных предателей.

— Это будет сделано, — сказал Тототль уже гораздо более почтительным тоном. — Думаю, сказав, что мы единодушно поддерживаем такое решение, я выражу общее мнение Изрекающего Совета.

— Есть у тебя ещё какие-нибудь требования, Тенамастцин? — спросил Кевари.

— Да, ещё одно. Я хочу, чтобы каждый из вас, тлатокапилтин, послал в Ацтлан всех верных надёжных воинов и крепких мужчин, прошедших военную подготовку и подлежащих призыву в случае необходимости. Я хочу включить их в состав единой армии.

— И снова мы согласны, — заявил Текиуапиль, тлатокапили Текуэксе. — Но можно спросить, зачем это нужно?

— Прежде чем я отвечу, — сказал я, — позвольте мне задать собственный вопрос. Кто из вас на настоящий момент является Хранителем Памяти?

Произошла заминка, в помещении воцарилось неловкое молчание. Потом заговорил некто, до сих пор слова не бравший. Он тоже был пожилым человеком и, судя по одеянию, преуспевающим купцом, но в Совете являлся новичком. При дядюшке, во всяком случае, я его здесь не видел.

— Когда умер предыдущий Хранитель Памяти, старый Канаутли, — мне сказали, что он был твоим прадедом, Тенамаксцин, — на его место никого не назначили. Йайак заявил, что в должности Хранителя больше нет никакой надобности, потому что, как он сказал, с приходом белых людей история Сего Мира подошла к концу. Кроме того, как сказал Йайак, нам теперь уже не потребуется вести счёт проходящим годам вязанками из пятидесяти двух лет, как не потребуется и проводить ритуал возжигания Нового Огня, дабы отмечать начало каждой следующей вязанки. С его слов получалось, что теперь нам предстоит вести счёт годам так, как делают это белые люди. В непрерывной последовательности, начиная с первого года, хотя мы понятия не имеем, как давно он был.

— Йайак был не прав, — заявил я. — Наша история продолжается, и я собираюсь сделать так, чтобы нашим Хранителям Памяти было что запоминать и записывать. Это ответ на ваш предыдущий вопрос, уважаемые старейшины, зачем мне нужны ваши воины и единая армия.

И я продолжил рассказывать им — как до этого рассказал Амейатль, а ещё раньше — Пакапетль и Г’нде Ке, покойной Ситлали и изготовившему гром-палку Почотлю — о своих планах поднять восстание против Новой Испании и вернуть свободу всему Сему Миру. Как и на всех остальных, на членов Изрекающего Совета мои слова произвели впечатление, хотя и были встречены не без недоверия, а один из членов Совета попытался завести старую песню:

— Но, Тенамаксцин, если даже могучие...

Я перебил его, повысив голос:

— Первый из вас, кто скажет, что мне не под силу добиться успеха там, где «даже могучие мешикатль потерпели неудачу», — так вот, этот человек — пусть он будет умудрённый годами, разумный и исполненный достоинства, может быть, даже дряхлый — получит приказ возглавить первую битву с испанской армией. Он пойдёт впереди всех моих воинов, на острие атаки, без оружия и доспехов.

В зале повисла мёртвая тишина.

— Так согласен Изрекающий Совет поддержать предложенную мной кампанию?

У нескольких старейшин вырвался вздох, но все они кивнули в знак согласия.

— Хорошо, — сказал я и повернулся к купцу, сообщившему мне о том, что в Совете больше нет Хранителя Памяти.

— Канаутли наверняка оставил множество книг, в которых рассказывается о том, что происходило за все эти вязанки вязанок лет, вплоть до нашего времени. Изучи и запомни их. И вот что ещё я тебе поручаю. Начни новую книгу, и начни её следующими словами: «Сегодня, в день Девятого Цветка, месяца Метения Дороги, в год Седьмого Дома, Тенамаксцин, юй-текутли Ацтлана, объявил о независимости Сего Мира от Старой Испании и начал подготовку к восстанию против непрошеных белых властителей, дабы изгнать их из Новой Испании и Новой Галисии. Этот план получил единодушное одобрение Изрекающего Совета».

— Всё будет исполнено, Тенамаксцин, — заверил меня купец, на чём заседание Изрекающего Совета закончилось, и члены его разошлись.

А Ночецтли остался и, когда все ушли, обратился ко мне:

— Прошу прощения, владыка, но что делать с теми воинами, которые заключены в храме богини? Храм набит битком, они сидят, и то по очереди, а лечь и вовсе не могут. К тому же узники начали испытывать голод и жажду.

— Они заслуживают ещё худшей участи, чем простые неудобства, — отозвался я. — Однако скажи стражам, чтобы их накормили. Дали атоли и воды, причём и того и другого лишь в таком количестве, чтобы поддержать в них жизнь. Придёт время, и эти люди — голодные, жаждущие крови — потребуются мне для сражения. А пока... Ночецтли, ты вроде бы говорил, что побывал в Компостельи вместе с Йайаком? Так?

— Да, Тенамаксцин.

— Тогда я хочу, чтобы ты наведался туда снова, на сей раз в качестве моего куимиче. — Собственно говоря, это слово означает «мышь», но мы используем его в том же значении, в каком испанцы слово espion, то есть «лазутчик». — Могу я быть уверен, что ты выполнишь приказ? Направишься туда, тайно раздобудешь нужные сведения и вернёшься обратно?

— Можешь, владыка. Я жив только по твоей милости, следовательно, моя жизнь принадлежит тебе.

— В таком случае исполняй приказ. Испанцы ещё не могли проведать о том, что потеряли своего союзника Йайака. А поскольку они уже знают тебя в лицо, то решат, будто ты его посланец, прибывший по его поручению.

— Я повезу на продажу тыквы с нашим перебродившим кокосовым молоком. Все белые люди, какое бы положение в обществе они ни занимали, любят им напиваться, так что это будет вполне подходящим предлогом для моего появления в Компостелье. А какие сведения тебя интересуют?

— Любые. Бывай повсюду, держи глаза и уши востро, ничего не упускай. Выясни для меня, если получится, что за человек новый губернатор Коронадо, сколько войск он там держит и сколько всего людей — и испанцев, и индейцев — проживает теперь в Компостелье. А ещё прислушивайся к любым новостям, слухам или сплетням о том, что происходит в прочих испанских владениях. Я буду ждать и, когда ты вернёшься, пошлю воинов, осуждённых за пособничество Йайаку на задание. Результат которого будет в первую очередь зависеть от доставленных тобой сведений.

— Я отправлюсь не мешкая, мой господин, — промолвил он, с чем и отбыл.

Потом я наскоро, всех разом, принял на дворцовую службу челядь, собранную в нижнем зале Г’ндой Ке. Некоторые из слуг запомнились мне по старым временам, да и в любом случае, вряд ли кто-нибудь из запятнавших себя пособничеством Йайаку рискнул бы явиться во дворец и предложить мне свои услуги. С этого времени за нами, пипилтин дворца — Амейатль, Пакапетль, Г’ндой Ке и мной, — ухаживали со всем усердием, и никому из нас не приходилось пошевелить и пальцем. Правда, хотя теперь Амейатль прислуживала целая стая женщин, мы с ней были рады, что На Цыпочках настояла на том, чтобы остаться во главе этой свиты.

Когда На Цыпочках не ухаживала за Амейатль, она охотно сопровождала воинов, осуществлявших аресты и казни горожан, имена которых значились в списке Ночецтли. Я не отдавал никаких приказов, кроме «Казнить их!», и никогда не утруждал себя выяснением, какие именно средства использовали воины — удушение «цветочной гирляндой», меч, стрелы или нож, которым вырезают сердце (надо сказать, что На Цыпочках тоже лично лишала приговорённых жизни тем или иным из этих ужасных способов). Мне было всё равно. Для меня значение имело лишь то, что всё имущество и богатство казнённых переходило в сокровищницу Ацтлана. Может быть, кому-то это покажется жестоким, но напомню, что древняя традиция позволяла мне казнить жён, детей, внуков и даже более дальних родственников виновных, чего у нас ни разу не произошло. У меня вовсе не имелось намерения полностью уничтожать население Ацтлана.

Я был совершенно неопытным юй-текутли, и мне приходилось вспоминать, как исполнял эту должность мой покойный дядя Миксцин. Мне в ту пору казалось, что правление — дело пустяшное, а от дядюшки только и требуется, что вовремя и к месту улыбнуться или насупить брови, махнуть рукой или подписать какой-нибудь указ. Однако, оказавшись на троне, я очень скоро узнал, как нелегко приходится юй-текутли. Ко мне постоянно обращались (точнее сказать, меня донимали) с беспрерывными просьбами вынести какое-то решение или суждение, что-то утвердить или отвергнуть, за кого-то заступиться, кого-то наградить, кого-то наказать...

Чиновники моего двора, наделённые различными властными полномочиями и обязанностями, являлись ко мне с разнообразнейшими вопросами и ходатайствами. «Плотина, ограничивающая воды болота, требует основательного ремонта, а не то болото скоро окажется на наших улицах: не выделит ли юй-текутли средства на оплату материалов и сбор рабочих?» Рыбаки с морского побережья сетуют на то, что давнее осушение того же самого болота привело к постепенному засорению их прибрежных гаваней наносами. «Не санкционирует ли юй-текутли глубокую очистку этих бухт?» «Наши хранилища битком набиты шкурами морских выдр, губками, акульими кожами и прочими непроданными товарами, потому что вот уже многие годы Ацтлан ведёт торговлю только с землями к северу от нас и ни с кем к югу. Не может ли юй-текутли придумать план избавиться от этих многочисленных товаров, причём с прибылью?..»

Мне пришлось не только исполнять церемониальные обязанности во дворце и вникать в основные вопросы политики и хозяйства, но также заниматься самыми заурядными делами простых людей: разбирать ссору между соседями из-за границы между их земельными участками, спор из-за дележа скудного наследства недавно умершего отца. Вот должник просит отсрочить уплату долга и умерить аппетиты заимодавца, а там, напротив, заимодавец просит разрешения выселить вдову и её сирот из их дома, чтобы покрыть обязательства, принятые на себя её покойным мужем...

Было чрезвычайно трудно находить время, чтобы заниматься делами, которые были — для меня — гораздо более важными и требовали более срочного вмешательства. Но каким-то образом я справлялся. Перед всеми верными Ацтлану благородными воителями-куачиками моей армии была поставлена задача — усилить подготовку воинов и всех, кто подлежал призыву. А тем временем войско моё всё росло и росло, ибо к нему присоединялись всё новые отряды воинов из подвластных Ацтлану поселений.

У меня даже нашлось время для того, чтобы извлечь из тайника три привезённые нами с Пакапетль аркебузы и лично обучать бойцов обращению с ними. Само собой, поначалу каждый воин побаивался иметь дело со странным иноземным оружием, однако я искал и находил тех, кто мог преодолеть страх и выказывал способность использовать гром-палки с толком. Таких в конечном счёте набралось человек двадцать, и когда один из них робко спросил: «Мой господин, а когда мы отправимся на войну, мы что, будем стрелять из этих гром-палок по очереди?» — мой ответ был таков:

— Нет, молодой ийак. Я рассчитываю на то, что вы отберёте у белых людей их аркебузы, которыми и вооружитесь. Кроме того, мы отнимем у испанцев и лошадей. Когда это произойдёт, вас также обучат и верховой езде.

В моей постоянной занятости был по крайней мере один существенный плюс: мне не приходилось иметь дело с Г’ндой Ке. Пока я занимался государственными делами, она управляла дворцовым хозяйством и прислугой. Возможно, челяди от неё доставалось, но зато злобная йаки практически не имела возможности донимать меня. Правда, если уж мы случайно встречались в дворцовом коридоре, она никогда не упускала случая задать мне ядовитым тоном насмешливый вопрос:

— Я устала ждать, Тенамакстли. Когда же мы с тобой наконец выступим вместе и начнём нашу войну?

А порой она говорила так:

— Я устала ждать, Тенамакстли. Когда же мы с тобой наконец отправимся в постель, чтобы ты мог поцеловать каждую из веснушек, которые усеивают мои самые потаённые места?

Даже не будь я слишком занят, чтобы заниматься любовью, и окажись она единственной женщиной на белом свете, меня бы предложение Г’нды Ке всё равно не соблазнило. Как ни странно, но, пребывая в должности юй-текутли, который по обычаю имел право обладать любой женщиной Ацтлана, я вообще обходился без женской ласки. Пакапетль, похоже, твёрдо решила никогда более не вступать в близкие отношения с мужчинами. А посягать на настрадавшуюся Амейатль мне даже не приходило в голову, хоть она и становилась крепче и красивее с каждым днём.

Правда, я появлялся в спальне двоюродной сестры во всякую свободную минутку, но лишь для того, чтобы просто поговорить с ней. Амейатль была в курсе всех решений, принятых мною в качестве юй-текутли, равно как и всех происшествий в Ацтлане и окрестностях, ибо предполагалось, что с её полным выздоровлением обязанности правления перейдут к ней самой. Признаться, я с нетерпением ждал, кох’да это случится, чтобы без помех заняться военными делами. Конечно, мы беседовали и о многом другом, а однажды Амейатль с несколько обеспокоенным видом сказала:

— Пакапетль проявляет по отношению ко мне трогательную заботу. И теперь, когда волосы её отросли и стали почти такими же длинными, как у меня, она выглядит просто очаровательно. Но с таким же успехом На Цыпочках могла бы быть безобразной, ведь яростная ненависть к мужчинам, можно сказать, написана на её лице.

— Она очень сердита на мужчин, и на то есть причина. Я рассказывал тебе о роковой встрече с теми двумя испанскими солдатами.

— Значит, виноваты белые люди. Что ж, это можно понять. Но мне кажется, На Цыпочках с удовольствием убила бы всех мужчин на свете, за исключением одного тебя.

— Как и ядовитая Г’нда Ке. Может быть, присутствие женщины йаки тоже повлияло на Пакапетль, сделав её ненависть к мужчинам ещё более глубокой и непримиримой?

— Неужели ненависть На Цыпочках распространяется и на того, кто внутри её? — спросила Амейатль.

Я недоумённо заморгал:

— О чём ты говоришь?

— Значит, ты не заметил. Пока это действительно не бросается в глаза, но она вынашивает ребёнка. На Цыпочках беременна.

— Не от меня! — выпалил я. — Я не касался её с...

— Аййо, братец, успокойся, — сказала Амейатль, рассмеявшись, несмотря на свою явную озабоченность. — На Цыпочках винит в этом ту роковую встречу, о которой ты говорил.

— Ну, она вполне может испытывать горечь из-за того, что носит дитя смешанной крови от...

— Дело вовсе не в беременности. И не в смешанной крови. Просто она ненавидит всех мужчин. В том числе и того, который в её утробе.

— Да будет тебе, Амейатль. Откуда Пакапетль вообще может знать, что это мальчик?

— Тенамакстли, всё гораздо хуже. Она с дикой злобой говорит об «этом тепули, растущем внутри меня». Или об «этом куру» — слово из языка поре, тоже обозначающее мужской половой орган. Тенамакстли, может ли быть так, что обида и злоба заставляют На Цыпочках терять разум?

— Боюсь, — воздохнул я, — что меня нельзя считать знатоком женщин, и уж тем более безумных женщин. Может быть, мой тикитль посоветует какое-нибудь средство. Ну а пока давай вместе, ты и я, следить за тем, чтобы На Цыпочках никак себе не навредила.

Однако из-за множества других дел мне не сразу удалось выкроить время, чтобы посоветоваться с целителем. Поначалу ко мне явился начальник стражи храма Койолшауки, доложивший, что заключённые воины пребывают в весьма жалком состоянии, поскольку вынуждены спать стоя, едят только противное варево, давным-давно не мылись и так далее.

— Кто-нибудь из них умер от удушья или голода? — осведомился я.

— Нет, мой господин. Они, возможно, близки к смерти, но мы поместили в заточение сто тридцать восемь человек, и пока число узников остаётся прежним. Однако даже мы, стражи, стоящие снаружи храма, с трудом выносим страшную вонь и поднимаемый ими гвалт.

— Тогда почаще меняйте стражу. И пока эти изменники не умирают, приказываю меня не беспокоить. Если даже они близки к смерти, это всё равно для них слишком мягкая кара.

Стоило мне отослать начальника стражи, как неожиданно передо мной предстал вернувшийся из Компостельи Ночецтли. Его не было около двух месяцев — и я уже начал тревожиться, уж не перешёл ли он снова на сторону врага, — однако этот человек выполнил обещание и не просто вернулся, но привёз великое множество новостей.

— Компостелья, мой господин, стала гораздо более многолюдным и процветающим городом, чем в ту пору, когда я был там в последний раз. Большую часть мужского белого населения составляют испанские солдаты, численность которых я оцениваю приблизительно в тысячу человек, причём половина из них — конные. Многие испанские военные, в первую очередь высокого ранга, привезли с собой жён и детей, иные же испанцы прибыли на новое место жительства целыми семьями. Дворец губернатора и городская церковь выстроены из хорошо обработанного камня, остальные жилища — из высушенных на солнце глиняных кирпичей. В городе есть рыночная площадь, но все товары и продукты на продажу доставляются с юга торговыми караванами. Белые жители Компостельи не возделывают землю и не разводят животных, но живут припеваючи, благодаря множеству находящихся в окрестностях серебряных рудников. И видимо, эти рудники действительно приносят хороший доход, иначе город не мог бы позволить себе завозить издалека решительно всё, необходимое для повседневной жизни.

— А сколько там наших соплеменников? — спросил я.

— Индейское население по численности примерно равно белому. В первую очередь я говорю о домашних слугах испанцев, хотя у тех есть ещё и многочисленные чёрные рабы — существа, именуемые маврами. Если рабы не содержатся в домах своих хозяев, то живут на окраинах города, в жалких лачугах. Немало наших людей занято работой под землёй, на рудниках и в зданиях на поверхности, где измельчают руду. Однако боюсь, что оценить их численность затруднительно, так как работают они, сменяя друг друга, и днём и ночью, а содержатся, вместе с семьями, если у них есть семьи, взаперти, в охраняемых строениях, куда мне ходу не было. Испанцы называют эти места работными домами.

— Аййа, да, — сказал я. — Мне доводилось слышать об этих позорных узилищах. Ходят слухи, что эти работники — поскольку нашим соотечественникам никогда раньше не приходилось работать под землёй или в таких нечеловеческих условиях — мрут один за другим, по нескольку человек каждый день. А владельцы рудников не могут заменять их так быстро, как они умирают, потому что, разумеется, все индейцы в Новой Галисии, которых не успели обратить в рабство, поспешили убраться в такие края, где охотникам за рабами их не настигнуть. Так что губернатор Коронадо попросил вице-короля Мендосу из Мехико прислать в Компостелью рабов-мавров — не знаю уж, где они их берут.

— Мне говорили, в земле под названием Африка.

Ночецтли поморщился.

— Должно быть, это место сродни нашим наводящим страх Жарким Землям, что на дальнем юге. Потому что я слышал, будто эти мавры легко переносят и страшную жару, и скученность, и духоту, и лязг металла, и всё прочее, связанное с рудниками. И вообще, кажется, они больше похожи на вьючных животных, чем на человеческие существа, ибо в состоянии выполнять без устали самую тяжёлую работу, не только не умирая от непосильного труда, но даже не жалуясь. Может быть, если на рудники привезут достаточно мавров, Коронадо вообще прекратит попытки захватывать и обращать в рабство наших людей.

— Этот губернатор Коронадо, — сказал я. — Расскажи мне о нём.

— Я видел его мельком, только дважды, когда он проводил смотр своих войск, в великолепном наряде, верхом на гарцующей белой лошади. Он не старше тебя, владыка, но по рангу, конечно, ниже Чтимого Правителя, так как подотчётен вышестоящим начальникам в городе Мехико, а ты не подчиняешься никому. Тем не менее Коронадо явно исполнен решимости стяжать великое богатство и занять более высокое положение. Его стремление заставить рабов добывать как можно больше серебра сурово и непреклонно, причём серебро идёт не только на обогащение его самого и его подданных из Новой Галисии, но и на нужды всей Новой Испании, а также в казну того заморского правителя Карлоса. Коронадо кажется не таким тираном, как его предшественник. Он не позволяет своим подданным мучить, пытать или казнить наших людей по прихоти, как делал губернатор Гусман.

— Расскажи-ка мне о вооружении губернаторских войск и об организации обороны Компостельи.

— Любопытная вещь, владыка, но хотя испанцы вооружены до зубов, об обороне своего города они, похоже, не беспокоятся. Могу лишь предположить, что Йайак убедил белых, будто им нечего опасаться нападения со стороны наших соплеменников. Помимо обычных гром-палок, которыми вооружены испанские солдаты, у них есть также огромные гром-трубы, установленные на колёсах. Но солдаты не окружают город защитным кольцом, а главным образом несут стражу при рудниках и работных домах, чтобы рабы не разбежались и не взбунтовались. И даже чудовищные гром-трубы на стенах обращены жерлами не наружу, а внутрь города, то есть предназначаются вовсе не для того, чтобы отражать нападение вражеской армии, но для подавления возможного мятежа.

— Интересно, — пробормотал я, сворачивая, зажигая и раскуривая покуитль, а заодно и обдумывая услышанное. — Есть у тебя ещё что-нибудь, о чём стоит доложить?

— Есть, владыка, и немало. Хотя Гусман утверждал, будто покорил Мичоакан, а тех немногих, кто был способен продолжить сопротивление, выслал в дальние края, оказалось, что край завоёван далеко не полностью. Новому губернатору Коронадо регулярно сообщают о кровавых вылазках мятежников, происходящих главным образом в окрестностях озера Пацкуаро. Отряды воинов, вооружённых лишь клинками из прославленного металла пуремпеча и факелами, атакуют военные посты и эстансии испанских поселенцев. Нападения совершаются по ночам: солдат убивают, захватывают их гром-палки, а эстансии предают огню вместе с их хозяевами — мужчинами, женщинами и детьми. Уцелевшие белые клянутся, что на них нападали женщины, — хотя с чего они это взяли, особенно если учесть, что всё происходит в темноте, да ещё все пуремпеча вдобавок лысые, мне неизвестно. Когда оставшиеся испанские солдаты прочёсывают окрестности при свете дня, они видят, что женщины пуремпеча занимаются тем же, чем и всегда, — плетут корзины, изготавливают глиняную посуду и тому подобное.

«Аййо, — подумал я, в душе очень довольный. — Что ни говори, а Пакапетль доказала, что в её войске есть толк».

А мой лазутчик между тем продолжал:

— В результате из Новой Испании были присланы дополнительные силы для того, чтобы попытаться — пока тщетно — прекратить эти беспорядки. Причём испанцы в Мехико очень недовольны: ведь из-за этого перемещения войск они остались без прикрытия и стали уязвимыми для мятежных индейцев. По правде сказать, ущерб от всех этих вылазок в Мичоакане испанцы понесли пустяковый, однако в другом отношении результат достигнут немалый. Теперь все белые люди, повсюду, испытывают беспокойство и не уверены в своей безопасности.

«Обязательно нужно будет найти способ связаться с этой похожей на койота отважной женщиной, которую почему-то зовут Бабочка, и лично поблагодарить её», — решил я.

— Как я уже говорил, — продолжил Ночецтли, — губернатор Коронадо получает эти донесения, но, несмотря ни на что, удерживает войска в Компостельи, отказываясь посылать их на юг. И ходят слухи, будто бы его упорство в этом вопросе объясняется тем, что Коронадо задумал какой-то грандиозный честолюбивый план. Поговаривают, что губернатор с нетерпением дожидался прибытия из Мехико некоего посланца от вице-короля Мендосы и якобы как раз перед тем, как я покинул город, этот человек явился. Не обычный посланец, не военный или чиновник, а христианский монах. Я узнал его, ибо он прежде жил в Компостельи и попадался мне на глаза, когда я был там в прошлый раз. Я не знаю имени этого человека, но в прежние времена все его собратья пренебрежительно именовали сего церковника Лживым Монахом. Правда, почему он вернулся, да ещё в качестве посланца вице-короля, и чем его появление может поспособствовать осуществлению честолюбивых замыслов Коронадо, мне, увы, неведомо. Могу лишь сказать, что упомянутый монах прибыл в компании единственного спутника, самого обычного чернокожего раба, причём оба они — и монах, и раб! — были сразу по прибытии немедленно допущены к губернатору и участвовали в некоем тайном совещании. Признаюсь, я испытывал сильное искушение задержаться и разузнать об этом побольше, однако в городе уже начинали посматривать на меня с подозрением. Кроме того, владыка, я боялся, что столь долгое отсутствие вызовет подозрения и у тебя тоже.

— Признаюсь, Ночецтли, такие подозрения у меня и впрямь возникали, за что теперь приношу искренние извинения. Ты хорошо поработал, очень хорошо. И то, что ты разузнал, позволяет мне догадаться о гораздо большем. — У меня вырвался хриплый смешок. — Этот мавр ведёт Лживого Монаха на поиски легендарных городов Антилии, а Коронадо рассчитывает получить, когда их найдут, свою долю.

— Мой господин?.. — озадаченно пробормотал Ночецтли.

— Не важно, не обращай внимания. Главное, вот какой из этого следует вывод: Коронадо отрядит часть своих войск для содействия этим поискам, оставив мирный город Компостелью без надёжной защиты. Приближается время, когда приспешники Йайака смогут искупить свою вину. Ступай в храм, Ночецтли, и скажи стражам, чтобы начали хорошо кормить этих людей — мясом, рыбой, жирами и фруктами. Необходимо вернуть им былую силу. А ещё пусть их время от времени выпускают из храма размяться и поупражняться, чтобы подготовиться к предстоящему походу. Проследи за этим, Ночецтли, а когда сочтёшь, что эти люди готовы, доложи мне.

Я направился в покои Амейатль — теперь она уже не лежала целыми днями в постели, но сидела на табурете икпали — и рассказал своей двоюродной сестре обо всём, что узнал, о том, какие выводы сделал из услышанного и что собираюсь предпринять. Похоже, Амейатль всё ещё питала сомнения относительно моих планов, но спорить не стала, а лишь сказала: — Братец, всё это хорошо, но ты, похоже, совсем забыл о состоянии бедной Пакапетль. С каждым днём я беспокоюсь за неё всё больше и больше.

— Аййа, ты права. Я совсем упустил это из виду. — И, решив немедленно исправить свою нерадивость, я отдал служанке распоряжение: — Сходи за целителем Уалицтли. Он сейчас состоит при моей армии. Ты найдёшь его в казармах благородных воителей. Передай, что он нужен мне немедленно.

До прихода целителя мы с Амейатль толковали на разные темы (например, говорили о том, что она уже поправилась и теперь, с моего позволения, начнёт помогать мне в разных рутинных делах, которых у правителя Ацтлана великое множество). Наконец явился Уалицтли. Он прибыл с инструментами и целебными снадобьями, с которыми тикилтин, похоже, не расстаются никогда. Будучи человеком пожилым и весьма тучным, целитель слегка запыхался, так что я велел служанке принести чашку чоколатль, а пока он подкрепляется, приказал ей привести и На Цыпочках.

— Высокочтимый Уалицтли, — промолвили, — эта молодая женщина Пакапетль — мой добрый друг из народа пуремпеча. На Цыпочках, это пользующийся высоким уважением всех жителей Ацтлана целитель. Мы с Амейатль хотим, чтобы он как следует осмотрел тебя.

Она выглядела слегка встревоженной, но возражать не стала.

— Судя по всем признакам, — сказал я целителю, — Пакапетль вынашивает ребёнка, но, очевидно, беременность у неё протекает тяжело. Всем нам хотелось бы услышать твои советы и рекомендации.

— Что за глупости! Никакого младенца я не вынашиваю! — возмущённо воскликнула На Цыпочках, однако, когда лекарь велел ей прилечь, послушно выполнила распоряжение.

— Аййа, моя дорогая, ты и впрямь с ребёночком, — заявил Уалицтли, лишь бегло пощупав её сквозь одежду. — Пожалуйста, подними блузу и спусти пониже юбку, чтобы я мог провести тщательный осмотр.

Необходимость демонстрировать обнажённую грудь и теперь уже основательно выпуклый живот передо мной и Амейатль, похоже, ничуть не смущала На Цыпочках, да и хмурое ззз бормотание тикитля, тыкавшего в пациентку, нажимавшего на неё и щупавшего её в разных местах, оставляло женщину равнодушной. Но когда целитель наконец выпрямился и отстранился от неё, На Цыпочках заговорила, опередив его:

— Я не беременна! И я не хочу быть беременной!

— Успокойся, дитя моё. Есть определённые отвары, которые я мог бы тебе прописать на ранней стадии, чтобы вызвать преждевременные роды, но теперь уже слишком поздно...

— Я не буду рожать, ни рано, ни поздно — никогда! — яростно воскликнула На Цыпочках. — То, что растёт во мне, нужно убить!

— Что ж, конечно, при преждевременных родах плод бы не выжил. Но теперь...

— Это не плод. Это — мужской орган.

Тикитль снисходительно улыбнулся.

— Может быть, какая-то невежественная повитуха из-за высокого положения плода сказала тебе, что родится мальчик? Но это всего лишь старое суеверие.

— Никакая повитуха мне ничего не говорила, — заявила На Цыпочках, всё больше и больше возбуждаясь. — Я не сказала «мальчик» — я сказала «мужской орган». То, что бывает только у мужчин... — И она смущённо умолкла, а потом пояснила сначала на своём родном языке поре, а потом на науатль: — Куру. Тепули.

Уалицтли воззрился на пациентку испытующим взглядом.

— Позволь мне поговорить с твоим чтимым другом, — сказал он ей и, отведя меня в сторонку, так, чтобы обе женщины не слышали, прошептал:

— Мой господин, может быть, Пакапетль тревожит, как поведёт себя ничего не подозревающий муж? Возможно, эта молодая женщина была неверна супругу?

— Нет-нет, — поспешил я защитить её. — Нет никакого мужа. Просто несколько месяцев тому назад Пакапетль изнасиловал испанский солдат. Я боюсь, что мысль о ребёнке, зачатом от врага, приводит несчастную в такой ужас, что у неё помутился рассудок.

В ответ целитель заметил:

— Если только женщины пуремпеча не устроены иначе, чем наши, — в чём я очень сомневаюсь, — у этой молодой женщины что-то неладно не только с душой, но и с телом. Если она носит ребёнка, то плод находится не столько в чреве, сколько в области желудка, а это невозможно.

— Можешь ты сделать что-нибудь, чтобы облегчить её положение?

На лице лекаря появилось неуверенное выражение, и он снова склонился над На Цыпочках.

— Возможно, ты права, дорогая, это не жизнеспособный плод. Случается, что у женщины развивается опухоль, которую можно спутать с беременностью.

— Я же говорила тебе, что он растёт! Я говорила тебе, что это не плод! Я сказала тебе, что это тепули!

— Дорогая моя, хорошо воспитанной молодой девушке не пристало произносить такие слова. Скажи, почему ты вообще так упорно твердишь об этом предмете?

— Потому что я знаю — он там! Потому что я проглотила его! Достань его! Избавь меня от него!

— Бедная девочка, ты потеряла разум.

Он начал рыться в своей суме.

Я же уставился на Пакапетль, разинув рот. Потому, что вспомнил кое-что из прошлого... и призадумался.

— На, выпей это, — сказал Уалицтли, протягивая На Цыпочках маленькую чашку.

— И лекарство избавит меня от этой гадости? — спросила она с надеждой, почти умоляюще.

— По крайней мере, ты успокоишься.

— Я не хочу успокаиваться! — Она выбила чашку из руки лекаря. — Я хочу освободиться от этого ужасного...

— На Цыпочках, — строго вмешался я, — немедленно сделай, что велит тебе тикитль. Помни, что в скором времени мы должны снова отправиться в путь. Ты не сможешь пойти со мной, пока не поправишься. А сейчас выпей этот отвар. Потом добрый целитель посоветуется с другими тикилтин и скажет, как помочь тебе. Ведь правда же, Уалицтли?

— Именно так, владыка, — подтвердил мою ложь целитель.

Вид у На Цыпочках по-прежнему был недовольный, однако она послушалась меня и осушила вновь наполненную и поданную ей Уалицтли чашку. После этого он разрешил женщине одеться и уйти, а когда она покинула комнату, сказал нам с Амейатль:

— Пакапетль не просто не в себе, она повредилась в уме. Я дал ей настойку гриба нанакатль. Это, по крайней мере, умерит её душевное смятение. Не знаю, что тут можно сделать, разве что разрезать несчастной чрево обсидиановым ланцетом, хотя после такого вмешательства выживают далеко не все. Я оставлю вам запас этой настойки: давайте её всякий раз, как заметите, что душевное состояние подопечной ухудшилось. Мой господин, моя госпожа, мне жаль, но все имеющиеся симптомы, увы, не предвещают ничего хорошего.

По левую руку от своего трона я велел поставить второй, чуть поменьше, предназначенный для Амейатцин. И теперь моя двоюродная сестра стала, когда возникала нужда в созыве Изрекающего Совета, участвовать во всех его заседаниях и помогать мне в решении многих вопросов, с которыми обращались к правителю чиновники. Кроме того, она освободила меня от большей части утомительных обязанностей по разбору жалоб и прошений, поступавших от простых людей. При этом Амейатль большую часть времени держала нашу дорогую Пакапетль при себе, прежде всего затем, чтобы та никак себе не навредила. И, отчасти, в надежде на то, что деловая обстановка тронного зала хоть на время отвлечёт На Цыпочках от её мрачной навязчивой идеи.

Втроём мы находились там и в тот памятный день, когда явившийся во дворец воин доложил:

— Мой господин, текуиуа Ночецтли приказал передать, что воины Йайака полностью восстановили свои силы.

— Тогда пусть Ночецтли предстанет передо мной вместе с тем воителем-Стрелой.

Когда они пришли, благородный воитель, которого звали Тапачини, смиренно совершил жест тлалкуалицтли, коснувшись пола тронного зала, и остался в этом согбенном положении, выслушивая мои слова:

— Я предложил тебе и твоим товарищам, таким же изменникам, как и ты, на выбор три способа принять смерть. Все вы выбрали один и тот же, и сегодня ты поведёшь своих людей на смерть. Как я и обещал, это будет смерть в бою, достойная и почётная в глазах богов. Это всё я уже говорил раньше. Но вот что ты услышишь впервые: вам оказывается честь развязать первую битву всеобщей, не имеющей себе равных войны, цель которой — полностью изгнать белых людей из Сего Мира.

— Мы едва ли могли рассчитывать на столь высокую честь, — отозвался Тапачини, так и не подняв склонённой головы, — а потому очень признательны тебе, владыка, и готовы выполнить любой приказ.

— Вам всем вернут оружие и доспехи. Потом вы направитесь на юг и нападёте на Компостелью, город испанцев. Вы сделаете всё от вас зависящее, чтобы стереть его с лица земли и перебить его белых обитателей. Разумеется, полностью эту задачу вам выполнить не удастся. Силы противника будут превосходить вас в соотношении десять к одному, и ваше оружие, разумеется, не сможет соперничать с оружием белых людей. Однако, как вы увидите, тамошние власти, по глупой самонадеянности и благодаря соглашению, заключённому с покойным Йайаком, считают, будто их город в полной безопасности. Компостелья не будет готова отразить ваше нападение, так что боги — и я — станут горько сожалеть, если каждый из вас не уложит самое меньшее пятерых врагов, прежде чем падёт сам.

— Мы сделаем это, мой господин.

— Я рассчитываю, что именно так и будет. Известие о такой небывалой резне наверняка в скором времени дойдёт до моих ушей. Но если ты или кто-то из твоих людей надеется, что, покинув Ацтлан, сумеет ускользнуть из-под моего надзора, то пусть выбросит это из головы.

Я повернулся к Ночецтли.

— Подбери эскорт из самых надёжных и крепких воинов. Их задачей будет сопровождать воителя-Стрелу Тапачини и его бойцов во время похода на юг — марш не должен затянуться дольше чем на пять дней, — пока они не приблизятся к Компостельи. Когда воитель Тапачини поведёт своих людей на штурм города — и ни в коем случае не раньше, — эскорт должен будет оставить его и вернуться сюда с докладом. По пути на юг командир эскорта должен следить за тем, чтобы никто из находящихся под его надзором воинов не отбился от колонны. Отсюда под началом воителя Тапачини выступит сто тридцать восемь человек. Именно столько бойцов и должно напасть на Компостелью. Это понятно, текуиуа Ночецтли?

— Да, владыка.

— А тебя, воитель Тапачини, эти условия устраивают? — спросил я с едким сарказмом.

— Мой господин, мне трудно винить тебя в том, что ты не считаешь нас заслуживающими твоего высокого доверия.

— Тогда ступай. Многое будет прощено вам, когда вы прольёте реки крови белых людей. И своей собственной.

В первый день похода сам Ночецтли сопровождал людей Тапачини и их эскорт, а потом, с наступлением ночи, вернулся в Ацтлан. Рано поутру он явился ко мне и доложил:

— Владыка, никто из осуждённых ни бежать, ни уклониться от выполнения задания не пытался. Никаких происшествий не случилось. Все сто тридцать восемь человек движутся на юг.

На сей раз я не только похвалил Ночецтли, но, учитывая то, что этот человек ревностно и чётко исполнял каждый мой приказ, повысил его в звании.

— С этого дня ты куачик, «старый орёл». Кроме того, я предоставляю тебе полномочия подбирать для службы под твоим личным командованием любых воинов, из любых подразделений. Если кто-то из других куачиков или этих надменных благородных воителей станет выражать недовольство, скажи, чтобы обращались ко мне.

От радости Ночецтли совершил жест целования земли столь рьяно, что чуть было не растянулся у моих ног, а когда поднялся и выпрямился, то покинул тронный зал ещё более почтительным способом — пятясь до самого выхода.

Однако едва новоиспечённый куачик ушёл, как на смену ему явился другой попросивший аудиенции воин, который привёл с собой напуганную женщину из простонародья. Они оба коснулись пола в жесте тлакуалицтли, и воин сказал:

— Прости мою настойчивость, владыка, но эта женщина явилась к нам в казармы и сообщила, что поутру, выйдя на улицу, наткнулась на бесчувственное тело.

— Зачем ты говоришь об этом мне, ийак? Наверняка это какой-нибудь пьянчуга, не рассчитавший своих сил.

— Ещё раз прошу прощения, мой господин, но это был воин, убитый ударом меча в спину. Мало того, у него забрали оружие и сняли всё боевое облачение, оставив покойного в одной набедренной повязке.

— В таком случае как ты вообще узнал, что он был воином? — отрезал я, слегка раздосадованный тем, как начался день.

Прежде чем ответить мне, ийак снова наклонился, чтобы коснуться пола, и я, повернувшись, увидел, что в зал вошла Амейатль.

— Да потому, мой господин, — продолжил он, — что я охранял храм богини Койолшауки и видел этого воина среди находившихся там в заточении. Он был одним из отвратительных приспешников покойного Йайака.

— Но... но... — забормотал я в полнейшей растерянности. — Но ведь все они должны были покинуть город ещё прошлым вечером. И они ушли. Все сто тридцать восемь человек.

— Тенамаксцин, когда ты в последний раз видел На Цыпочках? — встряла в наш разговор Амейатль. Голос её дрожал.

— Что? — Я растерялся ещё больше.

— До сих пор она каждое утро являлась ко мне в спальню, но сегодня Пакапетль не пришла. И вообще, она не попадалась мне на глаза после того, как вчера мы покинули этот зал.

В тот же миг нам с Амейатль всё стало ясно. Однако, несмотря ни на что, мы все до единого, включая слуг и даже Г’нду Ке, обшарили дворец вдоль и поперёк, тщательно обследовав каждый его уголок и всю прилежащую территорию. Пакапетль не нашли, но зато было сделано открытие, подтвердившее нашу догадку. Одна из трёх припрятанных аркебуз исчезла. На Цыпочках сбежала от нас, она намеренно ушла, чтобы убивать мужчин, погубить то, что пребывало в её чреве, и чтобы погибнуть самой.