Осколки прошлого

За несколько дней до занятия Одессы большевиками, мне удалось уехать на пароходе в Ялту. Еще в Одессе, Комендант города генерал-майор Антонович, которого я знал, когда он был капитаном в Штабе Виленского военного округа, старался меня «завербовать» в Армию, но я уклонился от этого, сославшись на свою болезнь.

Попав же в Крым, я решил, что пора наконец и мне служить. А потому явился в Ялтинское Комендантское управление и был назначен помощником полковника Грена, командира Охранной роты названного управления. Грена я хорошо знал, как адъютанта Командующего I армии ген. Ренненкампфа. Жил он в реквизированной прекрасной даче какого-то богатея, куда устроил и меня.

Комендантом Ялты в то время был полковник л. гв. С. Петербургского полка Корчинский. Поляк по рождению, он в один день, погрузив на турецкую филюгу автомобили и еще какое-то комендантское добро, уплыл в неизвестном направлении. Потом стало известно, что он перешел в Польскую армию.

Вскоре после моего приезда в Ялту, по распоряжению Главного Командования, была образована Ялтинская эвакуационная комиссия. Англичане собирались, в случае эвакуации, вывезти всех желающих. А потому в Ялте, у мола, постоянно стоял Английский миноносец, на который доставлялись списки лиц, подлежащих эвакуации.

Председателем этой комиссии был назначен Начальник гарнизона генерал Зыков, членами: Начальник Ялтинского уезда граф Голенищев-Кутузов и от медицинского ведомства профессор Алексинский. А секретарем комиссии — я.

Фактически вся работа лежала на мне. В гостинице «Россия» у меня была канцелярия, куда являлись и записывались лица, желающие эвакуироваться. Списки этих лиц периодически представлялись на миноносец. Для связи с англичанами состоял ротмистр князь Оболенский.

Но когда, после генерала Деникина, Главнокомандующим был назначен генерал Врангель и ориентация стала французской, комиссия эта была упразднена. Французы, видимо, никого вывозить уж не собирались.

В это время Комендантом и Начальником гарнизона Ялты был назначен Императорский стрелок полковник Колотинский. А я — Председателем комиссии по разгрузке и каботажному плаванию Ялтинского порта.

Строго говоря, никакой комиссии не было и я не знаю, почему так «сложно» называлась эта должность. У меня был всего один помощник офицер и два писаря, а канцелярия помещалась в двух небольших номерах гостиницы «Марино». И вся работа заключалась в выдаче воинским чинам разрешений (пропусков) на пассажирские пароходы.

Подчинялся я непосредственно генералу Березовскому, от которого из Севастополя получал телеграммы, с указанием: какое количество свободных мест имеется на пароходе. Делалось это с целью, чтобы воинские чины не лезли, самовольно, без разрешения, на пароходы, и тем не вносили-бы беспорядок.

Невдалеке от Ялты, в чудесной Массандре, жил мой двоюродный брат кн. Борис Александрович Ишеев. Он, имея звание ученого винодела, был одно время Инспектором виноделия в Петербурге, а затем много лет служил в Удельном ведомстве, будучи одним из виноделов Главного Массандровского подвала.

Их было там трое. Андрущенко, заведующий белыми винами, Михайлов — красными, а брат заведывал крепкими, дессертными и шампанским. Главным же виноделом был там старик-француз (если память мне не изменяет) — Массано. Получал он в год 12 000 рублей, сумма по тем временам не малая. И это при казенной меблированной квартире, выезде и, конечно, не малой годовой порции вин. А «работа» старика заключалась только в следующем. Приходил он на часок посидеть на скамейке перед входом в подвал. Один из виноделов выносил ему в стакане пробу так называемого «больного» вина. Продегустировав его и немного подумав, он говорил, что с вином надо сделать, чтобы его «вылечить». Он был большим мастером своего дела.

Много лет подряд я отдыхал летом у брата в Массандре и, конечно, был посвящен им во многие детали производства вина. Кто в России не знал Удельных вин? Но относились, к сожалению, к этим прекрасным винам вначале с каким-то пренебрежением, поставив себе вообще, за правило: «Что русское, то плохо». И оценили их вполне только во время Великой войны, когда при Дворе, кроме Удельных вин, других не пили. Оценили и шампанское «Абрау-Дюрсо». Но, конечно, оно не могло равняться шампанскому французскому.

Не раз говорил мне брат, что, несмотря на французскую лозу (из Шампани), и лучшую, чем во Франции, выделку, — они не могут устранить ту «горчинку», которая была свойственна шампанскому «Абрау-Дюрсо». А причиной тому была южно-бережская почва, на которой французская лоза не давала того винограда, который произрастал в Шампани.

Не даром во Франции только то шипучее вино, которое производится в Шампани из местного винограда, имеет право на звание шампанского. Остальные же шипучие вина, производимые в других провинциях Франции, называются Мусе, хотя многие из них нисколько не уступают по качеству хорошему шампанскому.

Из частных виноделий известны были Молоткова, Такмакова и прелестный «Гурзуф», принадлежавший отцу моего друга и однокашника по Морскому корпусу, мичмана Губонина, который погиб на броненосце «Ослябя» в Цусимском бою.

Но лучшим из них было виноделие князя Голицина, в его крымском имении «Новый Свет» близ Судака. Князь — большой любитель и знаток виноделия, посвятил всю свою жизнь ему. Перед коронацией, он, будучи за свой либерализм «в опале», выпустил, как тогда говорили «в пику» Удельным, не плохое шампанское, для чего выписал из Англии специалиста, так называемого «шампаниста». Но вино это, как русское, успеха не имело.

Не могу не упомянуть здесь, что из «крепких» вин в Уделах был замечательный по своему качеству, так называемый, «Красный портвейн». А из дессертных, любимое вино Государыни Александры Федоровны, «Лакрима Кристи». Вино это производилось в ограниченном количестве и в последние годы в продажу не поступало, а шло исключительно к Царскому столу.

Во время происходящего сбора винограда, я навещал брата в большом Удельном имении Ай-Даниль, где он руководил сбором и выжимкой винограда. К столу нам подавали целую корзинку чудесного винограда. И каких сортов в ней только не было? Одна гроздь — лучше другой. А для питья подавалось всегда только легкое вино (вторая выжимка, вроде кваса) прозванное виноделами «Петио». Других вин, как дегустатор, брат не пил. Но ему, как вообще каждому виноделу, полагалась порядочная годовая порция вин. И оно, большей частью, попадало ко мне.

Вспоминаю, как Крымское правительство, нуждаясь в валюте, зафрахтовало иностранный пароход, погрузило на него большое количество Удельного вина (в бочках) и отправило его для продажи за границу. С ним, как специалист, был послан мой брат.

Продать это вино удалось только в Англии, где фирма, купившая его, пригласила брата на службу до окончания его разлива. Затем брат вернулся в Россию и продолжал служить на Массандровском подвале. Дальнейшая его судьба мне, к сожалению, неизвестна.

Здесь мне опять пришлось приобщиться к моему, любимому поприщу — театру. Зашел ко мне, как-то, в канцелярию, служащий Освага, быв. оперный артист Кларин-Делорм и начал уговаривать меня устроить на товарищеских началах оперные спектакли. Все мол для этого имеется: артисты, хористы театр, костюмы и оркестр. Я ему сказал, что с радостью возьмусь за это, но только должен раньше переговорить с Начальником гарнизона.

Полковник Колотинский ничего против этого не имел и сразу у нас закипела работа. Кларин взял на себя постановочную часть, а я все остальное.

Театр в Городском саду был арендован известным опереточным антрепренером С. Н. Новиковым и потому первый наш спектакль пришлось устроить в театре Дома Императора Николая II, построенного Царем и подаренного им городу. В нем имелась новая, прекрасно оборудованная сцена. Но неудобство этого театра заключалось в том, что он находился далеко от центра. Затем мне удалось переснять театр у Новикова и все следующие спектакли состоялись уже в Городском саду.

В то время в Ялте играл, под управлением Бутникова, прекрасный симфонический оркестр Главнокомандующего. По моей просьбе, заведующий оркестром полковник, разрешил выделить из него часть специально для оперы. Нашлось много оперных хористов, певших по церквам, и из них один хорист сформировал отличный оперный хор. Была в Ялте постоянная прекрасная костюмерная. И нашелся даже балет.

В состав нашего товарищества вошли: сопрано Епанешникова, прекрасная певица и музыкантша, окончившая с золотой медалью Московскую Филармонию, сопрано Соколовская, меццо-сопрано Куницина, петербургский тенор Кларин-Делорм, баритон Харьковской оперы Дубовенко, артист Императорских театров — бас Жарковский. Остальные добавлялись по мере надобности. Музыкальная часть была в руках Шаца, известного Петербургского аккомпаниатора.

Открыли мы «Фаустом» Гуно. Спектакль прошел с большим успехом. В местной газете писали: «Оперное товарищество, прикрывшись скромным названием „Комической оперы“, для открытия своих спектаклей, поставило „Фауст“ Гуно. Но ничего комического в этом не было. Это был подлинный „Фауст“». Затем шли похвалы всем исполнителям.

Окрыленные этим успехом, мы повторили «Фауст» два раза в театре Городского сада. Затем поставили «Риголетто» с одной итальянкой, певшей Джильду.

Но самым удачным нашим спектаклем были «Корневильские Колокола» — эта очаровательная, такая «певучая», старая, бессмертная оперетта Планкетта! Что ни акт, то увлекательные мелодии! Есть, что напевать, выходя из театра! Ведь столько людей до сих пор мурлычат под нос:

И даже не знают, что эта мелодия — один из прелестных напевов «Корневильских Колоколов».

Роли в этой оперетте разошлись очень удачно. Епанешникова — бойкая Серполетта, Соколовская — интересная Жермен, Кларин-Делорм — прекрасный Гранише, Дубовенко — блестящий Маркиз де Корневилль, Ардатов — прекомичный Старшина и Жарковский незаурядный Гаспар. Обычно в оперетке эту роль играют комики: и преподносят излишнюю мелодраму. Но Гаспар — эта одна из редких драматических ролей в оперетке, со множеством оттенков, — требует особого исполнителя и Жарковский был в ней великолепен. Не даром и Шаляпин пел, как-то, Гаспара в Царскосельском театре в Высочайшем присутствии.

«Корневильские Колокола» прошли у нас с большим успехом несколько раз и даже на открытой сцене в Городском саду. Вспоминаю, как раз, чуть было, не пришлось отменить спектакль.

Певший Маркиза де Корневилль артист Дубовенко, душа нашего товарищества, прислал мне утром, в день спектакля, записку с извещением, что он сильно простужен, но постарается приложить все усилия к тому, чтобы участвовать в спектакле. За час до начала, я получил от него вторую записку, где он писал, что у него сильно поднялась температура и он, к сожалению, петь не может.

Что было делать? Дублера у нас не было. Все билеты были проданы и отменить спектакль не было никакого расчета.

Уже начала собираться публика. Все артисты были одеты и загримированы. А я был в кассе и хотел уже распорядиться выдавать обратно деньги. Как вдруг ко мне прибежал один из хористов и сообщил, что в театре, среди публики, находится артист театра «Миниатюр» из Симферополя, который знает партию Маркиза и может заменить Дубовенку.

Но прежде чем вести с ним переговоры, я попросил Шаца проверить по клавиру, знает ли он эту партию. Отзыв Шаца был утешительный.

Зная, что от него зависит быть спектаклю или не быть, он заломил с меня фантастическую сумму, но я предложил ему — ровно половину. Немного подумав, он согласился, желая, видимо, выступить в спектакле при переполненном зале. Костюм с Дубовенки был ему не по плечу и на маркиза он мало походил, но пел и держался уверенно. А главное — спас спектакль.

Вспоминаю, как, по поручению Начальника гарнизона, я устроил в театре Городского сада, в пользу Добрармии, грандиозный концерт.

Мною была выпущена громадная афиша, на которой крупными буквами было обозначено: «Мобилизация всех артистических сил Ялты». А затем перечислялись имена всех исполнителей.

Участвовали все артисты моего «Оперного товарищества», хор, оркестр Главнокомандующего, бас Императорской оперы Серебряков, Павел Троицкий и мн. другие. Но главной притягивающей силой была Плевицкая.

Много труда мне стоило найти ей аккомпаниатора. Она плохо разбиралась в нотах — и все напевала пианисту по слуху. Ни один из аккомпаниаторов ее не удовлетворял и только молодой, талантливый Петербургский пианист, Орланский пришелся ей по вкусу.

Концерт этот прошел, как в художественном так и в материальном отношении, с огромным успехом.

И еще один благотворительный вечер в гостинице «Россия», который устраивала, жена Главнокомандующего баронесса Врангель. Устройство на нем киосков и концертной программы было поручено мне.

В то время в «России» жило много богатой публики. Москвичи: Грибовы, Тарасовы, Перловы, Асеевы, Исаевы и другое знатное купечество. А потому киоски с шампанским торговали на славу. Много съехалось знати и с ближайших курортов. Обращал на себя внимание генерал Зыков своей красочной формой Туркестанского конного полка.

Концертная программа также имела большой успех. Дуэты и квартеты из опер, а также отдельные выступления лучших артистических сил Ялты. Вспоминаю, как мне удалось привлечь к участию, бывшую Испанскую танцовщицу, жену известного художника Мясоедова, обольстительную андалузскую красавицу. Она имела потрясающий успех. Конферировал, также нигде не выступавший, известный кинематографический артист и режиссер Стрижевский.

Незадолго до эвакуации, был учрежден Ялтинский Военно-Административный Район, начальником коего был назначен генерал-майор Бар, а Начальником штаба полковник Эверт. И я, приказом по этому району, № 403 от 3/16 октября 1920 года, был назначен состоять, с оставлением в занимаемой должности, при Штабе названного района.

Часто из Севастополя приезжал в Ялту Дежурный генерал Архангельский, где у него, на одной из дач, жила семья. Постоянно заходил ко мне за получением места на пароход. И всегда удивлялся, почему Начальник гарнизона не представляет меня к производству в подполковники. Правду сказать, интересовало это меня мало и я никогда не заикался об этом Колотинскому. В Феодосии такую-же должность, как я, занимал полковник Кутепов (брат генерала). Так я и остался ротмистром, Царского производства за выслугу лет в 1916 году.

ЭВАКУАЦИЯ

Эвакуировался я на пароходе Русского О-ва пароходства и торговли «Цесаревиче Георгии». Комендантом на него был назначен генерал-майор Судебного ведомства Савицкий, а я его помощником.

Шел этот пароход под флагом Красного Креста, так как на него были погружены больные и раненые из Ялтинских госпиталей и санаторий. Также генерал Бар со своим штабом и много генеральских семейств, главы которых были в Севастополе. Так, под мое попечение, была отдана семья генерала Архангельского.

На пароходе я организовал приготовление горячей пищи. Успел погрузить, в самый последний момент, заказанную заранее, — выпечку хлеба. В общем «Цесаревич Георгий», в сравнении с другим пароходами, был в лучшем состоянии и не так перегружен. Многие имели каюты. Сам я помещался в одной каюте, которую разделял с одним интендантским чиновником, благодаря которому мы имели запасы разных круп и других продуктов.

В дороге этот чиновник рассказал мне, как ему удалось погрузить на наш пароход очень ценный, валютный груз табака и вина в бочках. И как местные большевики уговорили его, обещая ему службу у них и все другие блага, — этого не делать.

А вот затем, я встретил его уже в Константинополе в очень подавленном состоянии. И он стал мне жаловаться, как с ним не благородно поступило Добровольческое командование: продало очень выгодно, погруженный им табак и вино, — а о нем забыли. И, что ему теперь приходится стоять, чуть-ли не с протянутой рукой, на Галатской лестнице.

«Цесаревич Георгий», как пассажирский пароход, был сильно, а главное, благодаря спешке, не правильно нагружен, с большим креном на правый борт. И командир боялся, чтобы не была плохая погода. Но, к счастью, море было сравнительно спокойно. И в Босфор вошли мы благополучно.

Свыше 190-ти кораблей флотилии Врангеля усеяли этот рейд. Это был клочек пловучей России, не пожелавшей остаться под большевицким ярмом.

Здесь всех нас пересадили на небольшой пароход и отправили во французский лагерь Сан Стефано, а «Цесаревич» — с больными и ранеными ушел дальше.

К счастью, я, как имевший заграничный паспорт, был выпущен французами скоро из лагеря и уехал в Константинополь, перейдя на положение беженца.