Осколки прошлого

КНЯЗЬЯ ИШЕЕВЫ И МОЕ ЮНОШЕСТВО

Род наш внесен в VI часть родословной книги Тамбовской и Пензенской губернии и утвержден Департаментом Герольдии Правительственного Сената в достоинстве князей татарских Российской Империи.

Ведем мы свой род от мурзы Акчуры, вступившего в службу Великого Князя Московского Василия Ивановича и им пожалованного 10 мая 1509 года княжением над Копяльскою Мордвой.

Вот грамота Царя Василия Ивановича Шуйского, коей был пожалован наш предок Ишей мурза Барашев в 1608 году:

«Божией милостью Мы Великий Государь Царь и Великий Князь Василий Иоаннович всея Руссии Самодержец пожаловали есть Мы Темниковского Ишея мурзу Барашева в нынешнем в 116 году октября в 13 день были у нас крымские сейказы Аталык с товарищи и подали нам его Ишееву челобитную о княжении а в челобитной его написано: служил-де он нашу великие службы тридцать пять лет и на многих делах бивался и языки приводил и в …году как было боярину нашему и воеводе княжь Ивану Михайловичу с воры под Тулою, и он на том деле нам служил и бился явственно его взяли в полон и приветчи на Тулу били кнутом и медведем травили и на башню взводили и в тюрьму сажали и голод и нужду всякую терпел и с Тулы к нам пришел с вестью а дед его княжь Акчура был пожалован княженьем над Копяльскою Мордвою а после деда его, тем же княженьем был пожалован брат его двоюродный княжь Сатай Кулаев сын Акчурин; и брата де его князя Сатая не стало, детей после него не осталось и нам бы его пожаловать за его службу за полон, за вести, деда и брата его княженьем и мы великий государь царь и великий князь Василий Иванович всея Руссии, по челобитью Крымского царя послов за его Ишееву к нам службу и за полон пожаловали велели ему Ишею Барашеву деда и брата его князя Сатая княженье дати и нашу жалованную грамоту княженье велели есьмы ему дати и с четвертей княжь Ишею Барашеву в наше жалованье… потомуж… князьями вместе дана наша жалованная грамота на Москве лета 7116 года октября в 27 день. Государева царева и великого князя Василия Ивановича всея Руссии Самодержца диак Алексей Шатилов. Да на той же подписной грамоте подписано тако:

Царь Михаил Федорович, вступив на престол, признал и подтвердил эту грамоту, в доказательство чего и сделана следующая приписка в подлиннике: „Лета 7121 года мая 18 день Государь Царь и Великий Княжь Михайло Федорович всеа Руссии сии жалованные грамоты выслушав, князь Ишея Барышева пожаловал княженьем попрежнему по сей жалованной грамоте и не в чем ее рушить не велел а подписал Государя Царя и Великого Князя Михайла Федоровича всеа Руссии дьяк Семен Головин. За полонным терпением пошлин не взято“.»

Вышеприведенная грамота имеется в книге А. Н. Норцева «История русского дворянства и дворянских родов Тамбовской Губ»., где подробно описан и наш род. (Нью Йоркская Центральная Публичная Библиотека).

Я привел этот интересный документ, чтобы показать как писали тогдашние грамотеи, Царские дьяки.

Кроме того, в Литературно-Исторических Миниатюрах — выпуск 2-ой 1944 года, «Для немногих» Н. Клодницкий так изложил, в стихотворной форме, о нашем роде:

Мой отец, князь Петр Александрович Ишеев (род.1846 г.), по окончании Морского Корпуса, был морским офицером и служил в Балтийском флоте. Плавал за границей и участвовал в Русско-Турецкой войне.

В царствование Александра II, когда на Черном море строилась Императорская яхта «Ливадия», был назначен на эту яхту ревизором. Весь офицерский состав, во главе с командиром флигель-адъютантом Кроун, и команда, были посланы на яхту из Балтийского моря.

Отец плавал на «Ливадии» и когда они везли Великих князей Сергея и Павла Александровичей, «Ливадия» села на камень, который не был обозначен на карте, и затонула, близь мыса Тарханкут, в Черном море. Никто не погиб, все съехали на берег, где прожили с Великими князьями, в палатках, несколько дней. Командир яхты и отец, стоявший в момент аварии на вахте, были отданы под суд, который их оправдал.

Помню, что в кабинете у отца висела фотография этой яхты, а также рисунок углем, изображавший погоню за «Ливадией» турецкого броненосца и, подожженной русскими, горевшей турецкой фелюги.

По рассказу отца, турецкий адмирал-паша не открывал огня по «Ливадии», желая взять ее, что называется «живьем», как приз. Действительно, сначала броненосец нагонял яхту и с «Ливадии» в бинокль было видно, как турки пили уже шампанское. Но, по приказу командира, на яхте стали жечь все деревянные части, подняли пары до предела, ход прибавился и «Ливадия» благополучно ушла от турок, укрывшись в одном из портов.

Вскоре отец, из-за расстроенного здоровья, получил береговое место в Николаеве, где и дослужился до чина Генерал-майора по флоту.

Здесь, в Николаеве Херсонской губернии, 26 февраля 1882 года, я и увидел свет Божий.

Отец ликвидировал свое родовое имение в Тамбовской губ., построил в Николаеве дома и мы стали старожилами этого города.

О милый, славный, родной город, со своей чудной южной природой: урочищем «Спаек», на берегу широкого Буга, с его парком и «летним дворцом» и изумительным источником питьевой воды, которую «водовозы» развозили в больших бочках по домам.

За «Спаском» тянулось шоссе, пересекавшее, во всю их длину, ближние и дальние «Лески», с лесом акаций. Весной, при сплошном их цветении, «Лески», положительно, выглядели волшебно: точно осыпанные благоуханным, нетающим снегом. Ранней весной мы искали здесь подснежники и лесные фиалки, а осенью грибы.

В «Лесках» было множество ворон, которые страшно портили деревья, и на которых устраивались поэтому, регулярно, охоты. Мы, ребята, были у стрелков «на ролях собак» и на велосипедах свозили им убитых птиц. Убившие наибольшее количество, получали от города призы.

А изумительные фрукты: абрикосы, персики, черешни, крыжовник, смородина, малина, которых было так много в нашем саду. Урожай сада ежегодно, еще с весны, запродавался купцам. Его сторожили наемные люди, поставленные от покупщиков урожая. Но нам не возбранялось есть на месте сколько угодно. В саду была большая цистерна с дождевой водой.

Но, что больше всего запомнилось — это дыни и арбузы, особенно последние. Ничего не может быть вкуснее сочного, холодного арбуза с куском только-что испеченного, еще тепловатого ржаного хлеба.

Арбузы покупали в Николаеве возами. Стоил воз их тогда 2 рубля. Привозили их и сваливали в погреб, как дрова. К столу подавались только отборные, так называемые «монастырские», которые взрезывали тут-же, заставив его предварительно потрещать под нажимом рук того, кто его держал. Так проверялось насколько он созрел. Плохих не ели.

Каждое лето мы уезжали с матерью в имение Фетра Львовича Бобошко, Александрийского уезда. Жена его, урожденная Женя Краевская, наша быв. соседка, была большой, не смотря на разницу лет, приятельницей моей матери. Я помню ее гимназисткой выпускного класса и о том, как она вышла замуж) за Бобошко, крупного землевладельца и заядлого холостяка. Об этом тогда много говорили в Николаеве.

Возвращаясь по железной дороге из Харькова, к ней в купе вагона сел Бобошко, познакомился, влюбился и сразу, подъезжая к Николаеву, сделал ей предложение. И это был один из счастливейших браков.

У них мы проводили лучшие летние месяцы. Имение это, купленное у князей Кугушевых, имело раньше конный рысистый завод и там еще оставалось несколько производителей. На одном из них, красавце сером жеребце, я 11-ти летним мальчиком ездил самостоятельно на беговом кругу. Он был смирный, уже «на пенсии», но выехав на круг, вспоминал «былое», когда брал в Москве призы, и мне стоило больших усилий его сдерживать.

Бобошко разводил верховых лошадей. Он создал особую породу, соединяя Туркменскую лошадь с чистокровной Английской. Но имел также и чистокровных английских скакунов. Так его знаменитей «Змий» выиграл в Москве 100 верстную скачку.

Родной брат Федора Львовича, Александр Львович Бобошко, имение коего также находилось в Александрийском уезде, имел тоже конный завод, но разводил лошадей только для кавалерийского ремонта.

Можно сказать, что я почти «вырос на конюшне», ибо целые дни проводил среди лошадей, конюшенных мальчишек и жокеев. Вот откуда у меня любовь к лошади и почему я стал затем кавалеристом.

Вспоминается и прекрасное имение Богдановка, моей первой жены К. Н. Аркас, внучки генерал-адъютанта, адмирала и главного командира Черноморского флота Н. А. Аркаса.

Лежала Богдановка на реке Буг, где он особенно широк. На противоположном берегу едва можно было разглядеть село «Рыбацкое». От дома до реки, по красивому спуску, надо было пройти шагов двести. Берег был песчаный, дно совершенно гладкое, мягкое, точно бархатное.

Этот открытый дивный, сплошь песчаный берег, не уступал любому хорошему морскому «пляжу». Купаться здесь было большим наслаждением.

Кроме своего купанья, Богдановка славилась еще своей молочной фермой, поставлявшей в Николаев свои изделия, где Аркас имели молочную богдановской экономии.

Мать моя, урожденная Крусер, была из помещичьей семьи Херсонской губернии. Бабушка, со стороны матери, которую я помню очень старой, почти слепой, жила у нас и скончалась в 90 лет. А дедушка и два его взрослых сына жили круглый год в имении, которое было в 100 верстах от Николаева. Когда-то, выходцы из Германии, это была совершенно обрусевшая семья, т. к. моя мать даже не говорила по немецки.

Летом Крусер жили еще в громадном имении Скаржиских, постоянно бывших за границей, которое Крусер у них арендовали. Это красивое степное имение, с большим барским домом, находилось за городом Вознесенском, куда мы ездили с матушкой летом на пароходе по Ингулу, а затем дальше на лошадях.

Дед и его сыновья были настоящие «хлебопашцы», большие знатоки своего дела, и имения их находились в блестящем состоянии.

Дедушку я помню также в преклонном возрасте, но еще очень бодрым и энергичным стариком. Он был блестящий стрелок и страстный охотник, брал всегда меня с собой и обучал стрельбе.

Запомнилась интересная охота на дроф (или драхва), с подъездом на бегунках. Эта громадная птица (больше индюка), очень хитрая и чуткая, иначе к себе не подпускает.

Но не суждено мне было наслаждаться долго всеми благами домашней жизни. Уже 12-ти летним мальчиком я был отвезен в Одессу и помещен в пансион Михайлова. Помещался он по Малофонтанской дороге, в красивой даче русского стиля.

Сам Михайлов был большой оригинал: одевался в костюмы особого покроя и носил постоянно серый старомодный цилиндр. Его знала, кажется, вся Одесса. Но знаменит он был еще и своим Сибирским иноходцем «Меньшиком». Обогнать его не мог ни один одесский рысак.

Михайлов ежедневно выезжал кататься и, по очереди, брал нас, мальчишек, с собой. Какое было наслаждение, сидя верхом на «бегунках» и обхватив за спину Михайлова, мчаться на «Меньшике», который, точно птица, летел по воздуху…