Осколки: коготь Зверя (СИ)

Тот, кем бы вы хотели меня видеть

— Мой принц, король Эйл ожидает вас для сеанса голограммосвязи, — сухо произнес Ленард, войдя в мою комнату.

Я отложил очередной учебник (кажется, это была теоретическая механика) в сторону и с трудом встал, жалуясь:

— Что-то спина побаливает. Надо попросить заменить стол и стул.

Свен стоял молча, сложив руки за спиной. Эта игра в «обиженное благородство» продолжалась уже пятый день и порядком мне надоела. Я мысленно наметил для себя прояснение отношений с ним после беседы с отцом, а вслух лишь спросил с усмешкой:

— Ты у нас теперь защитник всех слабых и угнетенных?

— Не понимаю, о чем вы говорите, мой принц, — очень любезно и холодно ответил тот.

Я лишь издал краткий смешок, но вдруг притормозил у самой двери и развернулся к нему на каблуках:

— Просто хочу напомнить, что согласно нашему контракту твой наниматель, то есть мой отец, и его волеизявитель, то есть я, имеют право устанавливать для тебя круг нежелательных контактов.

— Прошу прощения, мой принц, но где конкретно это указано? — неожиданно проявил свой норов Ленард.

— Раздел «Прочие права и обязанности», страница пятьдесят шесть, — я наугад назвал страницу, надеясь на его невнимательность. — Неужели ты не дошел?

Уверенность Свена начала испаряться. Я не мог нарадоваться, наблюдая за этим посмешищем:

— Не буду тратить свое время на разъяснение документа, который ты был и так обязан внимательно прочитать. Скажу лишь, что если увижу или узнаю, что ты имел какого-либо рода контакты с этой… девушкой, то твое увольнение будет лишь вопросом того, как быстро я смогу дойти до зала связи, чтобы оповестить об этом отца.

Он молчал, мрачно смотря на меня исподлобья. Мне до боли хотелось пробить стену этой внешней невозмутимости и увидеть, что же на самом деле чувствует Ленард. Ему как будто бы не было дела до моих слов. И это задевало сильнее всего.

Я вышел из комнаты, хлопнув дверью. Хотя бы свою позицию удалось донести более чем внятно.

— Капитан Горн весьма тобой недоволен, — сложил руки на столе отец, — Судя по его отчету о последней миссии, ты допустил нарушение субординации.

Нельзя было даже открывать рот, пока правитель самолично не давал право голоса. Но всем своим видом, взглядом и выправкой я подавал ему сигналы о том, что мне есть что сказать.

Но отец молчал.

Мне показалось, что тишина стала моей новой пыткой. Нужно было выдержать и выстоять, не подать и вида смятения. Потому я стоял.

А отец все молчал. Его взгляд скользил по мне, осматривая и оценивая.

Это было хуже всего. Можно было что-то придумать, пока тот говорил, сориентироваться и предугадать его мысли хоть даже по интонации.

Но папа молчал. И я не знал, чего ждать.

— Мне хотелось бы выслушать твою версию произошедшего, мой принц, — вдруг кивнул он мне.

Это было словно удар в подреберье, которого я ждал с содроганием души, но не смог выдержать всей силы. Воздуха в легких стало катастрофически не хватать. Но нельзя было давать себе и секунды промедления, потому я снова впился ногтями в ладонь, сделал вдох настолько глубокий, насколько только мог, и выпалил:

— Все дело в этой ведунье!

Рассказ полился из меня бурным потоком. Я запинался, часто оговаривался и сбивался с четкого поставленного темпа речи. Должен признать, мой рассказ вышел несколько сумбурным, даже несколько эмоциональным, но всю суть произошедшего передать удалось. Под самый конец пот лился градом по моей спине, и даже пробежала капля по виску.

Все то время отец сидел, подперев подбородок сложенными в мостик руками — верный признак глубочайшей заинтересованности. Стоило мне кончить, как он хмыкнул и произнес тихо, словно самому себе:

— Слабаки.

— Мой король?

— Имел в виду твоего капитана, — неожиданно дружелюбно ответил отец. — Не смог провести разъяснительную беседу с ведуньей, представляющей опасность для себя и общества. Надеюсь, ее заперли в школе Ронетт, и не выпустят до дня Заката.

— Разделяю ваши надежды, мой Король! — на одном дыхании выпалил я.

— Однако позволю со своей стороны вынести тебе пару замечаний, — погрозил мне пальцем он, — все же тебе не стоило настолько резко выступать против капитана Горна. Какова главная тактика победы нашего дома?

— «Жди свое».

— Именно! — кивнул папа. — Алан, наш род не смог бы продвинуть Нилион в лидеры, если бы мы высказывались на горячую голову.

— Не мог смотреть на этого ничтожного ведуньелюба! — выплюнул я с презрением окончание фразы.

— Благодетель следит внимательно и знает, что мой дух тоже неспокоен, — заверил меня он, — но верь мне: это посмешище не продлится долго.

— Познанцы бьют себя в грудь кулаками и утверждают, что скоро найдут путь к примирению нас и ведуний, — осторожно уточнил я.

— Их поискам не будет конца, — отрезал отец. — Нужно было лучше подходить к выбору преподавателей и следить за учебным процессом. Теперь же предпринимать что-то слишком поздно.

— Неужели…

— Не могу сказать тебе больше, — развел руками тот, — ни один канал связи не застрахован от шпионов. Что ж, думаю, мы закончили. Какой урок ты извлек из нашей беседы?

— Ждать свое. И сторониться капитана Горна.

— Не думаю, что у тебя это получится во время дисциплинарного взыскания.

Не стану лукавить: в моей душе теплилась слабая надежда, что отец избавит меня от наказания. Но, как и положено мудрому родителю, тот не смягчал удар.

— В таком случае буду нести бремя невзгод на плечах с присущей нашему дому стойкостью и спокойствием, — гордо выпрямился я.

— Иного ответа я от тебя и не ждал, — позволил себе широкую улыбку отец.

Весть о моей грядущей опале меньше чем за неделю облетела весь Тинтагель, правда из-за того, что слухи есть слухи, не была понятна причина моего скорого нисхождения вниз по «карьерной» лестнице. Пока я шел на занятия, завтракал в столовой или просто прогуливался в свободные часы, то успел подслушать миллиард слухов, один нелепее другого:

— Он ликвидировал цель миссии вне приказа командира!

— Да что ты несешь?! Отвечаю вам: нажал на маленькую красную кнопочку и все подорвал!

— Тогда почему он не под Трибуналом, умник?!

— Ага, вперед, упеки под Трибунал принца Нилиона!

— Вы оба просто сплетники! Должно быть логичное объяснение!

— Ну и?

— Он двинул своему капитану по морде!

Одним словом — разбор наших предварительных курсовых проектов по специальности стал для меня настоящим спасением, потому что вела его глава отдела разработок Союза Познания — дама Валериана Адамантис, представительного вида суровая женщина, напоминающая грозовую тучу. Она отвечала всем критериям несчастного существа, оказавшегося не на своем месте и пошедшего против предназначения обычной женщины: не понимала юмора, ни к кому не проявляла снисхождения и, что самое главное, была беспощадна в своей критике.

— Мне весьма интересно узнать, — оглядела она нас тяжелым и ледяным взглядом, — чьи идеи легли ко мне вчера на стол? Будущих перспективных специалистов? Или же беспечных юнцов, решивших не тратить свое драгоценное время на подготовку к мероприятию, от которого зависит их будущее в Тинтагеле?

— Где же сэр Уильям… — пророкотал сзади какой-то глупец.

Дама Адамантис пригляделась к нам. Подобным взглядом можно было даже нарезать камень на кусочки. Мне лишь оставалось посочувствовать несчастному, так не вовремя решившему посетовать на судьбу.

— Не буду тратить время на выявление виновного, — процедила она, — Скажу лишь, что сэр Уильям занят на миссии, на которую его направил союз Познания. А если кто-то из вас недоволен моим стилем преподавания, то может положить рапорт на стол сэра Персиваля вместе со своим заявлением об отчислении.

Несчастная женщина, утратившая связь со своим природным началом. Зачем она решила утратить свою врожденную доброту и мягкость?

Дама Адамантис не пожалела никого: чьи-то замыслы были отвергнуты и жирно перечеркнуты ее стилусом; у кого-то от первоначальной идеи осталось меньше, чем одно предложение; а иные вообще были вынуждены уйти с занятий, потому что ей не понравилось само оформление документа.

Хоть мой проект был выполнен безупречно по сравнению с этими ничтожествами, я ощущал неприятный холодок в животе. Когда она достала мою папку, то я с удивлением обнаружил, что даже внешне моя работа не настолько истерзана ее записями, как работы других студентов.

— Останетесь после занятия, — отчеканила дама Адамантис, аккуратно отложив мою работу в сторону, — а теперь давайте обсудим структуру ваших проектов…

Оставшиеся час и десять минут тянулись как несколько лет. Я наскоро заклеил кровоточившую ладонь медицинским клеем, но того явно было недостаточно, потому что ранки болели. Соблазн попросить Ленарда дать заживляющую мазь неумолимо теплился в душе, но уж лучше было сразу расписаться в своей слабости и потребности в помощи.

Принц Нилиона не слабак. Принц Нилиона разрешает все трудности сам.

Как только однокурсники гурьбой покинули кабинет, я осмелился подойти к столу дамы Адамантис. Она вручила мне папку со словами:

— Не хотела разжигать в вас звездную болезнь. Неплохой замысел, Нилионский.

Не очень хочется вдаваться в подробности этого проекта — он во многом для меня значимый, но не в том смысле, что обычно закладывают в это слово. Скажу лишь, что планировал увеличить скорость и маневренность мотоциклов, которые не модифицировались уже много лет.

— Есть ли у вас какие-то замечания? — решил на всякий случай осведомиться я.

— Думаю, вы умеете читать, — недобро сверкнула та глазами.

Я аккуратно положил папку в сумку и уже намеревался уходить, когда дама Адамантис сказала:

— Все же я ожидала от вас большего, принц Алан. Судя по характеристике сэра Уильяма, вы подаете большие надежды как инженер-изобретатель. Однако этот проект… Просто хороший. Не более. Ведь вы же не хотите бы просто хорошим правителем для своего королевства?

Никогда в жизни по моему самолюбию не наносили удар подобной силы. При моей оценке даже капитан Горн был вынужден признать, что я обладаю «отличной для своей категории физической подготовкой» и «прекрасными интеллектуальными способностями». «Просто хороший» было для меня равносильно «Посредственный».

— Обязательно внесу коррективы, — кивнул я.

— Успеете до конца недели?

Любая стоящая корректура проекта должна была занимать минимум полторы недели. Но я уже успел запятнать себя клеймом посредственности, так что времени на раскачку не было.

— Обязательно, — кивнул я, тем самым практически подписывая себе смертный приговор.

Мой торжественный разнос перед командой запланировали уже на тот вечер, однако меня он сильно не заботил. Куда больше меня занимали правки, на выполнение которых у меня оставалось пять с половиной дней.

Тиннакорн и Фланн с Томасом знали о произошедшем не больше остальных — Ленард и Адам упорно хранили молчание об обстоятельствах миссии — потому слухи и сплетни уже успели прочно засесть в их разуме. Капитан задерживался на собрании у сэра Персиваля, потому до его прихода эти трое успели порядком мне надоесть.

— Ну, скажи честно: ты ему двинул в морду? — с придыханием спрашивал Фланн.

— Я похож на человека, который решает проблемы насилием? — раздраженно спросил я, лихорадочно проверяя свои расчеты и выискивая моменты, которые дама Адамантис сочла «просто хорошими».

— Моему дяде на Нилионе как-то раз сломали челюсть, — встрял в разговор Томас, — а он всего-то сказал, что ему настойки медоноса не долили.

— И, по-вашему, это был я?

— Остыньте, Вашество, — поднял ладони вверх Бернадотт, — мы же понимаем, что вас бы не выпустили из вашего дворца из мрамора во время секретной тренировки по перегрызанию железа на скорость.

Ленард, все это время стоявший в стороне, прыснул со смеху. Я сам едва сдержал улыбку, вспомнив о своих первых преподавателях по общей военной подготовке. И вдруг мне на ум пришла весьма колкая фраза, которой безумно захотелось поделиться:

— Железо — это слишком легкое задание. А вы попробовали бы прорешать за неделю весь задачник начальной математики…

— Прости за вопрос, — вежливо уточнил Томас, — ты перегрызал железо?

Он попытался (в прямом смысле слова) заглянуть мне в глаза, и меня передернуло. С Нартом все было ясно: льстец. Причем весьма неумелый. В Артенаре отец периодически проводил собрания всех наших родственников, где каждый третий из десяти намеревался получить больше денег на свое безбедное и бездельное существование. Остальные семь из каждой десятки пытались удержать имевшееся денежное содержание, чтобы не дать тем трем выскочкам жить лучше, чем они. Забавное и жалкое зрелище.

— Нет, — лаконично ответил я, — не хватает уровня мастерства.

— Поразительно, — вошел в кабинет капитан, — а я думал, ты у нас сведущ во всем.

Адам не был хорошим разведчиком. Уже к концу первого месяца я мог расслышать звук его шагов по коридору и то, как он замирает у двери, подслушивая нас. Так что в тот день меня не застигли врасплох.

— У совершенства нет предела, — скромно улыбнулся я.

Горн был на взводе. Всю неделю он избегал меня, копил в себе яд для моей репетиции казни. Но одобрение отца служило мне щитом и благословением одновременно, потому ни одна его колкость не смогла бы ударить по мне.

— Ну, что ж, рыцари, начнем собрание, — занял капитан место во главе стола, — пять дней назад во время проведения спасательной миссии в Затерянном мире, так же известном нам как Земля, имело место быть одно достаточно серьезное правонарушение со стороны принца Алана Нилионского…

В защиту Адама, могу подчеркнуть, что тот избегал драматизации и изложил свою версию событий без каких-либо трагичных завываний, стука кулаком по столу и риторических вопросов со зловещими подергиваниями бровями. Только когда он кончил свой рассказ и обвел сокомандников взглядом, то нечаянно выдал свое волнение чуть более сильным логическим ударением в своем вопросе:

— Я не хочу быть единственным судьей, потому что принцип единства и братства не дает мне на это морального права. Давайте же вынесем решение вместе. Что вы думаете о проступке принца Алана?

Томас прокашлялся и своим мерзким осторожно-заискивающим тоном заговорил больше со мной, нежели чем с окружающими:

— Я не поддерживаю жесткость высказываний принца Алана, но и не считаю его действия неправильными. Капитан, вы с нами всего несколько лет, потому не знаете, что ведуньи сотворили с Арилией и с нашим миром. Корень зла просто цвел и пах в их головах. Они…

— Рот закрой, урод! — неожиданно рыкнул на него Фланн. — Корень зла он нашел, садовод! Ты за всех не говори!

— Ведуньи убили мать принца Алана! — не сдавал позиций Томас. — Ему не понаслышке известно, на какое зло они способны…

— Если ты хочешь подлизаться к нашему молодому монарху, то не при нас! — напирал Бернадотт. — У него уже есть один подпевала, которому за это хотя бы платят!

Ленард, ютившийся у самого края стола и молчавший, побелел до синевы от злости.

— Бернадотт! — хлопнул по столу ладонью капитан. — Если не хочешь стать героем нового разбирательства, то прекрати наезжать на товарища! Томас, тебе есть что еще сказать?

— Только то, что я на стороне Алана более чем полностью, — гордо ответил тот.

Даже несмотря на то, что поддержка не помешала бы мне, внутренне я не ощутил никакого удовлетворения. Этот «подпевала» согласился бы с любым моим поступком, покуда в нем теплилась надежда на какие-либо привилегии с моей стороны.

Получил бы он их — тот еще вопрос.

— Фланн, можешь высказываться. Но предупреждаю: еще раз отчебучишь подобное — мало не покажется, — предупредил Горн.

Тот сделал глубокий вдох и заговорил холодным и жестким тоном, словно точил ножи об камень:

— Давайте так: правильно ли мы сделали, что запихали девчонку под крыло к Госпоже Клариссе? Ну, допустим. Она нормальная, малявку не сожрет. А вот остальное, вы уж простите мой язык, срань полная. О каком благородстве можно говорить, если наш дорогой поборник идеалов и порядков считает нужным чуть ли не допрашивать как преступников всех, кто ему не нравится? Знаете что, парни, по моим понятиям с девчонками так нельзя. Тем более с такой. Это не рыцарство. Это беспредел. Спасибо, я высказался.

Тиннакорн не стал ждать, когда ему дадут слово. Он аккуратно привстал со своего место и мечтательным тоном спросил:

— Небо над нашими головами синее?

— Что? — удивился Адам.

— Поток воды в реке потечет вспять?

— Выражайся конкретнее, Розенкранц, — устало потер переносицу капитан.

— Вся эта встреча есть попытка ответа на очевидные вопросы, — пожал плечами тот, — простите, но я уже сказал вам все, что хотел.

Адам сделал глубокий вдох и повернулся к Ленарду:

— Ну, ты у нас персона предвзятая, тебя спрашивать смысла нет…

— Прекрасно, — фыркнул сквайр, — так и знал, что никакого права голоса у меня в этой жизни нет.

Я прикусил щеку со внутренней стороны. Разумеется, у меня в мыслях не было сидеть и ждать, пока мою судьбу решает сборище посторонних и абсолютно чуждых мне людей. И мимолетная заминка как нельзя сыграла мне на руку:

— Прошу прощения, — встал я со своего места, — считаю, что тоже должен высказаться!

Сокомандники и Адам как один обернулись ко мне. Теперь, когда их внимание было в моей власти, нужно было заставить их согласиться со мной.

— Во время проведения миссии любого типа на недостаточно изведанных территориях с плохой базой разведданных существует большой риск провала задания из-за внешних факторов, не зависящих от действий и подготовки команды, — начал я. — Прошу простить мой нескромный анализ, но что-то подсказывает, что наша миссия вполне могла стать проваленной. Поведение манифестантки…

— Маргарита Прикер, — прервал меня капитан, — будь так добр называть девушку по имени. Она еще имеет на него право.

— Поведение манифестантки Прикер было непредсказуемым и неконтролируемым, — продолжил я, скрипнув зубами, — ввиду огромной силы заряда и ее неумения их контролировать, всем нам угрожала опасность. Кто-то должен был привести ее в чувство.

— Путем врубания сирены и угроз? — встрял Фланн.

— При всем уважении, Бернадотт, — повернулся я к нему, — ты в это время был уже в Тинтагеле вместе с Томасом и Тиннакорном, потому можешь судить о ситуации только со слов Адама. Разумеется, капитан Горн упомянул в своем докладе о том, что манифестация сил все еще имела место быть даже после выброса большей части заряда. Но не упомянул, что манифестантка Прикер дымилась.

— Дымилась? — выдохнул Томас. — Словно ошпаренная?

— Да, — кивнул я, с раздражением признавая, что его поддержка в данный момент явно не помешает, — она дымилась, что может служить явным признаком подавленной агрессии. И долго отказывалась признавать свою опасность, потому мне пришлось применить достаточно жесткий стиль поведения и речи, дабы вразумить ее.

— Ты забыл, что миссией руководил я! — рявкнул капитан Горн. — И ты обязан был подчиняться мне!

Его гордыня и самоуверенность встали мне поперек горла. Никакие доводы рассудка не действовали на идиота, решившего, что должность капитана давали ему право решать споры методом силы.

Я врезался ногтями в ладонь, прорывая пластырь, и рявкнул на него в ответ:

— Так почему ты ничего не сделал, тупица?! Ну да, она землянка! А ты решил побежать в первых рядах, проявляя к ней рыцарское участие и желание охомутать?! Вот только не маловата ли она для тебя?! Семнадцать лет ей только на словах!

Адам покраснел и угрожающе прошипел:

— Еще одно слово, сопляк, и я…

— И ты, что?! — гордо выпрямился я, вставая рядом с ним и показывая, что тот едва-едва дотягивал мне до подбородка. — Вызовешь на дуэль?! Сообщи об этом своей новой даме сердца, вдруг она передумает выжимать тебя до нитки?! Вот правда, Капитан, что вы мне сделаете?!

— Ты определенно не ждал такого финала? — язвительно осведомился Ленард.

Я поднял полный злобы взгляд на него и придвинул к себе коробку с бинтами, которые должен был аккуратно сложить.

Адам не просто уничтожил меня, о нет. Он заставил меня бегать на посылках за всеми членами командами до конца недели. И не нужно было обладать даровитостью в математике, чтобы понять — времени на доработку черновика проекта у меня практически не оставалось.

На момент нашего внезапного разговора, мы сидели в лазарете Тинтагеля, а точнее в кабинете дежурного лекаря. Главный по смене совершал обход, оставив на нас с Ленардом прием пациентов.

— Ты никогда так раньше не поступал, — не отставал от меня Свен. — Не мог промолчать? Верю, что мог!

У меня не было вразумительного ответа на все его вопросы. Скорее всего, где-то в глубине меня сидел тот древний Хаос, который, время от времени, прорывался из самой глубины и портил мне жизнь. Но причина моей злости была не в Хаосе, а в Ленарде, который неожиданно приобрел милосердие, смотря на мою руку, на которой едва-едва держались пластыри, потому что ладони предательски вспотели.

— Мы теперь разговариваем? — не выдержал я, вытирая руки о платок. — Пять дней стоял статуей, а теперь обрел дар речи? Не отвлекайся от дежурства!

— Алан…

— Принц Алан! — отрезал я. — И не нужна мне твоя жалость!

В этот момент моя ладонь соприкоснулась со столешницей, и воспаленные ранки отозвались невыносимой острой болью во всей руке. Я сдавленно застонал, закусив губу до крови.

— Сил моих нет! — Ленард схватил мою руку и потащил к смотровому столу.

Он вытащил из рабочего чемоданчика обеззараживающую настойку и принялся аккуратно обрабатывать воспаленные и начинавшие потихоньку гноиться раны.

— Согласно уставу Лекаря, нужно помогать всем пациентам, независимо от того, какие они пекловы уроды, — ворчал он, пропитывая будущую повязку заживляющей мазью, — а еще готов принести все Благодетели, умоляя тебя перестать ковырять эту заразу. Ты хочешь остаться без руки?

Усталость прожитого дня навалилась на меня словно железная глыба, потому я устало склонился над столом, все же найдя в себе силы огрызнуться:

— Ты осознаешь, сколько раз нарушил субординацию?

— И что ты мне сделаешь? — передразнил мой гневный тон сквайр.

— Пекло да будет твоим домом, — только и смог выругаться я.

Когда моя рука была надежно перебинтована, Свен вернулся к своему посту, делая вид, словно ничего не произошло. Я выдохнул с облегчением, радуясь, что меня не стараются вызвать на задушевный разговор, тем более что не слишком был уверен в наличии у себя души как таковой.

— Ленард, добрый вечер! — в кабинет вошел Тиннакорн, а позади него стоял Фланн. — Не мог бы ты мне помочь?

Все лицо Розенкранца было покрыто испариной пота, а цвет кожи стал землисто-бледным. Но сам он держался так, словно получил простую занозу. Бернадотт же изо всех сил старался усадить того на стул, объясняя Ленарду, на ходу натягивавшему перчатки:

— Этот идиот работал сегодня в лаборатории с твариной, которую мы… На Земле, короче.

— Не называй Муркумба твариной! — возмутился раненый, хватаясь за бок.

— А как мне назвать… — уже было начал возмущаться Бернадотт, но тут же осекся и процедил, — Невесть что, которое чуть не оттяпало у тебя половину бока!

— Да не такую уж половину, — отозвался Ленард. — Алан, не стой столбом! Достань обезболивающее и разведи с водой по пропорции два к одному!

Я ринулся к столу Лекаря, ища нежно любимую мной еще с Нилиона маленькую бутылочку с темно-зеленого цвета тягучей жидкостью. Но почему-то мое внимание привлек сосуд, похожий на уменьшенную копию газового баллона. Ведомый странными позывами, я взял еще и его, наверное, решив, что это нечто вроде эфира-наркоза.

А сокомандники уже вовсю обсуждали ранение Розенкранца. Сам «герой дня» с горящими глазами спорил с Ленардом, впервые на моей памяти повышая голос:

— Муркумб уникален в своем роде! Он не подходит ни под одну классификацию из Бестиария! Повезем его в главную лабораторию! Я буду младшим ассистентом!

— То, что эта зверюга ни на кого не похожа, это не повод ей восхищаться! Это повод удирать от него сверкая пятками! — орал Фланн. — Ты кому подарил разум?! Зверю?!

— Строго выражаясь — да, — хихикнул тот.

Я замер в небольшом отдалении от них. Почему-то именно в ту самую секунду, наблюдая за ними, собравшимися вместе, нечто острое и щемящее ударило меня где-то прямо под ребрами. Мне нестерпимо захотелось стоять вместе с ними, смеяться над их шутками, может даже ощутить, как они хлопают по плечу. Но подойти к ним я почему-то не мог. Словно между нами стояла стена из невидимого, но прочного стекла.

Именно в толпе чувствуешь одиночество наиболее отчетливо.

Баллон выскользнул у меня из рук и с громким звоном разбился об пол. Парни обернулись на звук и ахнули.

— Ты зачем взял с полки паровой морок? — простонал Ленард.

Небольшая справка об одном из агрегатных состояний заклинания местной маскировки и камуфляжа для применения рыцарями в условиях детекции магии — мороке.

Заклинание морока в законсервированном состоянии следует хранить в баллоне из материала плотностью не более 2,2 г/см³ во избежание изменения структуры заклинания и вещества, в котором оно законсервировано.

Не рекомендуется использование заклинания морока на лицах, не обладающих магическим даром, без прохождения предварительной проверки физического и ментального благосостояния.

Заклинание морока способно продержаться на индивидууме до 5 астрономических часов. Во время нахождения индивидуума в состоянии морока рекомендуется тщательно наблюдать за его взаимодействием с окружающим социумом.

Я впервые на своей памяти закричал во все горло. Полумрак мастерских полностью поглотил все звуки.

Заклинание морока было самым безопасным и одновременно самым страшным заклинанием на свете. Оно не наносило серьезного урона здоровью, держалось всего каких-то пять часов, и не оставляло последствий. Можно было обновлять хоть круглые сутки.

А страшным оно было, потому что любой, кто попадал под действие, становился фактически невидимкой. Физически человек присутствовал, но его истинный облик становился для окружающих податливым, словно глина, и расплывчатым, как утренний туман. Фактически каждый видел в «морочном» ровно того, кого хотел бы увидеть.

Фланн, к примеру, расхохотался и сказал, что я для него стал намного меньше ростом, обзавелся россыпью прыщей и сальным гребнем.

Мнения остальных товарищей по поводу моего нового облика я дожидаться не стал, а сразу же убежал в мастерскую под предлогом срочной работы над проектом.

Кого вы видите во мне? Думаете, принц Алан слишком глуп и ничего не понимает?

Я приходил в учебный модуль мастерской работать над модификацией уже неделю по драгоценному пропуску отдела, который выдали всем инженерам при поступлении. Там было… Спокойно. Не мертвая тишина комнаты в общежитии.

Монотонное гудение аппаратуры, запах машинного масла, изредка — мелодичный стук инструментов друг о друга. Идеальное место для того, кто видел в машинах самую удобную и понятную форму жизни.

Но в тот вечер работа не спорилась. Мне отчаянно хотелось вернуться в Тинтагель… Но зачем?

Меня ведь никто не ждал там. Ленард наверняка был рад моему отсутствию, про остальных даже думать не хотелось. Все остались довольны друг другом.

Вот только почему мне так плохо?

Я сидел в маленьком кабинете прямо возле поля испытаний и с отчаянием глядел на чертеж и черновики проекта, разложенные передо мной на узеньком столе. Ничего не сходилось, ничего не получалось. А время отбоя неумолимо приближалось. Глаза слипались, руки тяжелели и становились неуклюжими.

Слишком слабый. Не способный сосредоточиться. Идиот, который не в силах выдать одну простую идею.

Я не хочу быть собой.

И в тот самый момент, когда я был готов расписаться в собственном бессилии, то прямо над моим ухом раздался женский голос:

— Уважаемый, сворачиваемся. Мастерские закрыты на санитарную обработку.

От испуга я уронил стилус и дернулся так резко, что чуть не упал со стула.

— Так, не падаем! — моих плеч коснулись узкие холодные ладони. — Кровь и ошметки мозгов отмываются тяжелее всего! Уважаем работу «трудяжки чистоты», милейший!

Обладательницей голоса оказалась уборщица, воительница «невидимой армии», каждый вечер боровшаяся с пятнами машинного масла, трухой металлических стружек и прочими отходами «творческой жизнедеятельности» инженеров. Она была одета не то в коричневый, не то в бордовый форменный комбинезон из грубой и жесткой на ощупь ткани, который на удивление ее не уродовал, а мягко подчеркивал все очертания женственной фигуры. Волосы были собраны под косынку, но выбивалась пара темно-русых прядей, прелестными завитками ниспадая на лицо. Она склонилась надо мной, и меня обдало запахом чистящих средств в смеси с совсем другим запахом, который звучал диссонансом и выбивался из ее облика.

— С-спасибо з-за п-помощь, — выдавил я скорее от изумления, нежели от испуга.

— Н-не н-надо т-так з-заик-каться, — весело рассмеялась та, — если решил, что я — дух убитой уборщицы, то зря. Давай-ка включим свет, мне надо тут все разгрести.

Раздался щелчок выключателя, и я зажмурился от резкой яркости. Мне никогда не нравилось работать при лампах, всегда хватало светильника. Моя ночная собеседница, скорее всего сочла это за еще один признак испуга и мягко коснулась моей щеки ладонью.

— Такой большой мальчик, а всего боишься, — промурлыкала она. — И как ты стал рыцарем?

Наверное, если бы дело происходило в другом месте и в другой день, все сложилось бы иначе. Я ответил бы прежней колкостью и поставил бы любительницу трогать людей без их на то разрешения на место.

Но это была та ночь. То место.

И совсем не тот Алан.

— Обладаю экстраординарными навыками, — ответил я, откинувшись на спинку стула и разглядывая ее.

Уборщица мягко улыбнулась будто сама себе, отстранилась от меня и начала мыть полы. Мне захотелось взвыть из-за того, что ее мягкие пальцы больше не касались моего лица. Хотя так появилась возможность оценить ее лучше с дальней перспективы.

Стройная и гибкая, но не худощавая, а напоминающая скорее плавную волну. Кожа цвета только-только восходящего солнца. Полные и четко очерченные розовые губы. И глубокие темно-карие глаза.

Некоторые женщины становятся только прекраснее с наступлением ночи, впитывая в себя ее пленительную магию.

Она заметила, что я неприкрыто любуюсь ей, и развернулась ко мне спиной, небрежно бросив через плечо:

— Смотреть, но не трогать, красавчик.

Меня возмутил столь наглый ответ, ведь мне никогда не отказывали. Меня никогда не игнорировали. Но тут же меня накрыло внезапное осознание.

Это был другой я. Она видела того, кого хотела видеть. И этот «тот» нравился ей так же, как и она мне.

И я мог быть в тот момент абсолютно каким угодно для нее.

Только не собой.

— Хорошо, что можно смотреть, — ответил я так же небрежно, — произведения искусства не должны таиться в тени.

Уборщица снова улыбнулась больше сама себе, но не сумела скрыть, что на ее щеках вспыхнул румянец.

Какой я в твоих глазах?

Нам с огромным трудом удавалось сделать вид, что мы заняты каждый своим делом. Я смотрел на свои бумаги, но текст и чертежи расплывались перед глазами. Она мыла пол, то и дело краем глаза посматривая на меня.

Дивный нежный аромат. Хочу окунуться в него как в реку.

— Пекло и смола! — мою щеку защекотали длинные шелковистые пряди. — Это типа вам задают?

— А что такого? — отозвался я, специально пододвигая черновики к себе и отодвигаясь чуть дальше, дабы она увидела еще больше моих записей и экран смарт-панели, куда я заносил окончательные результаты. — Это проект для научной ярмарки.

— Которая будет на Полигоне? С сэром Уильямом во главе?

— Откуда знаешь? — удивился я.

Темно-карие глаза Уборщицы засияли безумным инфернальным светом, чем больше она вглядывалась в мой проект. Она прикусила губу и нехотя призналась:

— Поприбирайся здесь с мое — не такое узнаешь. К тому же… Немного секу в теме.

— Да? — умилился я ее самоуверенности. — Тогда может объяснишь, почему у меня расчеты не сходятся?

Она подошла ко мне, слегка задев локтем мое плечо. Мне захотелось взять этот локоть в руки и узнать, пахнет ли так же восхитительно она вся.

— У тебя тут ошибка, — ткнула она стилусом в экран панели, — ты в самом начале поставил не тот знак, потому расчеты и поплыли.

Я ощутил холод во всем теле, словно меня окунули в чан с ледяной водой. Уборщица же бесцеремонно подвинула меня и встала на колени рядом со столом:

— Идея хорошая, но не уникальная — задумчиво произнесла она, на этот раз обращаясь уже ко мне, — хотя знаешь, впервые вижу, чтобы работать предлагали не только с самим мотором мотоцикла, но и с экипировкой.

— Это же очевидно, — вдруг полилось из меня бахвальство, — никто никогда не обращает внимания на то, что гонщику должно быть удобно! В перчатках же невозможно держать руль нормально!

— Точно, — кивнула она, — а в шлеме можно задохнуться! А ты уверен, что двигатель стоит делать именно из этого сплава? Я знаю полегче… Уменьшит массу мотоцикла, лететь будет как птица на крыльях…

Счет времени за беседой был абсолютно потерян. Мы выдавали идею за идеей: совершенно безумные, полупомешанные, забывшие про усталость. Когда мои часы завибрировали, возвещая о том, что пора возвращаться в общежитие, я чуть ли не застонал:

— Пекло! Мне пора возвращаться!

— Чего ты так скис? — похлопала меня по плечу та. — Можем завтра доработать. Когда сдавать это все?

— В начале следующей недели.

— Будет непросто, — пробормотала Уборщица, — встречаемся завтра на этом же месте и в тот же час. Если не будем тормозить, то все успеем.

— Постой! — вдруг почему-то начал перечить я. — У меня ведь могут быть дела, как ты думаешь?

Ночная чаровница в это время что-то уже писала на клочке бумаги. Услышав мой слабый протест, она изогнула невероятной красоты губы в усмешке и вручила мне записку со словами:

— Я вот ради тебя готова пересмотреть свое расписание на завтра. А на что ты готов ради меня?

Не успел я даже рта раскрыть, как она поцеловала меня в щеку и испарилась, прихватив подмышкой все свои вещи.

Я же остался с красным размытым пятном в половину лица, наполовину завершенным проектом и запиской с номером для связи и небольшой припиской

Надеюсь, ты выделишь для меня окошко в своем плотном графике.

Целую, Долорес

Долорес абсолютно свела меня с ума, захватив мои мысли, сны и мечты.

Всего за три дня мы полностью закончили целый проект, без сомнения ставя его под оригинал. У дамы Адамантис не было ни единой придирки. Она лишь развела руками и пробормотала:

— Удивительно…

И то был единственный случай, когда я был с ней полностью согласен.

Единственной небольшой помехой на моем пути был Морок, а точнее, проблема его добычи без привлечения лишнего внимания. К счастью, лаборанты из отдела Разведки не задавали лишних вопросов, увидев разрешение от сэра Уильяма (которому я филигранно наврал про новый удивительный эксперимент по созданию усовершенствованной маскировки и необходимость изучать свойства Морока в полевых условиях. Видимо, и правда был так занят, что не смог связать воедино все логические несостыковки).

Еще помехой на моем пути стоял Ленард, но я запретил ему беспокоить меня во время работы в мастерских и выделил два выходных дня в конце недели. Нас обоих устроила перспектива не видеть друг друга хотя бы на столько короткий срок.

Долорес или же Дори была удивительна и восхитительна. Она появлялась под покровом ночи, словно прелестнейший ночной дух, а уходила, когда приходило время темной поры.

Она не задавала лишних вопросов, да и о себе много не рассказывала. Все, что я смог понять из обрывков наших фраз — простачка, заканчивала средней руки колледж и подрабатывала в мастерских Тинтагеля уборщицей и чернорабочей, чтобы заработать на жизнь и отложить немного на поступление в университет.

— Красивые, но бедные девушки должны пробиваться в жизни как умеют, — с легкой печалью подметила она, зажав в зубах кончик стилуса, — но где бы тогда я завела столь приятное знакомство, правда, Алек?

Разумеется, раскрывать свое инкогнито я не намеревался. Долорес верила, что я простой рыцарь из небогатой семьи, которого денно и нощно ущемляли более влиятельные сокомандники и однокурсники. Женщины любят жалеть. К тому же для меня катастрофически было важно оставаться не собой.

Моему затуманенному вожделением мозгу казалось, что мы абсолютно идентичны. Такие же отчаянно умные, самодостаточные и… Одинокие.

Долорес потеряла отца во время падения Арилии. «Несовместимость бытия и горькой настойки» — ядовито высказалась она. Мать, судя по всему, после смерти отца покатилась по наклонной вслед за ним. Над сироткой взяла опеку куча дальних родственников, спася ее тем самым из лап приюта, но все они были настолько суматошные и поглощенные своими проблемами, что девочка росла практически без присмотра.

От семьи у нее остался только дешевые детские браслеты из крупных разноцветных бусин, которые она постоянно крутила на запястьях, почему-то морщась, словно воспоминания о былых временах причиняли ей физическую боль.

— Не подумай, что я жалуюсь, детство было благодатное, никто мозг не грузил своей опекой, — как будто оправдывалась она, закуривая сигарету за сигаретой из этой помойки под названием «Земля», — у меня вот соседка по комнате всю жизнь у мамы под крылышком просидела, а теперь сама ничегошеньки не может. Смех один — возвращаюсь после занятий, а она свернулась в узел на кровати и хнычет. Живот болит, а таблетки пить боится, мол, от них еще хуже станет. Такая дурочка и плакса, если честно… Бесит, а бросить не могу — совсем без меня пропадет.

Дори сбегала в мастерские за тем же, чем и я — немного отдохнуть от скопища людей, беспрестанно заполонявших жизненное пространство.

Ей я рассказал, что мать умерла при родах, а отец много работал и практически не находил на меня время. Идеальная легенда, из-за которой она начала симпатизировать мне еще больше.

Мы впервые поцеловались на пятый день знакомства. Точнее, это Дори вдруг оборвала разговор, притянув меня за воротник рубашки и буквально впилась своими губами в мои.

От резкости у меня кончился воздух в легких, и я чуть не задохнулся. Бесславный конец первого поцелуя, но как же это было невероятно.

Восхитительный аромат, не то фруктовый, не то просто сладкий буквально наполнил всего меня, словно вода наполняет сосуд. Она обвила меня руками, прижимая к себе еще крепче. А потом Дори проникла языком в мой рот, и я застонал подаваясь вперед.

Мне больше не хватит одних лишь разговоров.

Еще. Еще!

Вибрация на часах ножом перерезала этот прекрасный момент. Мы оторвались друг от друга, тяжело дыша. Дори ухмыльнулась, окончательно размазывая кроваво-красную помаду по лицу:

— Вижу, я испортила хорошего мальчика.

— Штраф тебе, — выдохнул я, без сил облокачиваясь о стол.

Она же вела себя так, словно ничего толком и не произошло. Только лишь невозмутимо расправила волосы под косынкой, расстегнула рукава комбинезона и бросила через плечо:

— Напишу тебе завтра. Сладких снов.

Нужно ли упоминать, что в ту ночь я вообще не спал? Воспоминания о близости того самого, сладкого и неминуемого, что происходит между двумя, когда их влечет друг к другу буквально выдергивали меня из дремы.

Но вот только я ничего не знал и не умел. Знаний из учебника анатомии и пары-тройки так называемых «статей для кругозора» явно не хватило бы для…

Пекло, как этот юнец мне теперь омерзителен. Мне хочется оттаскать его за шкирку и утопить, как котенка.

Ты должен был быть не там и не тем. Ты не должен был гнаться за магией ночи, которая обманывает и опустошает.

Но… С другой стороны, кто бы так тебя еще научил, прокатив волоком по всем ошибкам?

Дори написала мне буквально на следующий день, сообщив адрес своего дома и отправив значок поцелуйчика.

И я пошел. Я сбежал после отбоя в маленький неприметный район Централа рядом с Бескрайним лесом. В двухэтажный покосившийся дом, где горел свет в одном лишь окне, а в просвете между занавесками виднелась гибкая и уже явно полуобнаженная фигура.

Дори впечатала меня в стену полутемной душной прихожей, поцеловав так крепко, что у нас обоих закровоточили губы. Быстрым и резким движением она сбросила с меня плащ и залезла руками под водолазку.

— Стой! — я попытался выкрутиться из ее объятий. — Прямо здесь?

— Нет, — хищно оскалилась она, — не смогла удержаться от приветствия и небольшой затравки.

Она потянула меня вглубь дома, но на меня накатило смущение и ступор. Долорес даже в полутьме все заметила и спросила:

— Боишься? Или же…

Заметив то, как я весь становлюсь пунцовым, она лишь мягко улыбнулась и снова поцеловала меня, проникнув уже в брюки:

— Не пугайся, дорогой. Ничего страшного. Я тебя всему научу.

И в ту ночь моя благополучная дорожка сделала серьезную кривую петлю прямо в омут.

Принц Алан Нилионский потерял моральный облик, когда малознакомая, но до одури прекрасная девушка провела его по дороге всевозможных искушений от начала до самого конца.