Отец Иоанн Кронштадтский

Есть маленькая книжечка о жизни матушки о.Иоанна Елизаветы Константиновны, написанная ее племянницею Руфою.

Впереди всего помещены портреты о.Иоанна и ее самой. На своем портрете Батюшка написал следующие слова. «Дорогой, возлюбленной супруге Елизавете Константиновне Сергиевой в знак глубокой благодарности за мирное сожитие в продолжении 50 лет. Протоиерей Иоанн Сергиев. 20 ноября 1905 года».

Далее следует краткое описание их совместной жизни. Это есть единственная книжка, где написано об его матушке.

«22 мая текущего года (1909 – М. В.), в 9 часов 30 мин. утра, тихо отошла к Богу, после долгих страданий, вдова отца Иоанна Кронштадтского, Елизавета Константиновна Сергиева. Причиной смерти, по определению пользовавшего ее врача, послужила старческая дряхлость с нарастающим упадком сердечной деятельности. Господь сподобил ее долго и усердно готовиться к переходу в вечную жизнь.

Последние годы Елизавета Константиновна, следуя заветам и наставлениям своего супруга-молитвенника, приобщалась вообще очень часто, или в соборе, или на дому, когда слабость в ногах не позволяла ей выходить из дому, а последний год – ежедневно; приобщалась она и 21 мая, но это, как оказалось потом, было в последний раз: в этот день в шесть часов вечера она перестала глядеть на свет Божий, а с десяти часов не стала говорить, ничем не выказывая сознание.

Последнее слово ее было: «хочу», сказанное ею в ответ на предложение выпить святой водицы, но проглотить она ее уже не могла; вскоре после этого матушка впала в бессознательное состояние, а на другое утро мирно скончалась во время чтения канона на исход души. На Фоминой неделе, по своему личному желанию, она особоровалась и после того несколько раз говорила: «Как я рада, что особоровалась и приготовилась». Погребение тела Елизаветы Константиновны состоялось в воскресенье, 24 мая, в г. Кронштадте, в левой стороне соборного садика.

Почившая родилась 4 мая 1829 года, в г. Гдове, где отец ее, протоиерей Константин Петрович Несвицкий, служил в городском соборе и был благочинным церквей Гдовского уезда. Переведенный в Кронштадт ключарем Андреевского собора, он, по слабости здоровья, не мог долго занимать это место и в 1855 году передал его священнику Иоанну Ильичу Сергиеву, женившемуся на дочери его, Елизавете Константиновне. Когда она выходила замуж, на ее руках находились: престарелый отец, трое взрослых братьев и двое сестер; все жили вместе и на долю Елизаветы Константиновны, исполнявшей обязанности хозяйки и матери (протоиерей Несвицкий овдовел в августе 1855 года) выпадало немало забот и хлопот. Затем, несколько лет спустя, братья ее получили более обеспеченные места, давшие им возможность поселиться отдельно, а сестер своих матушка выдала замуж за учителей Петербургской духовной семинарии, впоследствии священников, причем все попечения об их устройстве и обзаведении приняли на себя о.Иоанн и Елизавета Константиновна. Не имея достаточно личных средств, о.Иоанн в обоих случаях сам обходил состоятельных прихожан, прося их помочь сделать приличные приданные свояченицам. Многие давали охотно, но многие, вероятно, встречали молодого батюшку с тем чувством недоброжелательства, которое часто у нас сопровождает доброделание. После замужества, сестры ездили гостить в Кронштадт, и в одну из этих поездок, в 1870 году, у младшей сестры матушки, в квартире о.Иоанна, родилась дочь; это была я. Через некоторое время меня увезли домой, но Господу Богу угодно было, чтобы мой истинный дом был в тихой, мирной квартирке незабвенного Пастыря, под его благословенным кровом. В 1872 году умер мой отец, оставив мать без всяких средств. Тогда дядя, видя беспомощное положение нашей семьи, сказал тете: «Детей у нас нет, возьмем и воспитаем, как дочь». Сказано – сделано, и вот я очутилась, по воле Божией, на попечении незабвенных, бесконечно дорогих для меня дяди и тети, которые неустанно пеклись обо мне, заботились обо мне, берегли меня, как только нежно любящие родители могут заботиться и лелеять свое любимое дитятко. Как о.Иоанн никогда не жил личною жизнью, отдавая себя на служение человечеству, так и Елизавета Константиновна никогда не жила для себя, только круг ее деятельности складывался уже, ограничивался служением родным и близким; их радостями она радовалась, их скорбями скорбела. Я помню ее, когда ей было лет сорок пять. Очень подвижная, с добрым, благообразным лицом, вечная хлопотунья, она любила всех обласкать, пригреть и накормить; как сейчас смотрю на нее, подвязанную белым передником, в кухне, делающую сладкий пирог; любила она сама постряпать, сама купить провизию, сама за всем присмотреть, чтобы все было чисто и вкусно. Сколько раз, помню, дядя, отведывая любимый яблочный пирог, приговаривал: «Мастерица ты у меня стряпать пироги». Приветливая, всегда ровная, ласковая, Елизавета Константиновна любила, когда кто из знакомых навещал ее: тогда она прямо закармливала гостя или гостью, а дядя, видя ее гостеприимство и искренность, не один раз говорил, указывая на хлопотливую хозяйку: «Настоящая она матушка».

Среди хозяйственных работ, тетя не забывала и меня; все свободное время проводила со мной, спала в одной комнате с нами, учила меня читать и писать по-русски и по-французски, а когда я поступила в гимназию, сама приготовляла мне завтраки, ежедневно провожала меня в гимназию и встречала, спрашивала уроки. Помню, перед тем, как тетя стала учить меня, дядей был отслужен молебен в Андреевском соборе святым Косьме и Дамиану и пророку Науму; сам дядя водил меня на вступительный экзамен в гимназию, платил все время за меня из своего кандидатского оклада, и с неослабевающим интересом следил за моими успехами, просматривая ежедневно тетрадь с отметками и подписывая ее. Что же удивительного, если я, при таких благодатных условиях, блестяще окончила курс учения; это было большою радостью для незабвенных моих воспитателей, и дядя многим знакомым спешил сообщить приятную для него новость: «Племянница и воспитанница наша, Руфа, окончила гимназию с золотой медалью».

К своему великому супругу-молитвеннику тетя, как только я себя помню, всегда относилась с благоговейной любовью и почтительностью. Когда он, усталый, приезжал домой с треб или из храма Божьего, она торопилась снять с него сапоги, помочь раздеться и заботливо укрывала его, укладывая отдохнуть в постель. Тогда мертвая тишина водворялась в квартире: так ревниво оберегала тетя кратковременный отдых труженика-пастыря.

Последний раз батюшка пришел в комнату матушки 17 декабря утром, приобщил ее, а с 18-го он не покидал кабинета. В особенности после кончины дяди здоровье тети ухудшилось: стала быстро развиваться общая слабость, ноги и руки стали совсем плохо работать, сердце стало постепенно сдавать. Сильно тосковала она по незабвенному почившему, не могла без слез слышать его имени; никак не могла осиротевшая тетя примириться с мыслью, что дяди не стало; она говорила окружающим: «Мне все кажется, будто Иван Ильич не умер, а куда-то уехал, как уезжал, бывало, в Москву, и опять приедет». Незадолго до смерти матушка увидела у одной знакомой брошь-портрет батюшки и неутешно заплакала, восклицая: «Иван Ильич, Иван Ильич». А когда стали утешать ее тем, что ему теперь блаженно-хорошо, она сказала: «Ему-то хорошо, а мне так тяжело без него, ведь 53 года все были вместе». Предчувствуя близкую свою кончину, матушка часто, сидя в кресле, устремляла взоры на образ и говорила: «Надо мне приготовиться, надо просить у Бога простить все мои грехи». Часто вспоминала она и утешалась словами незабвенного батюшки, нашего общего предстателя пред Господом Богом, сказанными им 17 декабря, когда ему передали, что больная матушка очень горюет, не имея возможности, по болезни, прийти в кабинет и ухаживать за ним: «Скажи жене, что она всегда со мной, и я всегда с нею». Эти слова все время ободряли страдалицу, утешали ее в долгих страданиях надеждою, что и после кончины своей батюшка не оставил ее, возьмет скоро к себе, встретит ее в обители небесной и предстательством своим доведет до Престола Всевышнего. Обыкновенно тетя на ночь одевала подрясник дяди или спала, покрывшись им. Каждый раз, когда я ехала в Иоанновский монастырь, она всегда говорила мне: «Поклонись от меня дяде» и горько, неутешно плакала. Начинала ли у ней болеть сильно рука или нога, она сейчас же просила помазать больное место маслицем с гробницы незабвенного Батюшки.

Глубоко верующая и религиозная, матушка только и надеялась на милосердие Божие и всем сердцем стремилась к спасению душевному. «Иван Ильич, благослови меня, помолись за меня», – несколько раз в день просила тетя своего великого супруга-пастыря, которого, к ее горю, пришлось ей пережить. По кончине его, искренно, со слезами молясь сама, тетя, по своему величайшему христианскому смирению, страшилась, что молитвы ее не скоро будут услышаны Господом, и всегда других просила молиться за нее. Когда я на ночь ежедневно уходила домой, то она, после вечерних пожеланий, постоянно говорила мне: «Помолись за меня». Шла ли я ко всенощной или к обедне, я всегда слышала из уст ее ту же просьбу, идущую из глубины сердца: «Помолись за меня», и я молилась за нее, как только умела...

Однажды днем, перед моим приходом, тете сделалось нехорошо, и тут она ничем не стала себя успокаивать, как только надеждой на милость Божию: «Сегодня суббота, – говорила она, – Руфа пойдет ко всенощной и помолится за меня».

Так велика была вера ее в силу молитвы вообще, что она даже по моему грешному молению надеялась получить облегчение!

Оканчивая этот краткий очерк, посвященный светлой памяти незабвенной почившей, нельзя не остановиться с удивлением на двух ее отличительных чертах: крайнем смирении и кротости; в этих двух высочайших добродетелях христианских выказалось все величие ее души. Ни на кого тетя не сердилась, ни на кого не имела злобы. Если кто и огорчал ее, делал ей неприятное, она безропотно сносила и от души прощала всем. На вопрос, обращенный к ней: «Имеете ли против кого вражду?» Матушка неизменно отвечала всегда одно и тоже: «Нет, ни на кого». Прощая сама обиды, она и других учила поступать так; бывало, скажет: «Не сердитесь, Бог Сам укажет, кто прав, кто виноват, а вы простите».

Никогда не позволяла себе тетя входить в дела великого пастыря и молитвенника, никогда она не старалась выдвинуться и стать на ряду с ним; оставаясь постоянно в тени, она сияла отблеском его славы, она светилась отражением высоких христианских его добродетелей; как нежная сестра и любящая мать, она неустанно берегла общее сокровище, и больная, слабая, почти без ног, всех предупреждала, всех умоляла: «Не шумите, батюшка отдыхает», «Не принимайте пока никого, батюшка нездоров». Батюшка сам знал ее душу, высоко ценил в ней чистоту, кротость и смирение и так отзывался о ней: «Жена у меня – ангел». Все ли знали, что за спиной великого праведника, отца Иоанна, стоит охранительница его, – готовая душу свою положить за него? Если не знали этого тогда, пусть знают теперь и путь искренно помолятся все за старицу чистую, старицу кроткую, рабу Божию Елизавету!

Беспредельная благодарность к тебе, чудная, самоотверженная мать-воспитательница, и вечная память о тебе, славная жена-девственница светильника Земли Русской, – да живут в нас, в наших детях и внуках!»

Погребение состоялось 24 мая.

Родственники Е.К. и причт Андреевского собора постарались обставить похороны возможно торжественнее.

Заупокойную литургию совершал прибывший в этот день из Петербурга Преосвященный Кирилл, епископ Гдовский, в сослужении 11 священников.

По окончании отпевания гроб на руках был вынесен из храма и перенесен в ограду собора, где в северо-восточном углу церковного садика была приготовлена могила.

Здесь тело почившей было предано земле. Будущий историк великого пастыря, склоняясь пред незатейливой могилкой этой скромной спутницы лучезарного духовного светила, сумеет уяснить ту великую роль, какую она играла в повседневной 53-летней совместной жизни с о.Иоанном.

Скромная, невидная для других при жизни женщина была тем нравственным испульсом, который дал возможность Кронштадтскому священнику стать светозарным мировым светилом.

Да преклонятся пред прахом Елизаветы Константиновны наши дочери и внучки, ибо свят смиренный, многотрудный подвиг ее».

Слово, произнесенное настоятелем Кронштадтского Андреевского собора протоиереем о.Александром Петровичем Поповым пред началом отпевания Елизаветы Константиновны Сергиевой.

«Блажени кротцыи: яко тии наследят землю» (Мф.5:5). Поистине полна евангельской кротости, изображенной в этой заповеди блаженства, была почившая матушка Елизавета Константиновна, супруга досточтимого о.Иоанна, великого светильника и молитвенника Земли Русской. Почившая являлась олицетворением не одной этой заповеди Спасителя, но еще и другой: «Блажени нищии духом: яко тех есть Царствие Небесное» (Мф.5:3). Она всегда держалась в тени и в высшей степени показывалась скромной. Когда обращались иногда к почившей с просьбою, чтобы добиться свидания с о.Иоанном, она смиренно отклоняла это от себя.

Свежая могила усопшей да послужит нам вечным напоминанием о матушке Елизавете Константиновне, скромной, кроткой, незлобивой, сумевшей сохранить эти высшие достоинства женщины даже при тех исключительных условиях, в которые была постановлена ее жизнь.

Да будет почившая матушка, супруга о.Иоанна, вечным и добрым примером нашим женам и дочерям!