Осколки прошлого

В ПЕТРОГРАДЕ

В Дисне я серьезно заболел. Был отправлен на излечение в Витебский военный госпиталь, а затем эвакуирован в Петроград. Там комиссией врачей при Петроградском Николаевском военном госпитале, был признан годным к военной службе на нестроевых должностях в обстановке мирного времени. После чего, был зачислен в резерв чинов при штабе Петроградского военного округа.

В то время в Петрограде находилось эвакуированное Виленское комендантское управление, а Главным начальником Петроградского военного округа был генерал князь Туманов, бывший раньше в Вильно.

В виду большого наплыва с фронта офицеров, Петроградское комендантское управление не могло справиться со своей работой. А потому ген. кн. Туманов решил его разгрузить и приказал учредить 2-ое Петроградское комендантское управление. На должность 2-го Коменданта был назначен бывший Виленский комендант генерал-майор Калантаров, со своим управлением.

Знавший меня хорошо по Вильно, Калантаров предложил мне должность Комендантского адъютанта. Я согласился и был назначен заведывающим отдела явки офицеров.

Функции 2-х Комендантских управлений были распределены следующим образом: в I-м осталась явка генералов и хозяйственная часть, а во 2-м — явка штаб и обер-офицеров, а также вся строевая часть.

В помощь мне был дан быв. Сибирский стрелок, сильно раненый в боях, штабс-капитан Балицкий. Через наши руки проходило ежедневно много приезжавших с фронта офицеров. Кроме того нам приходилось дежурить. Дежурств было два: одно по Комендантскому управлению, а другое — на случай экстренного вызова. Тогда вы могли сидеть дома и, в случае надобности, за вами присылали автомобиль.

Здесь, во время моего дежурства по Управлению, меня застала февральская революция. Генерал Калантаров — исчез, и я его нигде разыскать не мог. Сначала по телефону поступали донесения от Запасных батальонов, затем они прекратились.

Комендантское управление помещалось на Кронверовском проспекте Петроградской стороны, против Народного дома. При управлении был караул Л. гв. 3 Стрелкового Его Величества полка, от батальона, который помещался в Петропавловской крепости. Перед зданием собралась громадная толпа, заполнившая все пространство от Народного дома до управления. Но ворваться в Комендантское управление не решалась, зная видимо, что там находится караул.

Через некоторое время ко мне явился караульный начальник, унтер-офицер и доложил, что студенты из толпы требуют от него выдать им винтовки и что ему делать? Я приказал ему винтовок не отдавать, снять караул и возвращаться к себе в казармы, что он и исполнил. А сам, надев шашку и Николаевскую шинель, отправился также домой. Толпа расступилась и спокойно пропустила, как меня так и караул.

Но это было только в первый день революции. Затем (2 или 3 марта) Комендантское управление подверглось разгрому, со стороны еще большей толпы, и живущему там капитану С. Л. Крыжановскому удалось остаться в живых только благодаря присутствию духа его вестового, который не допустил, ворвавшихся в управление, людей в его квартиру, убедив их, что это частная квартира. Как только эта толпа отхлынула, Крыжановский бежал к своему приятелю инженеру. А на другой день тот-же вестовой сообщил ему по телефону, что к зданию управления снова подошла огромная толпа, которая стала выносить на улицу все вещи: архив, мебель и бросать их в громадный костер.

Только 9 марта делегации управления удалось добиться от генерала Корнилова разрешения на открытие Комендантскою управления. Но его пришлось устраивать уже в другом помещении — на Загородном проспекте в доме Кузнецова.

Там, на новом месте, уже многих не досчитались: штабс-капитан Балицкий был убит, пропал без вести полковник Кулинский и еще один капитан. Работа в управлении не была уже такой интенсивной, как раньше, а наоборот — нервная, т. к. все время не было уверенности в завтрашнем дне. Но тогда, у капитана Крыжановского появилась новая отрасль работы — к спасению офицеров жандармерии и полиции. Это приходилось делать секретно от своих сослуживцев, а в особенности от писарей и команды, т. к. многие из них уже сильно «покраснели». Этих офицеров он снабжал удостоверениями, что они, офицеры таких-то полков, и отправляются к месту своей службы — это помогало им выбраться из Петрограда.

Приблизительно в июле 1917 года, генерал Калантаров был, по распоряжению Керенского, отстранен от должности Коменданта и предан суду за какие-то гвозди, на получение которых он выдал разрешение. На его место был назначен полковник Солодовников, который не долго удержался на этой должности и вскоре куда-то исчез. Об этом Крыжановский донес в Штаб округа и был назначен исп. об. Коменданта.

К счастью, после моего дежурства в первый день революции, я в Комендантском управлении больше не бывал. Обо всем этом мне рассказал позже Крыжановский. В то время я был и. д. штаб-офицера для поручений при мобилизационном отделении штаба Петроградского военного округа, назначенным вместо капитана барона Фредерикса, отчисление коего потребовали писаря штаба.

Попал я на эту должность, благодаря Начальнику штаба округа генерал-лейтенанту Рубец, который хорошо меня знал по штабу 3 Кавалерийской дивизии. С назначением Главнокомандующим генерала Корнилова, он привез с собой, с фронта, своего начальника штаба генерал-майора Серебреникова, который и был назначен, вместо ген. Рубца.

Вспоминаю, как генерал Корнилов, желая убедиться насколько подчиненные ему войска находятся у него в повиновении, приказал вызвать на Дворцовую площадь, перед здание Штаба округа Гвардейский экипаж, Донской казачий полк и еще один из пехотных полков, но какой точно — хорошо не помню.

Приказ об этом был передан в полки по телефону. Но так как таковые долго не выходили на площадь, то ген. Корнилов приказал послать в полки офицеров, для передачи его приказания лично командирам полков. Я был послан на автомобиле в Донской казачий полк, расположенный в казармах на Обводном канале.

Явившись командиру полка и передав приказ Главнокомандующего: немедленно вывести полк на Дворцовую площадь, я услышал от него такой ответ: «Без полкового комитета я не могу этого сделать. Я его сейчас соберу и как он решит так и поступлю. А вы, пока, подождите в офицерском собрании». Просидев в собрании добрый час, я был приглашен к командиру полка, который передал мне, что полковой комитет решил полка не выводить.

Вернувшись и доложив Начальнику штаба результат своей поездки, я узнал, что на площадь вышел, и то после долгих переговоров по телефону со штабом, только Гвардейский экипаж. Пехотный же полк, как и Казачий, приказ Главнокомандующего не исполнил.

Узнав, что даже Донцы не исполнили его приказа, генерал Корнилов (он был сыном казака крестьянина), — понял, что на войска Петроградского гарнизона он положиться не может, — и уехал в Действующую армию.

В Петрограде я больше всего вращался в кругу артистов и журналистов. Большими моими приятелями были известная опереточная примадонна Валентина Пионтковская и ее муж В. П. Смирнов. У них, в громадной, роскошной, бывшей квартире артистки Кавецкой, на Петроградской стороне, всегда было много известных артистов и музыкантов. Познакомился я с ними в Варшаве, когда Смирнов имел там оперетку.

Оперетта Валентины Пионтковской на Хмельной, в дни войны, имела большой успех. Кроме самой Пионтковской, труппа была сильная: Михайловская, Михайлов, Петровский, Рокотов, Майский и др. известные артисты. Режиссировал Петербургский опереточный премьер Михайлов. В театре часто бывали Польские опереточные знаменитости: Мессаль, Немировская, Редо. А польские газеты писали: «Вот у кого нашим поучиться.»

Не могу забыть, как Пионтковская упрашивала меня выступить в оперетке. В день премьеры оперетты «Ночь Любви» заболел внезапно артист, певший капитана-исправника. Дублера в труппе не было, а также в Варшаве не было и русских опереточных артистов.

Я как-то в Вильно, участвуя в благотворительном спектакле, выступал в этой роли и знал хорошо эту партию. Пионтковская и Смирнов, зная об этом, просили меня их выручить. Соблазн выступить вместе с очаровательной вдовушкой Каролиной — Пионтовской — был большой. Но мне пришлось отказаться: состоя при Генерал-Губернаторе, да еще во время войны, я этого сделать не мог.

Вспоминаю, как по просьбе Пионтковской я устроил в зале «Армии и Флота», на Литейной, ее концерт. Кроме нее в нем участвовали: артист Императорских театров А. М. Давыдов, знаменитый когда-то Герман, и тенор Балашев, единственный ученик Фигнера, певший тогда, вместе с Шаляпиным, в Народном доме. Аккомпанировал знаменитый Дулов.

Успех этого концерта превзошел все ожидания. Пионтковская и все другие биссировали без конца. Давыдов, уже почти потерявший в то время голос и плохо слышавший, подходил к роялю, опирался на него, и пел старые романсы. И надо было слышать с каким настроением он их передавал и как принимала его публика, особенно после исполнения им «Пара гнедых…»

Бывал я в приемные дни на Офицерской у княгини Бебутовой, жены Скроботова издателя «Петербургского Листка». Здесь, в большой и хорошо обставленной квартире, благодаря очаровательной хозяйке, бывшей артистке Суворинского театра Гуриелли, а в то время известной уже писательницы Ольги Бебутовой, царило всегда веселье и непринужденность. Среди присутствующих преобладали известные Петербургские писатели и актеры. Там я встречал Юрия Беляева, с неизменным своим адъютантом Костей Шумлевичем, Ксюнина, артистов Глатолина, Озаровского, Мейерхольда, Нерадовского и мн. др., вспомнить коих уж не могу.

Сотрудничал я в «Маленькой Копейке» у своего приятеля Ив. Лебедева («Дяди Вани»). Писал у Березовского в «Разведчике» и в газете «Живое Слово», которую издавал, ярый антикоммунист, Уманский.

Редактором этой газеты был, он же писал и передовицы, талантливый журналист, быв. сотрудник «Одесского Листка», Марк Бялковский, писали там Брешко-Брешковский, Рославлев и др. известные журналисты.

В то время заседал уже в Смольном Совет солдатских депутатов и здорово ему попадало от этой газеты, а одновременно и кабинету Керенского за слабость власти. Газету пробовали было закрыть, но она каким-то чудом удержалась. Зато, с приходом большевиков, ее сразу разгромили.

Мы с женой жили на Б. Пушкарской, Петроградской стороны, где в большом, новом доме, инженера Басевича, имели хорошую квартиру, в которой одну комнату сдали вольноопределяющемуся Л. Гв. Гренадерского полка князю Чагодаеву. Его отец, кн. Сергей Юрьевич, быв. Виленский комендантский адъютант, но тогда уже живший на покое в Москве, мой большой друг, просил меня приютить его сына.

Молодой Чагодаев тогда только-что вернулся из Англии, куда попал перед войной, с балалаечным оркестром Андреева, как солист этого оркестра. По просьбе Английского Короля, Андреев оставил его в Лондоне, где он преподавал при Дворе, в гвардейском полку и давал частные уроки игры на балалайке. Вернувшись, он зачислился вольноопределяющимся и попал в Запасный батальон Л. Гв. Гренадерского полка, при коем тогда был создан прекрасный симфонический оркестр из военно-обязанных Петроградских музыкантов.

Родная его сестра, известная пианистка Ирина Энери, бывшая замужем за поручиком Л. Гв. Стрелкового полка Сухотиным, — была большая приятельница княгини Юсуповой и целые почти дни проводила у нее во дворце. Поэтому Сухотин был в дружеских отношениях с кн. Юсуповым и принимал деятельное участие в заговоре убийства Распутина. Об этом я знал от Чагодаева, а в день убийства и все его подробности.

Принято считать, о чем до сих пор все писали, что Распутина убил Пуришкевич. На самом-же деле в него стрелял и его фактически прикончил Сухотин. Но чтобы его не подвести, об этом решили скрыть и держать в секрете, а его выстрелы принял на себя Пуришкевич, — иначе ему-бы не поздоровилось. Если Великий князь Димитрий Павлович был сослан в Туркестан, то что-бы сделали с простым поручиком??

Я никогда об этом раньше не писал, но теперь, когда прошло, после убийства, свыше 40-ка лет, я думаю, что это можно и не скрывать.

Не так давно прочел я в газете, что в Париже в преклонном возрасте скончалась ясновидящая Тухолка. И мне сразу вспомнилось, когда я с Пионтковской бывал у ее приятельницы княгини Вадбольской где встречался с Тухолкой. Она была дама из высшего Петроградского общества замужем за генералом, крупным Петербургским чиновником, и ясновидением, как ремеслом, тогда не занималась. Влекла ее к Вадбольской, как и всех нас, карточная игра, «железка», которая процветала там в большом масштабе.

И вот, сидя, как-то, за обеденным столом, Тухолка обратилась ко мне с предложением: «Говорят, князь, что вы относитесь с насмешкой к моему гаданию. А вот хотите сейчас, после ужина, я дам вам сеанс ясновидения?» Я что-то промямлил в свое оправдание и согласился.

Встав из-за стола, прошли с ней в маленькую гостиную, Тухолка посадила меня перед собой и сказала: «Возьмите меня за руку и думайте только о том, что вы хотите, чтобы я вам сказала». Взяв ее за руку, я скоро почувствовал, как рука ее начала постепенно все больше холодеть, глаза помутнели, а на лбу ее появился пот.

— Вы думаете, начала Тухолка, об одной даме, ее здесь нет, она далеко отсюда. Подождите, подождите, я вам скажу где: она, она — в Вильно. Она жива. Зовут ее Ка-ка… Катерина. И сразу, после этого сна отдернула руку и встала.

Все это было так поразительно и верно. Я думал об одной даме Литовке, с которой расстался в Вильно, перед выступлением на фронт, и которую никогда больше не видел. Никто об этом в Петрограде не знал. Свой поразительный Божий дар г-жа Тухолка использовала в беженстве, зарабатывая тем деньги на свое существование.