Осколки прошлого

ВОЙНА

Так коротали мы свои дни, пока не грянул гром войны. Была объявлена мобилизация. В эскадроне у меня, как у адъютанта, было много работы. Прибывали на пополнение запасные унтер-офицеры и лошади. А также 8 человек офицеров из кавалерийских полков нашего округа.

Полевой эскадрон, доведенный до 200-сот человек, делился на две части. Один полуэскадрон оставался при I Армии, а другой шел в 4 Армию, которая комплектовалась из войск Московского и Казанского военных округов, где не было полевых жандармов. Я, в должности помощника командира эскадрона, остался в I Армии.

В первый же день мобилизации станцию Вержболово занял батальон Волжского полка и эскадрон Смоленских улан, с приказанием оборонять таковую до подхода главных сил армии. Свою задачу Волжцы и Смоленцы выполнили блестяще. Особенно отличился пулеметный взвод при батальоне. Немцы никак не могли понять какое количество войск занимает станцию. Целые пехотные полки ходили в сомкнутом строю в атаку, а пулеметы Волжцев косили их, словно рожь. Их было всего два… И командовавший ими подпоручик получил Георгиевский крест.

Когда поезд Командующего армией и полевой эскадрон прибыли на ст. Вержболово, там еще находился штаб 3 армейского корпуса, войска коего наступали на Сталлупенен.

Генерал Ренненкампф приказал мне разыскать Командира 3 корпуса генерала Епанчина и передать ему, что он должен находиться уж впереди, а ст. Вержболово занимает Штаб армии.

Я скоро нашел Командира корпуса, который находился со штабом около небольшого домика, и передал ему приказание Ренненкампфа. Епанчин был несколько смущен, просил меня передать Командующему, что он ведет тяжелый бой и войска с трудом продвигаются вперед. Но, что он со штабом корпуса перейдет в другое место.

Командующим I Армии был генерал-адъютант П. К. Ренненкампф, обладатель крутого и взбалмошного нрава. Генерал, как мой бывший Корпусный командир, знал меня хорошо и я часто получал от него лично, минуя командира эскадрона, довольно оригинальные поручения. Но одно приказание было настолько дико, что об нем стоит рассказать.

Когда мы прибыли на станцию Вержболово, то заняли ближайшие станционные постройки, где также разместились охранные роты штаба и еще несколько нестроевых частей. Штаб армии остался в вагонах, составлявших поезд Командующего армией.

Устроившись с большим удобством и комфортом, в прекрасных пульмановских вагонах, штаб не особенно торопился покинуть насиженные места. И только, после Гумбиненского сражения, сразу, перешел в гор. Инстербург.

Спокойно-методически работал Штаб армии, но его «мирная» обстановка была нарушена, когда, однажды, в тыл к нам, прорвались два немецких эскадрона и ударили по нашим путям сообщений. О факте этом, почему-то, никто не писал. Даже умалчивает о нем в своей книге генерал Н. Н. Головин («Из истории кампании 1914 года на русском фронте»). В обозах произошло замешательство и началось их паническое бегство по шоссе к Эйдкунену. Дошло до того, что ездовые выпрягали лошадей и верхом мчались по шоссе, мимо Штаба армии. Стоял страшный шум, крики, топот коней.

Я, немедля, приказал поседлать по тревоге эскадрон и вывел его на шоссе, стараясь остановить мчавшиеся обозные повозки.

Из вагона на шоссе быстро вышел ген. Ренненкампф. В этот момент, мимо него, несся на неоседланной лошади, без папахи, донской казак, крича не своим голосом: «немцы, немцы»…

Увидя эту картину, генерал остановил его и, подозвав к себе, спросил: «Где немцы?». Казак указал в сторону Эйдкунена.

— Штаб-ротмистр князь Ишеев, позвал меня Командующий армией, — поезжайте с этим казаком и удостоверьтесь, действительно-ли там немцы, где он говорит.

Проехав в указанное казаком место, я нашел там, вместо немцев наши охранные роты, которые рассыпали в цепь их командиры, о чем и доложил, возвратясь, вместе с казаком, Командующему армией. Ген. Ренненкампф ничего не говоря казаку, отдал мне следующее дословное приказание:

— Возьмите этого казака, расстреляйте и голову его принесите мне в вагон.

Что мне было отвечать, как не: «Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство».

Получив столь необычайное «задание», я, откровенно говоря, призадумался, как-бы избежать исполнения этого «поспешного» приказания вспыльчивого генерала и, если возможно будет, спасти казака.

На его счастье, в этот момент, налетел на меня мой Командир эскадрона полковник Нереновский. Большой любитель поспать, после обеда, полковник, не в обиду ему будет сказано, малость запоздал. Желая, видимо, показать перед Командующим свою распорядительность и, не зная о данном мне генералом приказании, «дядя Федя», как называли его офицеры, громовым голосом закричал: «Штаб-ротмистр князь Ишеев, поезжайте немедля в Эйдкунен, там чорт знает, что происходит, заклинились обозы». Господин полковник, Командующий армией приказ…, пробовал было я возразить. «Слушайте, что я вам приказываю». И, не дав мне доложить ему приказание Командующего, помчался дальше.

Передав казака вахмистру эскадрона с приказанием: задержать его впредь до моего распоряжения, я направился с несколькими унтер-офицерами в Эйдкунен.

Здесь моим глазам представилась такая картина. Площадь этого немецкого пограничного городка, перед мостом, сплошь была усеяна обозными повозками, вклинившимися, в паническом бегстве, на мосту и прекративши там всякое движение. Повозки были без ездовых и я долго не мог их найти. Оказывается «храбрые воины» попрятались под повозки и мне с трудом уда лось их выгнать из-за «прикрытия».

Водворив таким образом порядок и урегулировав движение, я вернулся на ст. Вержболово и немедля отправился в эскадрон. На мой вопрос: «Где казак?», — вахмистр смущенно доложил, что казак бежал и в кратких словах описал мне картину бегства.

Что было делать? Факт был на лицо — казак исчез. С «Желтой опасностью» (кличка, под которой был известен в военных кругах ген. Ренненкампф), шутки были плохи и надо было искать способ самому выйти благополучно из создавшегося положения.

Я отправился к Командиру эскадрона и рассказал ему все подробно. Выслушав меня, полковник посоветовал мне молчать и никому об этом, пока, ничего не говорить.

Прошел день, второй. Казалось, что Ренненкампф забыл об этом случае. Как вдруг, на третий день, после обеда за чашкой кофе, Командующий, будучи в хорошем расположении духа, неожиданно для всех, спросил Командира эскадрона: «А, что, Ишеев, расстрелял казака?». На это последовал спокойный ответ дяди Феди: «Да, расстрелял». Здесь следует пояснить, что полковник был у Командующего армией в большом фаворе и частенько за обедом забавлял его веселыми анекдотами.

Сознавал ли ген. Ренненкампф, что погорячился, отдавая столь нелепое приказание, как: принести ему голову в вагон, — я не знаю, но так кончилась благополучно для казака и для меня эта «трагикомическая история».

Сколько лет прошло уже с тех пор и я все не могу ее забыть и в точности не знаю: действительно ли удрал казак, или молодцы унтер-офицеры, услышав его печальное повествование, — выпустили лихого станичника на свободу. Последнее я думаю, вероятнее.

Запомнилось хорошо еще одно приказание ген. Ренненкампфа.

После первого неудачного боя с немцами, 28 пехотная дивизия, 20-ого армейского корпуса, находившаяся на правом фланге нашей армии, была настолько расстроена, что некоторые офицеры этой дивизии оставили свои части.

Командующий армией потребовал меня к себе в вагон и отдал следующее приказание:

— Мне известно, что на станции Пильвишки находятся офицеры 28 дивизии, бросившие своих солдат. Возьмите 2-х унтер-офицеров, поезжайте на эту станцию, соберите этих беглецов и представьте мне.

Приехал я на эту станцию, которая находилась в 25-ти верстах от границы, ночью. Небольшая комната ожидания была сплошь набита солдатами, а среди них, на полу, стояли два гроба с телами, убитых в Каушенско бою, офицеров Л. гв. Конного полка, которые их денщики везли в Петроград. Жуткая картина.

На рассвете мои унтер-офицеры обнаружили в соседних к станции хатах 7-м человек офицеров 28 пех. дивизии, среди коих было два капитана.

Я объявил им приказание Командующего армией и повез в Вержболово. Там, выстроив их перед вагоном Командующего, доложил ему, что собрал 7 человек.

Ренненкампф, выйдя из вагона, здорово их пробрал, пристыдил и приказал немедля возвращаться в полки, собрать и привести в порядок свои части. Больше других попало двум ротным командирам.

Первое серьезное столкновение с немцами у Сталлупенена, несмотря на то, что русские отбросили немцев, было для нас очень тяжелым. Не обстреленные и плохо еще применявшиеся к местности войска, понесли большие потери. Было много раненых. Целые вереницы повозок с ними тянулись на станцию Вержболово, где залы были превращены в лазарет. Было мною раненых и немцев из 17 корпуса, который дрался в центре их армии. В этом бою был убит Командир пехотного Оренбургского полка генерального штаба полковник Комаров, выехавший открыто верхом перед позицией своего полка.

На другой день, после этого боя, генерал Ренненкампф на автомобиле, а в 2-х других охрана от Полевого эскадрона, с карабинами, (В мирное время Полевой эскадрон имел только револьверы, а в первые дни войны получил карабины.) — поехал в 25 и 27 пехотные дивизии и поздравлял войска с удачным боем. Это были части 3 Корпуса, которыми он раньше командовал и где его хорошо знали. Солдаты его любили и надо было видеть с каким восторгом они его приветствовали и кричали ура.

Сталупененское столкновение произошло 17 августа и было прелюдией Гумбиненского боя, разыгравшегося 20 августа.

Здесь, наступавшая армия ген. Ренненкампфа, встретилась с германской армией генерала Притвица. В начале перевес был на стороне немцев. Были уже использованы все резервы. И немцы, чувствуя приближение победы, становились чересчур смелыми: их батареи выскакивали на открытые позиции, а пехота бросалась в прорыв, образовавшийся в центре нашей армии.

В этот критический момент Ренненкампф отдал приказание: во чтобы то ни стало перейти в контр-атаку. И все дивизии, получив такое приказание, перешли в контр-атаку.

Немецкие батареи на открытых позициях были расстреляны огнем наших батарей, немецкие цепи остановлены соединенными усилиями нашей пехоты и артиллерии. Местами у немцев возникла паника. А к вечеру оказалось, что все их дивизии были обессилены и принуждены к поспешному отходу.

Разгром немцев был настолько велик, что генерал Ренненкампф телеграфировал начальству: «Разбил и победоносно гоню».

Армия Притвица отходила с такой поспешностью, что войска наши вскоре потеряли с ней всякую связь.

Посланный ген. Ренненкампфом на место боя, для организации сбора, брошенного немцами, оружия и уборки убитых, я видел потрясающие картины: целые цепи немцев, скошенных, как рожь, огнем артиллерийских батарей. А в одном месте: настоящее кладбище смерти. Это была расстрелянная, выехавшая на открытую позицию и еще не успевшая сняться с передков, — целая немецкая батарея. Стреляли по ней 2 батареи 27 артиллерийской бригады подполковника Аноева и Шилова, Георгиевских кавалеров Русско-Японской войны. В речке было много брошенных винтовок и пулеметов.

Через несколько дней, после этого сражения, Штаб армии, покинув наконец вагоны, перешел в гор. Инстербург. Командир эскадрона укатил с Командующим армией на автомобиле, а мне, как старшему офицеру, приказано было вести, туда-же, эскадрон.

Полевой эскадрон, укомплектованный в большинстве запасными унтер-офицерами гвардейских кавалерийских полков, уроженцев Литвы и Прибалтики, прекрасными лошадьми Литовских помещиков и одетый во все новое, — выглядел красиво и внушительно. Мне попалась светло рыжая кобыла, имевшая видимо прекрасный аттестат, с красивой звездинкой на лбу. Стать ее, грудь и ноги, чуткая послушность поводу и вся повадка говорили о том, что лошадь была выезжена и находилась в хороших руках. Особенно легко шла на поводу и была в меру горяча. Проездил я на ней всю войну.

После Эйдкунена, пограничного городка, все сразу, в сравнении с нашей Литвой, изменилось: дороги лучше и прямее, сады, поля и огороды обработаны с любовью. Домики, дворы и церкви блестели, точно только что помыты и покрашены. Отдельные усадьбы красовались, как на картинке…

Но, входя в немецкие селения мы обнаруживали, что они пусты, точно только что сегодня вымерли. Во дворах мирно стоят коровы, на склонах холмика пасутся овцы. Ворота и двери не заперты. Ходят куры и свиньи. В светло голубом пруду беспечно плавают утки и гуси.

В сторону от шоссе, около станции Тракенен увидели молодняк, лошадей Тракенского конного завода, выпущенный в поле. Удалось поймать 3-ех двухлеток, которых привели затем с собой в Россию.

В Гумбинене для ночлега мои квартирьеры выбрали опустевшие казармы немецких улан. Мне была отведена офицерская квартира одного лейтенанта. Когда я вошел в нее, я был поражен: мирно тикали часы на опрятно прибранной шифоньерке. Кровать была застлана чистыми простынями и приготовлена ко сну, а на ночном столике стоял в рамке портрет самого Кайзера, с собственноручной его подписью владельцу квартиры.

На обеденном столе был поднос с приготовленным кофе, сахарницей и печеньем. Казалось, что вот сейчас войдет хозяин квартиры и мне придется извиниться перед ним за самовольное вторжение.

Спал я эту ночь в прекрасной, мягкой постеле немецкого лейтенанта и при том спокойно. Ибо было очевидно, что паника охватила Восточную Пруссию и не только войска. Все мирное население, почти, поголовно побросало свои дома, хозяйства и поместья.

На другой день, эскадрон был уже в Инстербурге. Командующий армией расположился в одной из лучших гостиниц города, где был также и отдел Генерал-квартирмейстера Штаба армии.

В одно из моих дежурств по Штабу армии, когда я обходил район занятый Штабом армии, у одной небольшой гостиницы, примыкавшей вплотную на задней улице к зданию, где помещался Командующий армией, на крыльце сидела седая, грязно одетая, старуха. Это мне показалось подозрительным и я решил войти в гостиницу.

Поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, я обнаружил, что гостиница пуста. Попал я в коридор, с одной и другой стороны которого были двери, ведущие в номера. В коридоре чувствовался запах гари. Желая узнать, где горит, я стал открывать двери в номера. Вдруг, из одной комнаты, мне к глаза ударило облако дыма, сразу им заволокло весь коридор и я не стал ничего видеть.

Ощупью по стенке начал я искать дверь, ведущую на лестницу. Пока ее нашел, все время попадал, открывая двери в номера. Сознаюсь, ощущение было не из приятных. В конце концов, вышел на лестницу и выскочил на улицу. Старуха, конечно, исчезла.

Прибывшие по тревоге пожарные, быстро справились с огнем. Очагом был подожженный матрац. Не было сомнения, что немцы выселили всех из гостиницы и устроили поджог, рассчитывая на пожар гостиницы, где помещался Командующий армией. Что, очевидно, нужно было для ориентировки летчиков.

Вообще же, с немцами надо было быть всегда на чеку. Всюду, где только было возможно, нам старались устроить ловушку. Это подтвердил следующий случай.

Через несколько дней, после того как штаб Перешел в Инстербург, в городе прекратилась подача воды. Комендант штаб-квартиры Штаба армии, подполковник Сергеев, желая исполнить приказание генерала Ренненкампфа: «наладить во что-бы ни стало подачу воды», принимал к тому все зависящие от него меры. Немцы упорно твердили, что исправить повреждение не могут, т. к. у них нет сейчас для этого подходящего специалиста.

Узнав от кого-то, что таковой мастер имеется, Сергеев приказал привести его к нему. А затем, посадив на автомобиль меня, поручика Далл Орсо и немца, Сергеев отправился с нами на окраину города, где было водопроводное здание. Здесь, подойдя к водоподъемной башне, он приказал мне и поручику Далл Орсо остаться внизу, а сам с немцем поднялся на верх башни.

Прошло минут десять, как вдруг раздался сильный взрыв. Мы бросились наверх и увидели раненых под. Сергеева и немца. После оказания первой медицинской помощи на месте, их перевезли в госпиталь.

Тяжело раненый в ноги и потерявший кисть правой руки, пол. Сергеев был эвакуирован для лечения в Россию и вернулся в штаб только через несколько месяцев. А немец был ранен смертельно и к вечеру скончался.

Вероятно, немцы отлично знали, что на место повреждения был заложен пироксилиновый патрон и не решались делать исправление. Ибо вскоре, после взрыва, водопровод начал исправно действовать.

Полевой эскадрон помещался в громадных артиллерийских немецких казармах. Офицеры эскадрона и наши 4-ре вольноопределяющихся жили в офицерском собрании, бывшем при этих казармах. В собрании находился прекрасный винный погреб, взятый по приказанию Командующего армией, на учет. Ключ от него находился у меня. Вероятно, этот погреб и притягивал к нам многих штабных офицеров, заходивших посидеть у нас, вечерком, за стаканом доброго вина.

В связи с этим погребом, вспоминается, как ген. Ренненкампф прекратил пьянство среди солдат. Это было в первые дни стоянки Штаба армии в Вержболово.

Солдаты охранных двух рот и других частей, бывших при Штабе армии, начали отлучаться в пограничный немецкий городок Эйдкунен, где отыскивали винные погреба, проникали в них и напивались. Пьяными возвращались в свои части с бутылками и спаивали других.

Несмотря на строгие меры, принятые Комендантом штаб-квартиры, пьянство не прекращалось. К погребам были поставлены караулы, но и караульные лежали замертво. Тогда Ренненкампф приказал расстрелять, без суда собственной властью, двух унтер-офицеров из охраной роты пои Штабе армии, бывших в карауле и напившихся пьяными. Приказ был приведен в исполнение, в присутствии всех частей, бывших при Штабе, — и пьянство сразу прекратилось.

Из Инстербурга я был послан Дежурным генералом Штаба армии, с секретным поручением Заведующему типографией штаба, в гор. Вильно, которая там оставалась. Приехав и исполнив поручение, я зашел в газ. «Виленский Вестник» проведать своих друзей. Редактор В. В. Теплов познакомил меня с молодым студентом, сотрудником газ. «Новое Время», И. М. Каллиниковым и просил меня взять его с собой на фронт, куда он стремится попасть.

На другой день я с Каллиниковым выехал в Инстербург, куда мы добрались с большим трудом, т. к. уже началась эвакуация этого города. Каллиникову так понравилось на фронте, что он поступил вольноопределяющимся в полк и впоследствии, за боевые отличия, был произведен в офицеры.

После окончания Белой борьбы и эвакуации армии в Константинополь, Каллиников переезжает в Болгарию, где в Софии издает газету «Русь». Монархист по своим политическим убеждениям, он был ненавистен большевикам и в 20-тых годах, подосланный ими убийца, выстрелом через окно, убил его наповал.

Много сочувственных писем получила в то время редакция «Руси». Всех их я уже не помню, но письмо известного писателя Александра Амфитеатрова сохранил. Вот оно:

Сегодня «Русь» пришла в траурной рамке и с портретом покойного И. М. Каллиникова. Я не знал И. М. и, судя по некрологу, мы держались весьма различных политических убеждений и очень разные пожелания и мечты питали для чаемого возрождения России. Но не могу, нечестным почитал бы я не выразить своего негодования по поводу убийства И. М. Каллиникова. Искренно сочувствую Вашей потере.

Не одни монархисты, но эмигранты всех направлений и фракций должны сомкнуться в осуждении этого отвратительного преступления и в дружном против него протесте. Монархист ли, республиканец ли, социалист ли той или другой не коммунистической группировки, все мы равны в несчастий изгнания, все одинаково ограблены и материально, и морально разбоем захватчиков, похоронивших великую покойницу Россию под гноем и грязью своего СССР.

Свобода протестующего слова — единственное, что осталось у нас, измученных и нищих, русских писателей, лишенных родины за то, что не хотели поклониться большевицкому зверю и принять на себя печать звериную. Но вот зверь, неумолимый и наглый, даже и в чужой стране подкрадывается к русскому журналисту, чтобы и в последнем убежище отнять у него последнее достояние и оружие. А, так как оно отъемлется только с жизнью, то похищает и жизнь.

Возможно, что, притаившийся под окном Каллиникова убийца стрелял в монархиста, но тем же самым выстрелом предостерегающе ранен и весь свободный русский эмигрантский журнализм. И более чем печально будет, если он не поймет значения своей раны, если найдутся люди, способные равнодушно пройти мимо трупа Каллиникова, разглядев в нем легкомысленно лишь покойника «не нашего прихода». Общий враг скалит клыки, общий враг острит когти, общий враг растерзал пробную жертву. А с общим врагом и борьба, должна быть общая.

Леванто. Александр Амфитеатров.

После этого убийства, газета «Русь» перешла к С. С. Чазову, бывшему сотруднику Петербургского «Вечернего Времени», который ее и редактировал.

Вспоминается еще, состоявшийся тогда в Инстербурге, торжественный парад и смотр, отведенному на отдых Л. гв. Конному полку.

Генерал Ренненкампф обходил ряды полка, благодарил за Каушенский бой и приколол Великому князю Димитрию Павловичу и барону Врангелю, пожалованные им Георгиевские кресты. Ротмистр Врангель получил эту награду за атаку, со своим эскадроном, немецкой батареи и захват пушек.