Осколки прошлого

Я, со своими друзьями, Борисом Решетиловым и Андрюшей Бюллером, собирался выйти в один полк. Но трех вакансий в один полк не было. Они взяли две вакансии Нарвского полка, а я Смоленского. Правда, затем из Николаевского училища пришла, оставшаяся там, вакансия Нарвского полка и я мог ее взять. Но уже была готова форма, я сжился с мыслью о Смоленцах и менять не стал. И впоследствии не пожалел: в Нарвском полку были традиции не в моем вкусе. Со мной в Смоленский полк, с военно-училищных курсов, вышли еще 3 юнкера: Волков, Князев, и фон Гаудец.

Я своего будущего полка совершено не знал и сознаюсь, что выбрал его исключительно из за формы. Смоленские Императора Александра III драгуны, а с 1908 года и уланы, были одним из старейших полков в кавалерии. Имели на погонах вензель Императора, а на пуговицах Императорские короны.

Полк этот стоял раньше на юге, в Полтавской губернии, но когда почти вся кавалерия была передвинута, по милости Военного министра генерала Вановского, на западную границу, попал в Александровский штаб, близ гор. Волковишки, Сувалкской губ., как это официально значилось в дислокации.

Александровский штаб находился в 20-ти верстах от Прусской границы. Здесь были построены разные здания: офицерского собрания, канцелярии, офицерских квартир, нестроевой команды, трубачей, разных мастерских, кузни, двух лазаретов, помещения и конюшни для 2-ух эскадронов. Остальные 3 эскадрона были размещены по обывательским квартирам в городе, а один, почти на самой границе, в местечке Вержболово. Эскадрон этот сразу, по объявлении мобилизации, занимал железнодорожную станцию Вержболово.

После производства полагался 28-дневный отпуск, который я, с наслаждением, провел дома, а затем уже поехал в полк.

Смоленскими драгунами командовал генерального штаба полковник В. Косов. Явившись ему, я был зачислен в 3 эскадрон и назначен помощником начальника учебной команды. Это было исключением, чтобы только что вышедший в полк молодой офицер, был назначен на такую должность. Но Косов сказал, что назначает меня, как окончившего трехгодичные курсы.

Начальник учебной команды штаб-ротмистр Богородский, только что окончивший Офицерскую кавалерийскую школу, занимался исключительно верховой ездой, а все остальные занятия в команде возложил на меня. Так я сразу, со школьной скамьи, стал «лектором» по многим предметам. Командир полка частенько заходил в класс и проверял познания моих учеников. Но на счастье, всегда вызывал таких, которые знали, что называется «на зубок». И все сходило благополучно.

Но продолжалось это у меня недолго. Был получен приказ отправить в Ригу, в распоряжение Командира 20 корпуса, два эскадрона. Это было начало 1905 года, первой вспышки революционного движения.

Косов назначил 3 и 6 эскадроны, которыми командовали уроженцы Прибалтики ротмистра Юргенен и Самсон фон-Гиммельстиерна. В числе 4-х, назначенных в эскадроны офицеров, был и я. Командиром дивизиона шел подполковник Попов, у коего я исполнял обязанности дивизионного адъютанта.

Отправили нас по железной дороге и, когда мы прибыли в Ригу на вокзале, нас встретили представители от города: два господина в черных сюртуках и цилиндрах.

Эскадроны поставили на городской скотобойне, а офицерам отвели номера в ближайшей гостинице, при чем предупредили, что за все, включая и еду, платит город. По вечерам присылали ложу в театр, или цирк. В общем, ухаживали за нами во всю. Да и немудрено: город был богатый и мог разрешить себе эту роскошь. И несмотря на то, что мы получали от Военного ведомства суточные деньги, платил нам таковые и город.

Поражала нас чистота, царившая в Риге. Улицы там мыли щетками с мылом. Парки и сады содержались образцово. Полиция, единственная тогда в России, оплачивалась так, что взяток не брала.

Был я послан раз со взводом в помощь полиции и поместили нас в сыскной полиции. Это было прекрасное здание в самом центре города. Начальник сыскного отделения Кошко показал мне оборудованный им кабинет. Это был настоящий музей, со множеством всяких воровских инструментов. Впоследствии, назначенный начальником Московской сыскной полиции, Кошко стал в своем роде знаменитостью и выпущенная им книга наделала, тогда, много шуму.

Все шло спокойно. Никаких столкновений у нас с народом не было. Один взвод посылался ежедневно на фабрику «Проводник», где лошадям отпускали овес, а солдат фабрика кормила обедом. А остальные оставались на скотобойне и солдаты, от нечего делать, часами стояли и смотрели, как убивают скотину.

Офицеры не скучали и жили мы в общем припеваючи. Но в один прекрасный день зазвонил телефон и дежурный писарь, из Штаба корпуса, просил к телефону Командира дивизиона.

Я сообщил, что подполковника Попова сейчас нет, а у телефона адъютант дивизиона. Через несколько минут он сказал, что со мной будет говорить Начальник штаба корпуса.

У телефона генерал Эбелов, — услышал я, — в уездах начались аграрные беспорядки. Ровно через два часа дивизиону выступить походным порядком в Митаву, в распоряжение Курляндского губернатора.

Я попробовал было увеличить срок выступления на один час, но в ответ услышал: «я вам сказал ровно через два часа, исполняйте, то, что я вам приказываю». Это был тот педант генерал, к которому мы явились по прибытии в Ригу и который, указывая подполковнику Попову на стул, а затем мне, — говорил: «садитесь на этот стул».

И так кончилось наше привольное житье в Риге. Я разыскал Попова, доложил ему о приказе Эбелова, и дизизион выступил в Митаву.

Ригу с Митавой соединяло прекрасное сороковерстное шоссе. Быстро пройдя это расстояние, мы подошли к широкому мосту через реку Аа, на другой стороне коей лежала Митава, а на возвышенности красовался исторический замок, где был похоронен Бирон.

Подполковник Попов, явившись Курляндскому губернатору, получил от него распоряжение: дивизион разделить на 4-ре части. Я был послан с полуэскадроном в гор. Тальсен, другой полуэскадрон, с поручиком фон Вильбоа и командиром эскадрона, ушел в имение барона Бера. Полуэскадрон другого эскадрона, с поручиком Королевым, — в имение Донданген, барона Остен-Сакена, а другой, с поручиком Назаровым, — в Виндаву. При нем находился командир эскадрона и подполковник Попов.

Дивизион Смоленского полка был первой кавалерийской частью, прибывшей в 1905 году в Курляндскую губернию. В дальнейшем там были уже части из всех кавалерийских полков Виленского округа, а также и гвардейской кавалерии. Были, даже, и морские батальоны.

В Тальсене я расположил полуэскадрон на окраине города в большой конюшне, не деля его на мелкие части, и установил дежурства. Сам жил в гостинице, но по ночам обходил помещение солдат и конюшни, проверяя дневальных и дежурных.

Местное латышское население относилось к нам не особенно дружелюбно и надо было быть всегда на чеку. Впоследствии это и подтвердил случай с моим бывшим однокашником, корнетом Измайловым.

Командуя полуэскадроном Псковских драгун, он расположился в гостинице, в самом центре гор. Тукума, поместив там же солдат и лошадей. Латыши эту гостиницу ночью подожгли и устроили засаду. Начался пожар.

В панике, с просонья, на неоседланных лошадях, выскакивали драгуны на улицу, а с ними и их командир. В это время из противоположных домов по ним стреляли. Было много раненых.

Измайлов получил три заряда из дробового ружья: два в ноги и один в голову. Тяжело раненый долго лечился, а затем, при содействии шефа своего полка Императрицы Марии Федоровны, был переведен в Придворное конюшенное ведомство.

В Тальсене было сравнительно спокойно и гражданские власти меня особенно не беспокоили. Как-то помощник Начальника уезда Грунт попросил меня содействовать ему при обыске, который он должен был произвести на кирпичном заводе, в нескольких верстах от города.

Я взял с собой несколько драгун и, вместе с Грунтом, отправился на этот завод. Подъехав к небольшому домику, который занимал главный мастер завода, Грунт попросил меня к передней и задней дверям дома поставить часовых и никого из дома не выпускать.

Осмотрев кругом дом и поставив к дверям драгун, я вошел в комнату, в которой за столом сидела дочь мастера завода и какой-то молодой человек. Стал ждать, пока в другой комнате происходил обыск. Наконец дверь открылась и вошедший Грунт сказал: «Ну, кажется, кончил. Ах, да, молодой человек, мне надо и вас обыскать. Пожалуйте-ка сюда». Он встал и подошел к Грунту, который стал его ощупывать и не заметил, как он, в это время, умышленно уронил на пол кусочек скомканной бумаги.

После обыска, Грунт пошел собирать свои бумаги, а «молодой человек» сел опять за стол и пристально уставился на эту бумажку, которая лежала на полу, между мной и столом.

Я сидел недалеко на стуле и в руках у меня был стек, которым я стал лежавшую бумажку постепенно приближать к себе и наблюдать за ним.

Не выдержав моего взора, он бросился на меня, но я раньше успел схватить бумажку и инстинктивно зажать ее в левой руке, а правой отбросил его к стене. Но он отскочил и почти в упор в меня выстрелил. Я был на волосок от смерти, ибо пуля попала в стену на вершок в сторону от моей головы. Револьвер он успел перед обыском передать сидевшей с ним дочери мастера, своей невесте.

Не хватило у молодого революционера выдержки. Я вначале, попросту, забавлялся клочком бумажки. И возможно что подняв ее и развернув, выбросил-бы как ненужный хлам. Написано на ней было по латышски, языка этого я не знал.

Но Грунт, прочтя написанное, сказал: «Вот мне-то вас молодой человек и надо, я должен вас арестовать». На бумажка был собственноручно написан им заголовок революционной прокламации.

Когда произошел выстрел, в комнату вбежали, стоявшие у дверей драгуны и набросились на стрелявшего, но я приказал его не трогать. На подводе, с двумя конвоирами, он был отправлен в тюрьму. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

В один воскресный день в местечке Сосмакен был церковный праздник и ярмарка. Предполагался большой съезд окрестных крестьян и я получил распоряжение отправить туда взвод драгун. Ради развлечения, я поехал туда со взводом сам, а в Тальсене оставил бывшего со мною вахмистра эскадрона, сверхсрочного служащего, имевшего уже на рукаве за это два шеврона, — на которого мог вполне положиться.

Был чудный солнечный день и, подходя на рысях к Сосмакену, мы увидели красивую картину: празднично разодетую громадную толпу народа, вышедшего на окраину местечка.

Сначала я не мог понять, что сие означает. Даже мои драгуны насторожились и повытаскивали нагайки, которые они понаделали себе еще в Риге, от нечего делать, на фабрике Проводник.

Я перевел взвод на шаг и медленно стал подходить к толпе. Но при нашем приближении народ стал кричать «Ура!»

Мужчины бросали вверх шапки, а женщины махали разноцветными платками. Оказалось, что местные жители никогда еще не видели кавалерию. И, узнавши от пастора об ее прибытии, высыпали нас встречать и приветствовать. Праздник сошел благополучно и порядок нигде нарушен не был.

Сидя за обеденным столом в доме пастора, я был вызван к телефону. Говорил Командир дивизиона, который приказал мне немедля идти в Донданген и выяснить, что там происходит у поручика Королева.

Почти целый полуостров Донданген, северная оконечность Курляндской губернии, принадлежал барону Остен Сакену. Это было громадное майоратное имение в 80 тысяч десятин земли, из коих 33 тысячи десятин было одного леса. Громадный трехэтажный замок, формой четырехугольнику, имел внутри большой двор. Внизу были всевозможные службы, во втором этаже апартаменты барона, а третий предназначался исключительно для приезжих гостей.

В Курляндии сельских поселений не было, какие имелись в большей части России. Каждая усадьба представляла там отдельный хутор. Латыши были, в сравнении с нашими крестьянами, много культурней. Почти все были грамотны и в каждом доме вы могли найти газеты.

Остен-Сакен, несмотря на огромное богатство, был очень скуп и мелочен. Рассказывали, что с майоратного имения, перешедшего к нему, как старшему в роде, он не давал ни копейки своему родному брату, который бедствовал и служил мелким чиновником в Митаве.

Латыши его ненавидели. Достаточно было, чтобы один из них взял из его леса, хотя-бы, ветку, как он тащил его в суд. Поражало и нас, русских людей, его скотское с ними обращение. Я сам видел, будучи у него в кабинете, как входивший крестьянин становился на колени и затем полз на них, чтобы поцеловать у него руку. Неудивительно поэтому, что революционеры избрали, для своих первоначальных экспериментов Курляндию.

Когда я прибыл в имение Донданген, то застал там такую обстановку. Тося Королев забаррикадировался в замке: ввел во двор полуэскадрон, сделал запасы продовольствия и фуража, а сам, будучи в натянутых отношениях с владельцами, сидел у себя безвыходно в комнате и попивал, чему способствовал управляющий имением, снабжавший его с винокуренного завода спиртом.

Кроме полуэскадрона драгун, находилась там еще и рота пехоты. Ротой этой командовал, и был единственный в ней офицер, прапорщик запаса. В том году Русско-Японской войны только регулярная кавалерия была в относительном комплекте, а в пехоте ощущался большой недостаток офицеров, которых посылали на пополнение полков в Манчжурию.

В роте этой не все было ладно. Солдаты были недовольны прапорщиком, который их плохо кормил. И раз рота поэтому взбунтовалась, а прибежавший к поручику Королеву, которому рота, как старшему, была подчинена, фельдфебель доложил, что прапорщик сидит в ванне и к солдатам идти не желает. Видимо он их побаивался и авторитетом не пользовался. Ясно, что рота была не в порядке. Я доложил обо всем этом Попову и роту эту, через некоторое время, заменили другой. А пока эта замена состоялась, я должен был сидеть в Донгангене.

В первый день моего приезда, я был приглашен бароном к обеду. Кроме сюртука на меху, в котором я выехал в Сосмакен, у меня ничего другого не было. Но отказаться было неудобно, ибо Королев демонстративно не выходил к их столу и еду ему подавали в его комнату. Я уговорил Королева и он, ради меня, согласился пойти на обед.

Семья у барона была большая: около дюжины детей, самого барона, баронессы, двух бабушек и если к ним прибавить гувернеров и гувернанток, то за стол садилось человек 20-ть.

Этикет здесь был особый. Когда мы вошли в большой зал, к нам сначала вышел барон. Затем мы долго ждали. Наконец, появилась с детьми баронесса. Барон нас ей представил. Она милостиво кивнула головой, но руки нам не подала.

Потом все проследовали в мрачную столовую, со множеством на стенах рогов различных зверей. Обед тянулся бесконечно. Вин на столе не было. К каждому блюду полагалось особое, при чем его обносили, стоявшие за спиной, ливрейные лакеи, но больше налитой полрюмки, вам не предлагали. Это очень не нравилось Тосе Королеву.

Под предлогом своего сюртука, в котором я изрядно пропотел на обеде, а Королев по установленному им ранее порядку мы больше на обеды не ходили. Еду нам подавали отдельно и недостатка в вине не было.

Приехавший как-то Начальник уезда предупредил нас, что, по имеющимся у него сведениям, латыши собираются в одно из воскресений, после службы в кирке, дать нам настоящий бой и что у них есть много припрятанного огнестрельного оружия. На это подбивают их приехавшие агитаторы, советуй ворваться в замок и рассчитаться с ненавистным им бароном.

Мы решили принять меры. Я ввел во двор замка и свой взвод. Перед замком выкопали окопы. В воскресенье с утра в них дежурила полурота. А полуэскадрон был поседлан и держался наготове.

Но увидя принятые нами меры, латыши не решились выступить открыто и все сошло благополучно. А на другой день, по настойчивому требованию Начальника уезда, барон, со всем своим семейством, выехал в Ригу.

Вскоре пришла новая рота… Я возвратился со взводом в Тальсен. А Королеву было приказано сдать «бразды правления» в Дондангене новому ротному командиру капитану и присоединиться к своему эскадрону в Виндаве.

Скука в Тальсене была изрядная. Романов не было, ибо ухаживать за латышками было опасно. Кроме старика Воинского начальника, я ни у кого не бывал. Но продолжалось это, к счастью, недолго.

В один прекрасный день вызвал меня к телефону подполковник Попов и сообщил, что получена телеграмма с приказанием командира полка вернуть меня немедля в штаб полка. И, как только в Тальсен приедет командир эскадрона, ротмистр Юргенсен, чтобы я со всеми вещами отправлялся в Волковишки. На мой вопрос: зачем меня требуют? Он ответил: «Я и сам ничего не знаю».

Приехал Юргенсен и я, собрав свои вещи, выехал в Александровский штаб. И только там узнал, что назначен Полковым адъютантом. Оказалось, что с новым Начальником дивизии, генерал-лейтенантом бароном Бистрам, когда он принимал полки, произошел ряд инцидентов: в Новороссийском полку его понесли в экипаже полковые лошади, в Елисаветградском сломалась под ним кровать, а в нашем, чуть было не сшиб его с лошади трубач. За это и принесен был в жертву полковой адъютант штаб-ротмистр Сидоров, вместо которого я и был назначен.

Назначение молодого офицера полковым адъютантом, не прослужившего еще и года в полку, многих поразило, а некоторым и не понравилось. Дело в том, что в полку было две партии, возглавляемых двумя полковыми дамами. К одной из этих партий принадлежал Сидоров, а командир полка желал, чтобы адъютант был «беспартийный», почему и избрал меня, еще не бывшего у ног полковых «фавориток».

Вскоре ко мне на квартиру явился ротмистр Матушевич, муж одной из этих дам, и начал меня уговаривать, чтобы я отказался от должности полкового адъютанта. Но я ему ответил: что на службу не напрашиваюсь и от службы не отказываюсь. Постепенно все улеглось и с этим помирились.

А затем судьба мне уготовила: быть полковым адъютантом при 4-ех командирах полка.