Отец Иоанн Кронштадтский

Великий Человек

Жизнь о.Иоанна Кронштадтского, в смысле особенных событий, не сложна и не богата фактами. И в общем она была известна тем, кто чтил и знал его. И о ней написано было немало книг и брошюр. Рассказать об отце Иоанне можно было в нескольких словах: сын дьячка, учился в духовной школе и семинарии, а потом и в академии; поступил затем священником в Кронштадт, от которого и получил свое славное имя. Прослужил здесь, не переменяя места, 53 года. Был законоучителем в городской гимназии 27 лет. И в Кронштадте же скончался на 80-м году своей жизни. «Вот и все!» – так просто он сам закончил однажды свою автобиографию.

И однако же слава его в русском народе, и даже отчасти за границей, была такой великой, что равного ему по известности мы не можем назвать ни одного имени – ни среди архиереев, ни вообще среди духовенства за всю историю Русской Церкви. Не говорю уже о славе мирских знаменитостей. Один из известных публицистов того времени вот что писал после его кончины:

«Умер человек – воистину исключительный, можно сказать – единственный по близости к народному сердцу. Какие бы великие наши люди ни умирали – Достоевский, Тургенев, Чайковский, Менделеев, их смерть производит впечатление лишь в небольшом культурном слое, совершенно не проникая в глубины народные. Гораздо обширнее чувствуется смерть замечательных полководцев (Суворова или Скобелева), носителей народного героизма; но их имена все же менее славны и почти чужды женской половине населения. Только «святой» объемлет все воображение народное, всю любовь наиболее любящей половины нации – женщин... Ни один человек в России не сосредоточивал на себе такого всеобщего поклонения, как «Кронштадтский батюшка»... Да, даже каторжники, кроме немногих, изгладивших имя Божие из своей души, знают об «отце Иване», и представление о нем в них светит, как свеча перед божницей совести... Отец Иоанн занимал более, чем кто-нибудь, психологический центр русской жизни».

Я затруднился бы сказать более сильные слова в честь этого великого человека, притом высказанные совершенно светским лицом в самой большой газете того времени («Новое время»), Михаилом Осиповичем Меньшиковым – да будет помянуто с благодарностью и его имя.

И другой современный писатель, Василий Васильевич Розанов, человек редкого таланта и проникновения, в той же газете (№ 11775) писал подобное:

«Личность отца Иоанна Кронштадтского является одною из самых достопамятных в русской истории XIX века. Вместе со святителем Филаретом, митрополитом Московским, он является высшею точкою нашего церковно-религиозного развития. И оба они стоят около третьего великого старца, Серафима Саровского... Обе эти личности прекрасно дополнились о.Иоанном Кронштадтским, народным священником, все дни коего протекали среди людской громады, среди шума, молвы и народного стечения, на улице и в частных домах, выразившиеся в делах милосердия, помощи и чуда. Иоанну Кронштадтскому дарована была высшая сила христианина – дар помогающей, исцеляющей молитвы, тот дар, о котором глухие легенды, дошли до нас из далекого прошлого христианства и коего Россия XIX века была очевидцем-свидетелем».

Это была «личность, чрезвычайно поднявшаяся над обыкновенным уровнем, и в которой действительно было нечто чудесное и сверхъестественное.

Велика или мала была эта доля сверхъестественного, но бесспорно, что она действительно была в нем. И именно это-то и возбудило вокруг него то необычайное волнение, коего мы были свидетели... Вот присутствие-то этого осязаемого, очевидного дара свыше, то есть сверх обыкновенного человеческого, и подняло вокруг Иоанна Кронштадтского неописуемое волнение: люди потянулись к нему как к живому свидетельству небесных сил, как к живому знаку того, что Небеса живы, божественны и благодатны. Все это – так естественно! Все это – обычная история религии на земле!.. Иоанн Кронштадтский для своего поколения и поколения народного явился личным свидетелем истины религии, и религии – вот нашей, русской, православной: он «доказал религию» воочию тем, что он – молился, – и вот исцеление наступало!

Эта вторая, последующая часть его народного значения, чрезмерно превысила первую, собственно благодатную и целебную. Он стал вождем уверования, воскресителем веры; он поднял волну религиозности в народе».

Я намеренно привел слова двух крупнейших светских публицистов об о.Иоанне, чтобы показать читателю беспристрастность исторических свидетельств о нем – на всю страну, куда проникала тогда печать. Никто не заподозрил этих людей в лицемерии похвал: зачем они им?! Наоборот, в те годы (1905–1908) всякое упоминание о религиозных предметах считалось публичным преступлением, позором, мракобесием, аттестатом на глупость. И однако же эти люди осмелились поднять голос. Тем более понятно, когда говорили похвалы о.Иоанну близкие ему, горячо любившие его люди. И хотя их имена никому почти не известны, но мы послушаем и их слова о нем: их мнение особенно ценно и, строго говоря, даже ценнее, чем отзывы знаменитых публицистов; потому что они выражали, в сущности, не свои лишь чувства и думы, а общенародные, всероссийские. Еще глубже можно сказать: эти неизвестные или теперь забытые представители «от Городской управы», «от Крепости», «от Мещанского общества», «от Военного и Морского духовенства», «от Классической гимназии», «от Дома трудолюбия», – все они говорили от имени церковного народа, как от интеллигентного, так и от простого, – или короче говоря, от Церкви.

И по этому одному весьма ценны их выражения общих чувств.

Приведу несколько выдержек из речей и адресов в день празднования пятидесятилетия пастырской деятельности о.Иоанна, 12 декабря 1905 года:

«Нет уголка в нашем обширном отечестве, куда бы не проникла ваша щедрая помощь обездоленным» (от Попечительства о бедных).

«Ваше имя, ваша пастырская деятельность, ваша всеобъемлющая любовь, Ваша благоприятная Богу и спасительная для людей молитва... всюду, как всеосвящающее, согревающее солнце привлекали и привлекают к себе всех православных христиан... как ближних, так и дальних со всех концов обширной России и даже из-за границы... Все стремились и стремятся посмотреть на вас, как на красное ненаглядное солнышко... получить милость Божию, избавление от душевных и телесных скорбей, недугов и болезней» (от духовенства).

«В обширном отечестве нашем нет такого места, в котором неизвестно имя отца Иоанна Кронштадтского; и православный народ наш давно уже оценил вашу светлую деятельность» (от Управы).

«История духовной жизни народа созидается не массами, а немногими исключительными личностями, сознательными носителями и яркими выразителями идей, около которых, как около знамен, собираются массы. Не может быть сомнения в том, что к таким историческим личностям беспристрастный суд потомства отнесет и вас; ибо и теперь уже народ видит в вас личность исключительную и произносит ваше имя с благоговением; а «глас народа – глас Божий».

Какое же слово написано на том знамени, с которым пастырствуете вы, наш достойнейший и любимый представитель, живой образец современного пастырства, имя которого стало собственным именем Батюшки, пастыря Всероссийского? На этом знамени написано одно слово: «святость». И оно-то собрало около вас миллионы народа русского православного, носящего идеал святости в тайниках души своей, всегда готового поклониться тому, в ком он видит воплощение этого идеала... Пастыреначальник Христос явил вас избранным сосудом благодати... Верующая Россия видит это и стремится войти с вами в общение. Тысячи богомольцев непрестанно едут в Кронштадт отовсюду, чтобы просить вас помолиться за них, слышать слово утешения, получить ваше благословение, миллионы назидаются вашими вдохновенными печатными трудами, в коих ярко отражается огонь веры и ревности по Боге, горящий в вашей душе» (от Общества распространения русского православного просвещения).

«Через вас, – говорил от всех один из выдающихся пастырей петербургских, протоиерей В. Я. Михайловский, в день тридцатилетия служения батюшки (1884), – вера православных крепнет, неверие обличается... и вся Церковь Христова радуется, что не оскудевает преподобный на земле... Простите нам, благодетель наш, подвижник Божий, что мы осмелились пред вами изображать вас... Живите, пастырь наш добрый, долго-долго на славу Божию, во спасение ближних. Мы веруем, что молитва ваша много может пред Богом» (Иак.5:16).

И о.Иоанн сам сознавал, что в лице всех почитателей его говорит голос Церкви, которою он жил и которой служил. В ответе на приветствие кронштадтского головы, в день сорокалетия его служения, батюшка сказал: «Чем я заслужил такое особенное внимание, такое чествование, такую сердечную любовь? При этих вопросах я смиренно потупляю мои взоры... В этом акте общественной ко мне признательности я вижу... любовь к святой Церкви и нашему дорогому Отечеству... Единодушное торжество наше я отношу... к сознанию церковного и общественного единства нашего... Я, – как и вы, друзья, – член Церкви и Отечества, живой член в живом органическом теле, и, – в своей мере, жил и действовал в нем на пользу церковно-общественную; и что сделал доброго, то приписываю Богу... Да будет слава Богу за все, слава нашему церковно-общественному союзу, слава христианской вере и добродетели, которые делают славными носителей их и при жизни и по смерти». Церковь, устами чад своих, прославляла своего сочлена и пастыря. А Церковь – преимущественно православный народ, как «Тело Христово», – ясно чувствовала и понимала, кого и за что Она чтит в лице о.Иоанна. И даже кронштадтские любители-стихоплеты, сочинявшие богомольцам стихи о Батюшке, были выразителями собственно не своих, а народных дум, голосом той же Церкви Божией. А Ее голос – сильнее, ценнее и истиннее всех других голосов. Потому я и нашел нужным, в самом же начале описания жизни о.Иоанна, привести слова чтителей его.

Но пришло время, когда эти народные хвалы и признание славы великого пастыря были вынесены и с вершины церковной, через определение Святейшего Синода как высшего органа церковной власти. Это было приурочено к сороковому дню поминовения почившего светильника.

Инициатива официального признания исходила от Государя, который в своем обращении к митрополиту Антонию от 12 января 1909 года писал между прочим: «Неисповедимому Промыслу Божию было угодно, чтобы угас великий светильник Церкви Христовой и молитвенник Земли Русской, всенародно чтимый пастырь и праведник, отец Иоанн Кронштадтский...» И желая «дать достойное выражение общей скорби», он предлагает всеобщее молитвенное поминовение почившего, ежегодно ознаменовывая им день кончины отца Иоанна. «Святейший Синод, став во главе этого начинания, – внесет свет утешения в горе народное и зародит на вечные времена живой источник вдохновения будущих служителей и предстоятелей Алтаря Христова на святые подвиги многотрудного пастырского делания».

В ответ на этот призыв Святейший Синод определением от 15 января постановил служить по всей Руси в сороковой день, 28 января, заупокойные литургии и панихиды по почившем; «установить на будущее время ежегодно, в день кончины о.Иоанна, 20 декабря, поминовение его; приобрести и установить в духовно-учебных заведениях портреты его, составить и преподавать жизнеописание почившего» и т.д. И все это делается в «ознаменование памяти этого великого светильника Церкви Христовой и молитвенника Земли Русской». А кроме того, и Училищный совет при Св. Синоде постановил (14 января) принять участие в признании и почитании почившего рассылкою портретов и по приходским школам. При этом были более подробно указаны великие заслуги о.Иоанна, часть которых отметим здесь и мы:

«В его лице угас яркий светильник Церкви... Он всего себя отдал на служение святой Церкви и дорогой Родине, всем скорбящим и страждущим. Благотворное пастырское влияние его простиралось на всю Россию и даже за ее пределы. Весь русский православный народ чтил о.Иоанна как праведника, верил в его молитвы и предстательство пред Богом... Для всех он был светочем веры и жизни... Его кончина поэтому является великим событием в нашей Церкви и Отечестве».

Поэтому поручено было издательской комиссии Училищного совета отпечатать 40 000 портретов почившего и разослать их по всей России.

А в семинариях, «при прохождении практического руководства для пастырей, вместе с изложением взгляда отцов и учителей Церкви на пастырство» прилагать и воззрения о.Иоанна. Кроме того, – распространять книги, брошюры о пастырстве и «личной жизни пастыря», как для священнослужителей, так и «для руководства к богоугодной жизни мирян».

Вот куда вознесен был скромный Кронштадтский пастырь: в лик «отцов и учителей Церкви».

Для неканонизированного праведника это – предел высокого церковного признания! Так и церковная власть присоединилась к всенародному почитанию о.Иоанна – утвердила, закрепила, благословила и освятила всецерковное поминовение его, как светильника Церкви и чудотворца – праведника, веря в его молитвы и предстательство пред Богом.

На этом, в порядке прославления, следовало бы и остановиться сейчас: от светских писателей, через всенародное почитание, до определения высшей церковной власти включительно, всем этим уже поставлен о.Иоанну церковный памятник и возложен на него венец славы, по словам апостола Павла, сказанным им о себе, но приложимым и к новому «праведнику»: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, Праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем возлюбившим явление Его», Христа Спасителя (2Тим.4:7–8).

Однако дерзну и от своего недостоинства вплесть в этот венец маленький листок хвалы. Об этом подробнее я расскажу после. Сейчас же скажу об одном лишь впечатлении своем. Мне однажды лишь пришлось сослужить о.Иоанну литургию в Андреевском соборе. И когда она началась, я взглянул на него; и вдруг меня пронзила мысль или, точнее, видение, созерцание, ощущение, которое мгновенно сформулировалось в уме моем следующими словами: «Какой ты гигант духовный!»

Не могу объяснить и сейчас, как и почему это узрелось мною? Но только мне было совершенно очевидно, ясно, неотразимо: насколько он, несоизмеримо с нами, высок, совершен, свят!

Страх изумления проник в меня... И я, как бы защищаясь от силы духа его, невольно прикрыл нижнюю часть своего лица служебником, продолжая созерцать страшную высоту Батюшки.

И вдруг он протягивает левую руку свою к моей книжке и с силою говорит: «Не думай! Молись!»

И я – точно пришел в себя. Я не узрел никакого видения. А только совершенно ясно почувствовал, какой он воистину великий человек! И какой я сам – маленький, ничтожный, грешный! И хотя никакими словами не выразишь того величия, которое переживалось тысячами видевших о.Иоанна, ибо непережитое невыразимо языком; но в дальнейшем я буду стараться показать это величие хоть сколько-нибудь.

Для этого я, между прочим, буду, насколько возможно чаще, говорить собственными словами Батюшки: повторять его рассказы о себе, приводить выдержки из его проповедей и Дневника, цитировать его слова, сохраненные личными свидетелями. И, может быть, этим путем мне лучше удастся дать и читателю почувствовать дух и силу самого о.Иоанна.

И пусть никто не посетует, если я буду повторять одни и те же его слова в разных местах; так и в музыке часто повторяется один и тот же мотив, который проходит через всю пьесу.

Поэтому и дальнейшую его жизнь я начну с краткой его автобиографии, с его рассказов о самом себе.

...Эту же первую главу я намеренно посвятил как бы завершительному венцу его жизни – потому что мне хотелось сразу ввести читателя в ощущение чрезвычайной высоты, величия этого изумительного человека, которого мы еще видели своими глазами. И этим заинтересовать читающего дальнейшим описанием великого праведника наших дней.

Автобиография отца Иоанна

Я уже и раньше обещал говорить об. о.Иоанне по возможности его же собственными словами, собственными рассказами: пусть его личный облик ярче выступит перед нами, – особенно перед теми, кто его никогда не видал...

А мы, еще видевшие его, уже вымираем: скоро и совсем не станет живых свидетелей. Речи же его останутся навеки, вместо него самого. Поэтому, без всяких других предисловий, я переписываю собственный рассказ его, взятый мною из очень тоненькой брошюрочки, напечатанной с таким предисловием (автор скрыл свое имя): «Единственная автобиография о.Иоанна напечатана в журнале «Север» в 1888 году, откуда целиком заимствуем ее».

И далее печатается эта автобиография. Но предварю ее кратко.

Прошло уже 33 года пастырской чудной работы о.Иоанна (1855–1888), пока люди догадались попросить славного пастыря рассказать миру о своей жизни. Как мы мало ценили своих великих современников... Но видно долго зреет в тишине доброе семя.

«Я – сын причетника села Сурского, Пинежского уезда, Архангельской губернии. С самого раннего детства, как только я помню себя, лет четырех или пяти, а может быть и ранее, родители приучили меня к молитве и своим религиозным примером сделали из меня религиозно настроенного мальчика. Дома, на шестом году, отец купил для меня букварь, и мать отдала преподавать мне азбуку; но грамота давалась мне туго, что было причиной немалой моей скорби. Никак мне не удавалось усвоить тождество между нашей речью и письмом; в мое время грамота преподавалась не так, как теперь: нас всех учили: «аз», «буки», «веди» и т. д; как будто «а» – само по себе, а «аз» – само по себе. Долго не давалась эта мудрость; но будучи приучен отцом и матерью к молитве, скорбя о неуспехах своего учения, я горячо молился Богу, чтобы Он дал мне разум, – и я помню, как вдруг спала точно пелена с моего ума и я стал хорошо понимать учение.

На десятом году меня повезли в Архангельское приходское училище. Отец мой получал, конечно, самое маленькое жалование, так что жить, должно быть, приходилось страшно трудно. Я уже понимал тягостное положение своих родителей; и поэтому моя непонятливость к учению была действительным несчастием. О значении учения для моего будущего я думал мало; и печаловался особенно о том, что отец напрасно тратит на мое содержание свои последние средства. Оставшись в Архангельске совершенно один, я лишился своих руководителей и должен был доходить до всего сам. Среди сверстников по классу я не находил, да и не искал себе поддержки и помощи: они все были способнее меня, и я был последним учеником. На меня напала тоска. Вот тут-то и обратился я за помощью к Вседержителю; и во мне произошла перемена. В короткое время я подвинулся вперед настолько, что уже перестал быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше и лучше я успевал в науках; и к концу курса (Духовного училища, или Приходской школы – М. В.) одним из первых был переведен в семинарию, в которой окончил курс первым учеником в 1851 году, и был послан в Петербургскую академию на казенный счет. Еще будучи в семинарии, я лишился нежно-любимого отца, и старушка-мать осталась без всяких средств к существованию. Я хотел прямо из семинарии занять место диакона или псаломщика, чтобы иметь возможность содержать ее; но она горячо воспротивилась этому, и я отправился в академию. В академическом правлении тогда занимали места письмоводителей студенты, за самую ничтожную плату (около 10 рублей в месяц); и я с радостью согласился на предложение секретаря академического правления занять это место, чтобы отсылать эти средства матери.

Окончив курс кандидатом богословия в 1855 году, я поехал священником в Кронштадт, женившись на дочери протоиерея Константина Несвитского, Елизавете, находящейся в живых и доселе; детей у меня нет и не было. С первых же дней своего высокого служения я поставил себе за правило: сколь возможно искренне относиться к своему делу, пастырству и священнослужению, строго следить за собою и за своею внутреннею жизнью. С этою целью прежде всего я принялся за чтение Священного Писания Ветхого и Нового Завета, извлекая из него все назидательное для себя, как для человека вообще и священника в особенности. Потом я стал вести дневник, в котором записывал свою борьбу с помыслами и страстями, свои покаянные чувства, свои тайные молитвы к Богу и свои благодарные чувства за избавление от искушений, скорбей и напастей.

В каждый воскресный и праздничный день я произносил в церкви слова и беседы – или собственного сочинения, или проповеди митрополита Григория. Некоторые из моих бесед изданы, и весьма много осталось в рукописи. Изданы беседы «О Пресвятой Троице», «О сотворении мира» и «О блаженствах Евангельских».

Кроме проповедничества, с самого начала священничества, я возымел попечение о бедных, как и я – сам бывший бедняком – и лет около двадцати назад провел мысль об устройстве в Кронштадте Дома трудолюбия для бедных, который и помог Господь устроить лет пятнадцать тому назад.

Вот и все!"

Какая коротенькая и будто незначительная история за 33 года пастырства. Иному, и в самом деле, пожалуй, покажется, что тут – «вот и все». Но о.Иоанн намеренно упростил свою автобиографию, как смиренный христианин... Не сказал и даже скрыл он о своей девственной жизни с женою. Не сказал он ни об одном чуде, – каких уже было немало за 33 года; и некоторые из них были описаны в «Русском Паломнике», «Московских Ведомостях», в «Петербургском Листке» и других органах печати. Ни словом не обмолвился о той славе, которой он пользовался тогда уже по всей почти России. Такую автобиографию мог бы написать и другой, обыкновенный, протоиерей. Да вероятно, и еще больше рассказал бы о себе. Какую же нужно было иметь духовную простоту и собранность, чтобы даже не замечать в себе ничего особенного. А именно так думал о себе о.Иоанн, если закончил о себе такими простыми, обрезанными, короткими словами «вот и все!», то есть, говоря другими словами: ничего особенного во мне не было и нет!

Поэтому я по необходимости должен этот его собственный рассказ о себе дополнять и другими данными, взятыми как из его же последующих слов и из заметок Дневника, который он тогда (1888) вел уже около 30-ти лет, так и из других источников и рассказов иных лиц.