Осколки: коготь Зверя (СИ)

Ночь костров и сказок

Сядьте кружочком, невидимые читатели. Я расскажу вам историю, что стара как этот мир.

Жила-была девочка, верившая в то, что можно знать все на свете. День и ночь сидела она за умными книжками, учась и учась. Детство сменила юность, юность сменила зрелость.

А девочка ничего не знала. И однажды темной ночью она призвала Учителя, что должен был ей помочь. Явился Он в черных одеждах и с венком в виде рогов на голове. И молвил он ей ласково:

— Милая девочка, я расскажу тебе Истину. Я покажу тебе явь и ложь. Но отдай мне то, что я попрошу. Все, что я попрошу.

Последние дни октября ждали все обитатели школы Ронетт. Домашки задавали немного, учителя смотрели на наши перешептывания и пересмешки сквозь пальцы. Девчонки ели, когда и что попало и ложились спать, когда хотели. Настоящий праздник непослушания.

А дело было в том, что ту неделю ведуньи готовились к ночи Костров, которая выпадала аккурат на Самайн. И все, кого бы я ни спрашивала, рассказывали о ней с неподдельным восторгом:

— Старшие девочки будут рассказывать истории, — шептала Неттл, заполняя стандартную схему распределения заряда на хранилище, — а в конце нас посвятят в сестры и наденут на головы венки…

— Мы ведь уже сестры, — грызла я кончик стилуса, — и нас уже посвящали.

— Эта церемония священна, Маргарита, — вездесущая старшая сестра Талита бесшумно подобралась к нам сзади, — мы представляем вас нашим праматерям: Афине, Весте, Артемиде, Маат и Бендзайтэн.

Сказать, что я обалдела, значит вообще ничего не сказать, именно потому с неподдельным изумлением сказала:

— Простите, но это земные боги. А Арахна так вообще просто чувиха, которая решила, что может выпендриваться перед Афиной без всякого вреда своей шкуре.

Неожиданно девочки повернулись ко мне и сочувственно покачали головами, словно я только что сказала самую несусветную глупость.

— Нам столько предстоит вам поведать, юная сестра, — закрыла учебник сестра Талита.

Сразу же после окончания занятий я поплелась в комнату, погребенная под грузом новых знаний, которыми срочно нужно было с кем-то поделиться. На мое счастье, Дора тоже вернулась с занятий и лежала на кровати, задумчиво смотря в потолок.

— Ты не поверишь, что мне рассказали! — прохрипела я, бросив сумку на пол.

— Наконец-то сказали, что носки с котятами отнимают у тебя десять лет? — голос подруги прозвучал странно, словно она молчала все утро.

— Во-первых, это мой плюс: выгляжу моложе, — сострила я, — во-вторых, нет. Короче, ты знала, что еще когда Благодетель был с нами, то послал своих самых крутых учеников на Землю, потому что ему вдруг в голову ударило, что нам срочно нужно Просвещение?

Долорес притворно ахнула, но я пропустила мимо ушей ее иронию и продолжила рассказ уже больше для самой себя:

— От Чародеек он послал Тиамат, Остару, Морену, Палладу, Кали и Гекату. Они так офигенно дрались, что все приспешники Зверя бегали от них, сверкая пятками. От Ведуний пошли Артемида, Афина, Веста, Маат и Бендзайтэн. Они были очень умные, гордость Ронетт. Вот с рыцарями непонятно…

— Кронос, Один, Локи, Артур, Перун и Зевс, — ухмыльнулась Дора. — Трутни, если честно. Родились ущербными и испортили весь план Благодетеля.

Последнее слово она словно с силой выплюнула, словно оно засело в ее горле, точно ком.

— Они позавидовали тому, как все хорошо получается у девчонок? — спросила я, подперев щеку локтем.

— А кто ж теперь разберет, — развела та руками. — Возможно, они хотели заграбастать больше похвалы от папочки…

— Столкнув Афину и Палладу, а потом подстроив ее гибель? — фыркнула я. — Как по-взрослому. И как по-мудрому.

— Что ты ждешь от мужиков? — вздохнула Долорес. — Ущербные по сути существа.

Мне рассказывали эту историю полтора часа, хотя можно было уместить и в пять минут. Странно было осознавать, что миф о высшей цивилизации оказался правдой. Еще страннее было осознавать, что мы все это время шли буквально рука об руку.

Просто не замечали очевидных вещей, предпочитая находить рациональные объяснения, отказав вере в чудеса и сказки.

Я легла на свою кровать и вскинула руки вверх с кличем:

— Нет мужикам! Да академическим свершениям!

Дора грустно рассмеялась, проверила свою смарт-панель, а затем отбросила ее с отвращением и едва слышно проговорила:

— Как бы мне хотелось взять у тебя хоть крупинку этой щенячьей радости!

Дору не затронуло всеобщая предпраздничная кутерьма. В те дни она стала в сто крат мрачнее, постоянно проверяя смарт-панель и нося ее с собой даже в душ. Изредка ее лицо освещалось радостной улыбкой, и тогда не было милее и обаятельнее девушки, не было веселее шутницы и талантливее ведуньи.

Вот только эти проблески можно было сосчитать на пальцах одной руки.

Панель Доры зазвонила резким тревожным сигналом. Подруга кратко посмотрела на экран и сбросила вызов.

— Звонят по поводу дома, — объяснила она, заметив мой любопытный взгляд, — эти куски звериного дерьма в очередной раз просрочили платеж.

Дядя и тетя Доры «любезно» разрешили ей жить в доме бабушки, не забывая каждый раз напоминать, что ее права на хоть что-то материальное чирикают и летают на крылышках. Уж не знаю, какие аферы они провернули, но вот только меня невероятно бесил факт, что во всех договорах на кредиты и займы поручителем выступала именно Дора, студентка, перебивавшаяся подработками. Сказать «нет» она не могла. Замкнутый круг: потеряй право жить в своем родном доме, но при этом постоянно будь в шаге от того, чтоб его отобрали.

— Мне предлагают одно дело, — вдруг сказала Долорес, — обещания сдержат, заплатят прилично. И еще могут помочь в моем, кхм, проекте.

— В чем подвох? — спросила я.

— Дурная компания. Так про них говорят. Но… Вроде бы славные ребята.

— Не соглашайся! — взмолилась я. — А вдруг надо будет сделать что-то страшное?

Долорес молчала. Ее взгляд то и дело падал на стереографию, стоявшую на прикроватной тумбочке.

Отец, мать, бабушка и дочь стоят на крыльце маленького аккуратного двухэтажного побеленного домика. Все улыбаются и машут невидимому фотографу.

— Все будет хорошо, — мое утешение прозвучало так по-детски, так глупо и инфантильно. — скоро ночь Костров… Будешь рассказывать свою историю?

Смарт-панель завибрировала в очередной раз. Дора мельком взглянула на экран: ее лицо просияло нежностью на мгновение, но затем стало еще мрачнее, чем было. Она посмотрела на стереографию, на гору бумаг по учебе, по которой заметно отстала в последнее время, снова на смарт-панель, а потом вздохнула:

— Если честно, Пирожок, единственный костер, о котором я мечтаю — тот на котором сгорю сама.

Мне даже было неловко от того, что у меня дела незаметно пошли на лад. Да, из школы выходить было больше нельзя (не очень-то и хотелось), но так у меня появилось больше времени для работы над собой.

И для работы над моим новым маленьким секретом.

Запах маминого черничного пирога, теплого, прямо из духовки.

Первые ноты альбома «1989», который станет моим любимым и заслушанным до дыр из творчества Тей-Тей.

Облегчение после головной боли. Те самые мгновения, когда понимаешь, что оков на твоих висках больше нет.

Солнечный свет, струящийся сквозь старые чуть пожелтевшие занавески и пробуждающий меня от сна.

Ржавая столовая ложка, лежавшая передо мной, медленно очистилась от следов старости. Я выдохнула и смахнула выступившие капли пота на висках.

Адам взял ложку, осторожно покрутил ее в руках и присвистнул:

— Крутотень! — прошептал он, оглядывая комнату для визитов. — На уроках научили?

— Ага, — прошептала я. — Она даже чуть тверже вроде стала!

Камеры наблюдения в комнате работали из вон рук плохо, как успел выяснить капитан Горн. Он уже не притворялся, что приходит занести вещи, утверждая, что гоняет на другой конец города «Из-за тебя, тебя и только тебя». Но не подумайте ничего: наши отношения были дружбой в чистом виде.

— Малая, ничего мне от тебя не надо, — со смехом ответил Адам, когда я все же решилась робко спросить, чего он хочет. — Ты славная девчонка, мне нравится с тобой общаться.

Он приносил с собой сладости, диски любимых групп, а также свежие новости и сплетни. В тот вечер груз был весьма и весьма тяжел:

— Ведуньям теперь нельзя в центр, — мрачно сообщил он. — И хотят вообще скоро запретить вам всем покидать школу Ронетт. Подслушал сегодня разговор преподов.

У меня внутри оборвалась невидимая струна. Я четко осознавала, почему появился этот запрет: в школу Эйлин попасть можно было только на автобусе (или странном поезде на воздушной подушке), который ехал через центр.

— Это все из-за меня, — в ужасе пролепетала я.

— Чего? — приподнял тот бровь.

— Сказала одному гаду, что его мама — лама. А она мертвая оказалась. И этот гад…

— Дай угадаю: мой белесый подопечный-козел?

Я бессильно кивнула, закрыв лицо руками. Капитан Горн мягко коснулся моей руки своей со словами:

— Даже не смей обвинять себя. Понимаешь, если бы это ни была ты, они докопались бы до кого-нибудь другого. Нужен был просто повод.

— Как думаешь, мне приятно им быть? — огрызнулась я.

— Ой, можно подумать, ты такая уникальная! — воскликнул тот. — Может, есть еще одна такая ведунья, которая сказала другому говнарю, что его папа — Дормамму!

— Нет, я одна такая уникальная!

— Вот же коза! От скромности не умрешь, да?!

Мы рассмеялись, но смех тот был горький и безрадостный. Капитан Горн прокашлялся и произнес чуть тише и осторожнее.

— Тут еще просили передать. Сразу предупреждаю: не бесись!

Он вытащил из сумки коробку в серебристой обертке с бежевой визитной карточкой, с мерзким гербом Лефарии на обороте.

Набиваешь себе цену? Поздравляю, тебе удалось!

Это были конфеты из самого нежного и сладкого шоколада, что я когда-либо пробовала. Но в ту минуту меня затошнило, словно передо мной лежала гниющая туша оленя.

— Коробку разорви и выброси! — отодвинула я от себя мерзкий презент. — Конфеты… Отдам девочкам. Надеюсь, они не отравлены!

— Так, Рири, — вдруг мягко, но осуждающе сказал Адам. — Я понимаю, что ты зла, но… Тебе не кажется, что это уже слишком? Это уже третья коробка за неделю. Поговори с ней.

Меня колотило от злости. Внутри меня прорастало горькое семя, болевшее при каждом упоминании ее имени. Злосчастную коробку хотелось растоптать ногами.

— Ты не понимаешь, что происходит?! — взвыла я. — Она думает, что может меня купить, как маленькую девочку! За конфетки и воздушные шарики! Уродка!

Капитан Горн сидел молча, задумчиво смотря то на коробку, то на меня.

— Знаешь, — вдруг произнес он, — я тут подумал о них всех скопом. И мне стало так их жалко. Всю эту голубую кровь.

— С чего бы? — фыркнула я. — Они охрененно живут! Спят, жрут и срут, на этом все! А да, женятся на таких же и потом всю жизнь взгляд друг от друга воротят, трахаясь с кем попало направо и налево!

— Разве это не есть несчастье в чистом виде? — грустно усмехнулся капитан Горн. — Только подумай: жизнь без права быть таким, каким хочешь. Жизнь без права любить того, кого хочешь. Как рыбки в аквариуме.

— Это их выбор, — отмахнулась я, — не надо жалеть дебилов…

— Которые не выбирали рождаться в этом змеюшнике, — осадил меня Адам, — и которые не знают другого пути. Рири, ты слишком строга к ним. Пойми: жизнь без любви ужасна.

— Они могут разорвать этот круг. И могут попытаться что-то поменять.

— Пытаются, — показал друг на коробку. — Но им не дают. Не читай слова. Читай то, что между строк.

Серебряная обертка чуть смята, значит упаковывала самостоятельно.

Лучшая визитка, подписана самолично.

И надпись… Крик? Мольба?

«Ты так нужна мне. Скажи: что мне сделать, чтоб ты меня простила?»

— Не нужны мне ее конфеты, — прошептала я. — Пусть придет сама. Прости, мне пора.

И с этими словами я вышла из комнаты. А серебряная коробка, отчаянная просьба о переговорах так и остался лежать на столе.

Дора покатилась по наклонной практически сразу же после нашего разговора. Буквально на следующий день она ушла куда-то рано утром, а вернулась ровно через сутки, испещренная занозами и со следами странных ожогов на руках. Но несмотря ни на что ее лицо сияло словно полная луна.

— Я выкупила дом! — радостно объявила она, падая на кровать.

Я только проснулась, потому не понимала, что случилось. Только лишь хлопала глазами и спрашивала:

— А как же займ? Как же дядя с тетей?

— Больше не моя проблема! — подруга улыбалась так широко, что казалось, у нее сейчас порвутся уголки рта. — Я свободна, Рири!

С этими словами, окрыленная порывом энтузиазма, Долорес вскочила и потащила меня за руку в центр комнаты. Она закружила меня в танце, крича:

— Мы можем съехаться! Я предложу ему сегодня!

— Кому? — пыталась я перекричать ее.

Долорес остановилась и всплеснула руками:

— Точно! Я же тебе не сказала! Пирожок, у меня кое-кто есть…

С этими словами она покраснела и захихикала тонким голоском, как маленькая девочка.

— Мы встретились совсем недавно, но все так закрутилось, что я совершенно потеряла голову, — щебетала она словно в бреду. — Столько дряни было в начале года: мама спилась, этот займ, работы нормальной не было… Но все налаживается!

Мне не хотелось радоваться за нее. И дело было не в зависти. В солнечном сплетении словно завелся червь, который грыз меня изнутри.

— Это от него ты ждала сообщений? — мой голос прозвучал как вопрос от дочки матери, которая привела в дом «нового папу».

— Да, — Дора расчесывала волосы.

— Ты была грустная.

— Потому что грустил он, — отражение Доры в зеркале печально улыбалось мне. — Мы не могли встречаться часто, только на выходных по вечерам, ускользая и всех обманывая. Но теперь… Рири, целый дом! И мы сможем жить вместе! Ты представляешь? Эй, ты чего скисла?

Я встала к подруге спиной, чтоб она не видела всю бурю эмоций на моем лице. Все казалось неправильным.

Почему-то хотелось плакать.

Взяв из аптечки пластырь, щипчики и мазь, я принялась вытаскивать из ладоней Долорес занозы и заклеивать ранки на ее ногах, незаметно заживляя самые некрасивые. На пятой минуте, я не выдержала и спросила грубее, чем хотела:

— Ты ради него полезла не понять куда?

На лице подруги появилась ненавистная мне ледяная ухмылка. Шумно вздохнув, она принялась объяснять мне, как будто я была пятилеткой, затупившей на уроке рисования:

— Ри, любые отношения — жертвы. Нужно что-то отдавать, чтобы получить взамен.

— А вдруг ему не нужны твои жертвы?

Не надо было задавать этот вопрос так прямо и остро. Ведь можно было зайти издалека.

Но мы ведь любим рубить с плеча, Рири?

— Ты ничего не знаешь про него, — дернулась она от меня, словно от чумной. — И про меня ничего не знаешь. Так какого Пекла ты смеешь…

А дальше было некрасиво. И больно. Простите, не хочу это описывать. Давайте просто перескажу вам несколько ярких цитат? Если вкратце, вот что я узнала о себе за пару минут:

Ты лезешь туда, куда не надо, Прикер.

Ты не смеешь что-то мне советовать, Прикер.

Уровень твоей компетенции в отношениях ничтожен, Прикер.

И даже не смей рта против него открывать, Прикер.

Я убежала из комнаты, взяв только сумку, и пропряталась в темных закоулках коридоров до начала уроков, сдавленно всхлипывая, изредка прорываясь на рыдания.

Дора вернулась поздно вечером под конвоем из двух гвардейцев — напоролась на чересчур деятельный патруль. У меня до сих пор стоят перед глазами грузные фигуры рыцарей; других ведуний, стоявших кружком во дворе и перешептывающихся в тихом ужасе; саму Долорес — точнее, ее фигуру, скрытую в полумраке, державшуюся с самым невозмутимым и спокойным видом; и госпожу Клариссу. Точнее, ее речь, звучавшую так громко и так угрожающе, что удивителен сам факт, почему гвардейцы не наложили в штаны от одного взгляда на нее:

— Юная сестра О’Салливан могла покидать пределы школы, потому что предъявила мне разрешение на работу и справку о тяжелых семейных обстоятельствах. Она была замечена в центре города? Если нет, то я не вижу никаких причин приводить ее в школу под охраной. И на все вопросы мы ответим завтра, а сейчас позвольте удалиться с территории моей школы!

Я убежала в комнату, быстро переоделась в пижаму и притворилась, что перечитываю свои конспекты. Почему-то впервые меня грызла отнюдь не совесть. Злость бегала черными ядовитыми муравьями, отравляя каждое воспоминание о подруге. В голове роились всевозможные варианты того, что я сказала бы Долорес, когда та пришла бы, получив втык от госпожи Клариссы.

Говоришь, отношения — жертвы? Дора, мне что-то расхотелось жертвовать в одни ворота. Если Клэр спросит — а она спросит — я расскажу, как ты сбегала на выходных к своему фуфелу.

Что, я капризная девчонка? Да! Месяц я чуть ли не со словарем сверялась, подбирая каждое слово, лишь бы тебя не обидеть! А ты вот за нефиг делать могла облить меня помоями! Ну и получай!

Но вся моя мстительная отповедь сгинула в моем рту, стоило Доре войти в комнату.

Руки покрыты большим слоем ран и заноз. На запястье след огромной ладони. На коленях синяки. А лицо… Глаза красные и заплаканные. Рот искривлен в немом крике.

Мне не надо было ничего объяснять.

Я обняла подругу и прижала к себе изо всех своих крошечных сил. Она разрыдалась, стоило ей прижаться к моей груди.

— Что он с тобой сделал? — прошептала я, давясь слезами и гладя ее спутанные волосы.

— Толкнул, — прошептала та, сжимая краешек моей футболки в руках. — И сказал… Это лучшее, что я заслуживаю… Потом эти… Они хотели… Я им не далась! Слышишь?! Они до меня не добрались!

— Слышу, дорогая. Я тебя слышу.

Мы просидели на пыльном деревянном полу, пока небо из чернильного не превратилось в темно-серое. Дора то и дело проваливалась в тревожный сон, просыпаясь с жуткими воплями. Я успокаивала ее, шептала на ухо колыбельные, укачивала как ребенка.

Утром она встала, причесалась, умылась и пошла как ни в чем не бывало на занятия сдавать долги по учебе. До самой ночи Костров не проронила ни слова. Но ее глаза потеряли тот цвет зрелых вишен. Они стали темными, как вечная скорбь.

Только попробуйте спросить, пошли ли мы к гвардии писать жалобу на патруль.

Прибью на месте.

— Рита, позволь у тебя кое-что спросить, — Дора подпоясывала красной лентой свое старое белое платье из кружева.

То были ее первые слова, что она произнесла за четыре дня молчания. Я облегченно выдохнула и ответила, как можно более деликатно:

— Да, дорогая.

Подруга в последний раз окинула свое отражение оценивающим взглядом, отвернулась от зеркала и села на пол, даже не тревожась о том, что может помять или испачкать свой чудесный наряд:

— Вот тебе мысленный эксперимент. Допустим, много-много лет назад ты задумала совершить подвиг, восстановить справедливость, так сказать.

— Что за подвиг? — облизала я пересохшие губы.

Долорес подумала, прежде чем ответить с максимальной осторожностью:

— Ты хочешь забрать у одних поганцев то, что им не принадлежит. Долгие годы ты готовилась, училась и искала идеальный момент, чтобы совершить подвиг. И тут тебе предлагают помощь. Есть те, кто хочет того же, что и ты, но в более широких масштабах.

— А что они хотят взамен? — спросила я.

Ответ Долорес стал самым коротким и страшным из всех ответов, что мне приходилось слышать:

— Все.

— Что это «все»? — возмутилась я. — Руку, сердце и прочую требуху?

Дора молчала, перебирая пуговицы на платье. Тревога начала грызть меня во сто крат сильнее:

— Это та дурная компания? Которая тебе заплатила?

Долорес принялась укладывать волосы в корону из кос. Я подошла к ней и дернула за руку:

— Сказала «А», говори «В»! Что ты задумала?!

Дора медленно через плечо развернулась ко мне. Ее темные, как смоль, глаза смотрели словно сквозь меня:

— Я не жду, что ты меня поймешь, — ответила она глухим, незнакомым мне тоном. — Зря вообще завела с тобой этот разговор. Притворись, что этого не было.

— Поздно! — грубо рявкнула я. — Долорес О’Салливан, по-хорошему прошу: ответь мне, что ты задумала!

Каблуки моих туфель вдруг поломались, и я упала на пол. Долорес, прекрасная до холода в жилах, склонилась надо мной и прошипела:

— Не смей на меня орать.

Она взяла с постели венок из огромных кроваво-красных сухих роз, водрузила себе на голову и величаво направилась к выходу:

— Нет! — я схватила ее за ногу. — Дора, куда ты уходишь?!

— На праздник, — ответила она. — Мне пришла в голову одна история, которой не терпится поделится со всеми на костре.

Я с трудом поднялась на ноги и обняла подругу так крепко, словно мои руки могли ее удержать:

— Дора! — умоляла я. — Прошу тебя, не надо! Не уходи!

Раздался глухой смех. Сначала тихий-тихий, а потом превращавшийся во все более истерический, похожий на плач и рев в одном флаконе. А затем я ощутила резкую слабость во всем теле.

— Что ж, будешь первым моим слушателем. Слушай и внимай, Рита, ибо я расскажу тебе историю, что посетила мой разум совсем недавно…

— Что ты сделала со мной…

— Давным-давно жила одна девочка, которая в детстве познала истину, — меня взяли под руки и повели к кровати. — В их королевстве много лет назад странствовал Учитель, что по рассказам сеял разрушения и боль везде, где бы не появился. Даже старейшины боялись его. А девочка нет. Знаешь, почему?

— Прошу… — по моей щека потекла слеза, но я не могла даже поднять руку, чтоб ее вытереть.

— Учитель никогда не был монстром! — прошептала Дора, медленно укладывая меня на постель. — Он всего лишь хотел знать больше и видеть дальше, ну разве это плохо, Рири?

— Нет…

— И я думаю, что нет. Люди боялись его, а надо было просто выйти к нему на встречу, признать и полюбить. Учитель был готов принять к себе всех, но только не тех, кто готов был лизать ему пятки.

— До…

— Маргарита, ты поймешь однажды, что в этом мире прогнили все, — меня придавила к матрасу тяжесть одеяла. — Их притворство, фальшь и лицемерие… Правдив он и только он. Поможет, утешит и научит.

Нужно только попросить. А цена невелика.

Все… Что он попросит.

— Дора! — я упала с кровати, запутавшись в одеяле.

Комната был пуста и темна. А за окном горели костры и звучали веселые голоса.

На мне было только лишь короткое белое платье, купленное по дешевке в магазинчике для ведуний. Я выбежала в холодную осеннюю ночь без куртки и обуви.

Сколько прошло времени? Она ведь просто пошутила? Вот сейчас найду ее у ближайшего костра!

Череда девочек в белых платьях. Череда венков из роз.

И нигде нет тебя.

Дора?

— Вот ты где! — Неттл подбежала ко мне и весело закружила за руки. — Все веселье пропустила! Госпожа Кларисса пела нашу песню про диких дочерей!

— Отпусти! — прохрипела я. — Неттл!

Кто-то нацепил мне на голову венок из роз. Лепестки упали к моим босым ногам. Я дрожала как в лихорадке, не в силах пошевелиться.

Только тут до них дошло, что со мной что-то не так.

— Рита, — дотронулась до моего плеча Неттл, — ты в порядке?

Учитель, что научит и утешит. Надо лишь отдать ему взамен все, о чем он попросит…

Я закричала, закрыв лицо руками.

Дора!