Отец Иоанн Кронштадтский

Отец Иоанн и Лев Толстой

Было бы странным и несправедливым не коснуться отношения Батюшки к Толстому.

Ведь по одному тому, что обличение о.Иоанном Л. Толстого было, нельзя об этом умолчать в книге о нем!

Затем, в лице Толстого он обличает вообще всех неверующих подобно этому писателю; так что говоря о нем, о.Иоанн обращается, и ко всем подобным людям.

Далее, совершенно немыслимо было бы, что такой горячо верующий человек, пламенный христианин, живший Христом Господом всю долгую жизнь свою, написавший свой дневник «Моя жизнь во Христе», всероссийский светильник, – чтобы он остался в стороне, не сказал бы ничего в защиту дорогой для нас истины?! Это просто невероятно! Особенно, когда дана была свобода печатания и распространения в России книг!

Невозможно и представить себе, чтобы о.Иоанн молчал и спрятался, как улитка в раковину!

Между прочим, и потому нельзя вообразить его молчащим в этом случае, когда говорящих, кроме Батюшки, не было слышно.

Да и надвигающаяся смерть побуждала о.Иоанна еще и еще исповедать христианскую веру. И народ наш нуждался в этом просвещении, а кто же мог говорить для него авторитетнее, как не о.Иоанн?!

Этого требовала и польза Отечества, у которого отнимали христианскую основу жизни.

И короче сказать: весь мир нуждался, чтобы кто-нибудь поднял свой голос против такого видного человека, как Толстой, которого читал и чтил весь интеллигентный мир.

И Батюшка сказал... Правда, в некоторых местах он говорит резко, гневно, властно. Но как же ему возможно было говорит иначе? Да и не в этом дело! Важна справедливость, правда, защита, исповедничество! Первые христиане мученики шли за свою веру на страшные страдания, а все же говорили правду о Спасителе. Что же? И их нужно осуждать за это? Ведь были тогда случаи, что, когда мученикам вырезали ремни из тела и оставляли их висеть на неоторванной части, то страдальцы иногда сами отрывали эти ремни и бросали их в лицо гонителям-правителям! Правда, таких случаев немного, большей частью мученики (греческое слово – «свидетели» своей веры во Христа) переносили страдания, «яко в чуждых телесех», терпеливо, но были и другие примеры, когда они со всей силой обличали мучителей. Так и о.Иоанн: один человек на сто пятьдесят миллионов нашелся, чтобы громко закричать о разрушителе веры! И ему можно извинить (если уж кто имеет на это право) ту гневность, а правду нужно – принять!

Дальше мы предлагаем выдержки из этих обличений. И не систематизируем их, а – по обычаю – представляем их так, как они были сказаны.

Вместо предисловия (из письма в редакцию)

«На днях я получил анонимное письмо от одного толстовца, в коем он бранил меня за то, что я написал слабое опровержение толстовских бредней, что я – пигмей, выступаю против колосса – Толстого и, имея только один талант, хочу бороться на бумаге с имеющим десять талантов (Толстым)... Чтобы не оставаться пред Толстым и его поклонниками в долгу и ответить обоим «сильнее», я решился и еще кое-что напечатать, – ведь правда сильна – и защитить ее легко против борющихся с нею, хотя бы и «колоссов» – толстовцы ведь воображают себя колоссами – впрочем, не в обиду будь им сказано, – на глиняных ногах... И то правда, что Толстой колосс, но в своей сфере, в области литературы романической и драматической, а в области религиозной – он настоящий пигмей, ничего не смыслящий. И если я еще скажу в обличение Толстого и его товарищей, прошу их не прогневаться за голую и резкую правду. Я не хотел более отвечать на безумные глаголы Толстого, но если меня резко вызывают на это, то, по долгу пред Истиной и Церковью, отвечаю, отдавая в печать выдержки из моего Дневника, заключающие мои мысли и чувства по поводу душепагубного толстовского еретичества.

Нынешнее время есть время борьбы с грехом, с плотию страстною, миром, во зле лежащим, и диаволом, виновником греха; время обучения всякой добродетели: вниманию себе, трезвению, самоотвержению, бодрствованию, воздержанию, крепости, смирению, незлобию, послушанию, целомудрию, снисхождению к ближним, милосердию; теперь не время покоиться и предаваться удовольствиям, ибо лукавые, злейшие их и хитрые враги наши – не усыпают ни на минуту, и супостат наш – диавол, как рыкающий лев, ищет, кого поглотить (см.: 1Пет.5:8). Эту истину надо внушать всем христианам всякого звания, чина, пола и возраста, особенно учащемуся в разных заведениях юношеству. «Бдите и молитеся, да не внидете в напасть», говорил Господь Своим ученикам, и нам то же Он говорит (Мф.26:41). А мы что делаем? Дремлем и спим. «Спящым же человеком прииде враг его, и всея плевелы посреде пшеницы, и отъиде» (Мф.13:25). Вот и Толстой усердно сеет на ниве христианских сердец свое плевельное учение.

Завет Божий отвергли о себе толстовцы, а также другие – еретики, раскольники, сектанты, все нечестиво живущие христиане. Какой завет Божий? Завет о спасении человеческого рода воплощением, крестом и смертию Сына Божия; завет о крещении всякого человека для спасения; завет о нужде покаяния, причащения Святых Таин, принадлежности к единой Святой Соборной и Апостольской Церкви; завет о совершителях таинств христианских – пастырях. Все пьяницы, прелюбодеи, сребролюбцы нераскаянные отвергают завет Божий о себе и погибают. Слезы у меня исторгли эти мысли!..

Что же вам будет в конце концов? Вечное проклятие и погибель! Толстой в своих дерзких писаниях мечтает попалить христианство и христиан, свести к ничтожеству своим дерзким отрицанием и насмешками – содержимое вот уже почти двадцать веков Святою Вселенскою Церковью христианство, которое прославлено от Бога вечною неувядаемою славою, которое проявило величайшую жизненность, силу, благотворность. Но он сам себя бьет смертельно и своих последователей, ибо лишил себя и их света и благодати Божией, примирения с Богом и благоволения Его и подвергает проклятию Божию и себя и их.

О Христе Боже, доколе Лев Толстой будет ругаться над Тобою и Церковью Твоею? Доколе будет соблазнять Россию и Европу? Опять он пишет хулы на Церковь и служителей ее, опять клевещет на нас всему миру! Покажи, наконец, Владыко, всему миру адскую злобу его! Буди! Им увлечено в прелесть и пагубу полсвета. – О предтече антихриста!

Желаете ли, православные, знать, что я думаю о Льве Толстом? А я вот что думаю и говорю: он объявил войну Церкви Православной и всему христианству. И как денница и сатана отторгнул своим хребтом третью часть звезд небесных, то есть ангелов, и сделал их единомышленниками с собою, так наш Лев, сын противления, носящий в себе дух его, своим «рыканием и хвостом» (см.: Откр.12:4) отторг тоже едва ли не третью часть русской интеллигенции, особенно из юношества, вслед себя, вслед своего безбожного учения, своего безверия. Его безбожные печатные сочинения свидетельствуют о том.

Он хочет вырвать у всех веру в Спасителя, веру в Троицу, в Церковь и во все спасительные истины, в которые веровать научила нас Св. Церковь и без которых невозможно жить ни одному здравомысл5ццему человеку.

В выпущенной Львом Толстым (в Лондоне) в начале ноября 1902 г. безбожной статье, озаглавленной «Обращение к духовенству», хочет разрушить веру во все святое, таинственное, в то, чем человек живет, спасается, утешается, укрепляется духом и телом; во все, что носит печать истины непреложной: веру в Бога Троичного, в сотворение мира, в искупление человечества Сыном Божиим, – все это отвергает, как сказку, подвергает осмеянию и хочет все христианские догматы переиначить по-своему, верить только в свой ум, себе одному приписывает открытие истины и себя только признает истинным учителем. Но, увы, все положения у него ложны, а потому ложны и все заключения.

Под живым впечатлением отлучения от Церкви он решился забросать ее, сколько можно, грязью и все Священное Писание Ветхого и Нового Завета, все богослужение, все таинства и особенно духовенство всех Церквей. Толстой, исказив смысл Евангелия, исказил смысл Ветхого Завета и искаженные события передает в насмешливом тоне, подрывая у читающих всякое уважение к Святому Писанию; над всем, что дорого для христианина, на что он привык смотреть с детства с глубоким благоговением и любовию, как на Слово Божие, он дерзко насмехается.

Толстой переносит свои поругания на духовенство, на Церковь, на Священное Писание Ветхого и Нового Завета и на Самого Господа и говорит: «Была ли такая вредная книга в мире, наделавшая столько зла, как книга Ветхого и Нового Заветов?» – Это прямо относится к толстовским сочинениям, не было вреднее их: Ренаны, Бюхнеры, Шопенгауеры, Вольтеры, – ничто в сравнении с нашим безбожным россиянином Толстым. Написанное Толстым в «Обращении» – с точки зрения христианской – одно безумие.

Надобно, чтобы всякий, даже не верующий во Христа и Св. Троицу и в таинства христианской веры, обращался с лицами и предметами веры честно, потому что вера есть сердечное, драгоценное сокровище бесчисленного множества людей всякого языка, наций, всякого звания и состояния (а не по-свински, как Лев Толстой). И кто из христиан равнодушно относится к тому, кто хулит Христа, или Св. Троицу, искренно почитаемую избранными людьми всех веков, всяких наций, звания и состояния, – тот недостоин звания человека, а таков именно Толстой и толстовцы, так обращающиеся с неоцененным, дражайшим именем Иисуса Христа, Св. Троицы, Богоматери, и с досточтимыми их изображениями и всех святых. Скажет кто-нибудь, что печатно ругать человека, которому дана свобода слова в печати и который пишет и печатает, что придет ему на ум, неприлично и не следует. А я спрошу и Толстого и его клевретов: поносить высочайшие имена Троицы, Христа, Богородицы и святых, св. чудотворные иконы и мощи и соблазнять народ православный и неправославный, – по-вашему можно? «Твоими устами буду судить тебя, лукавый раб», – говорит Господь в Евангелии (Лк.19:22), и я скажу: отрицаниями твоими отрину тебя, Лев Толстой, и хулы твои обращу на тебя.

Почему же верить Толстому? Что он за авторитет! Кто знает слепоту человеческого разума: как заблуждались люди до пришествия Христова на землю, какая была тьма неведения истинного Бога, тьма идольская. Какой свет разума воссиял с пришествием Христа на землю! Какой свет в Евангелии!

Лев Толстой клонит все свои рассуждения богохульные к тому, чтобы убедить, хотя недальновидных и несамостоятельных людей, что в наших познаниях и исследованиях научных всему голова – наш разум и мера его понимания, и чего он не понимает, хотя бы это был высочайший и непостижимый предмет нашей веры, – Господь Бог, – того он и принимать не должен и в то верить не должен, как не подходящее под мерило разума, и что человек может достигать совершенства без помощи Божией (в Бога он не верит), собственным разумом. Но на себе самом Толстой показал, до чего может дойти такой человек: он своим помраченным от гордости и самомнения разумом дошел до нелепых и бессмысленных положений, – до неверия в Бога Личного, Бога в Троице (Мк.1:10), в необходимость искупления Богочеловеком.

Это – урок всем, доверяющим свидетельству самой Истины, Самому Иисусу Христу, преподавшему нам истинное учение о Троице, сотворении мира и человека, о падении и искушении, о необходимости покаяния, причащения Св. Таин, о воскресении мертвых, о суде и вечной муке и Царствии Небесном.

Не верит Толстой повреждению, растлению человеческого рода и каждого человека в самом корне (Адама и Евы), во глубине существа, что человек сам по себе без помощи Божией не может успеть ни в какой добродетели, что все усилия его в этом роде без помощи Божией тщетны: «без Мене, – сказано, – не можете творити ничесоже» (Ин.15:5), а верит, вопреки истине и всегдашнему общему опыту, что человек сам может достигать совершенства, при помощи современной науки.

«Никтоже знает Сына, токмо Отец: ни Отца кто знает, токмо Сын, и емуже аще волит Сын открыта» (Мф.11:27), – читаем во Св. Евангелии. Без откровения Божия падший ум человеческий не может познать таинство Святой Троицы. И Бог верующим в простоте сердца открывает эту тайну, насколько можно открыть это непостижимое естество. Толстому, по его гордости, лукавству и безверию, не открыта тайна, и он не верит ей и глумится над ней. Он, в своей богохульной брошюре, все дорогое, святое, праведное, утешительное, спасительное, просветительное, – все, чем живет, дышит, крепится душа христианская, все отнимает и сам на место отнятого ничего не дает и оставляет душу в хаосе, пустоте, мраке, в состоянии безутешном и беспросветном.

Толстой в своем «Обращении» дерзко вызывает на состязание с собою пап, кардиналов, епископов, суперинтендантов, священников, пасторов и все христианское духовное сословие и обличает всех их в тенденциозной лжи и обмане; он утверждает, что правда только у него, у Толстого, что у него – и только у него – истинный разум, у него только нужно учиться истине, что вся Библия, все Евангелие – ложь, что вся церковная история, все учение церковное, все Соборы, все вероопределения, все каноны Вселенских и Поместных Соборов и св. отцов – преднамерный обман. Но ведь мы в здравом уме, в здравом смысле, вся наша прожитая жизнь, наше сердце уверяют нас, что мы знаем истину, что мы обрели веру истинную и спасаемся ею, утешаемся ею и чаем жизни будущего века. Чем же этот самозванец Толстой уверит нас, что будто бы на его стороне истина? Нет, Толстой – полный невежда в отношении религии, у него диавольская, неисправная гордость, и он умрет с нею. Ими же веси судьбами Ты Сам, долготерпеливый Господи, спаси его, помраченного!

Он унижает всех пап, кардиналов, митрополитов, епископов, суперинтендантов, пасторов и священников и судит их, себя же ставит судьею всех; как обличает всех, ложных проповедников, и учителей, обманщиков, проповедующих то, во что будто бы они сами не верят и только притворяются, будто верят... А сколько есть искренно верующих между иноверными духовными особами, не говоря о лицах православного духовенства. Отлученный от Церкви, Толстой еще больше возненавидел ее и ее служителей.

Лев Толстой глумится над всеми христианскими верованиями, оскорбляет христиан всех веков, глумится над всеми патриархами, пророками, апостолами, святителями, мучениками, преподобными и праведными, и над самою Материю Божиею, честнейшею Херувимов и славнейшею без сравнения Серафимов, над всем христианским миросозерцанием. «Не хотите ли и вы отойти» от Меня? (Ин.6:67) – спросил Господь Бог своих учеников, когда многие из них, соблазнившись Его учением, по-видимому несовместным с их понятиями и привычками, ушли от Него. А Петр отвечал: «К кому нам идти? Ты имеешь глаголы жизни вечной». Так и мы, испытавши всю жизненность, всю душеспасительную сладость нашей веры и Церкви, говорим с полною уверенностью, с полным убеждением сердечным: к кому мы пойдем, кроме Тебя, Господи? – Ты имеешь глаголы жизни вечной. Только у Тебя источник живота, только в Твоем свете мы увидим свет, а кроме Тебя ни у кого не найдем и, конечно, тем менее – у Льва Толстого, блуждающего, погрязшего в непроницаемой тьме заблуждений.

Учение о правой спасительной вере, о грехопадении первых людей, о растлении грехом всего человеческого рода, об искупительном деле Спасителя необходимо в самой доступной форме для всех и особенно для детей. Не стань мы учить детей с нежного возраста учению веры и страху Божию, – ив них, по причине общей греховной порчи человеческого рода, разольются и укрепятся всякие греховные инстинкты – злость, каприз, своенравие, непослушание, непокорность, зависть, гордость, леность к молитве и благочестию, холодность к Богу и Церкви Божией, ложь, обман, хитрость и лукавство, плотские тайные грехи и подобное. Что же выйдет из них? Только вера и страх Божий держат человека на высоте его христианского и гражданского достоинства; отнимите у него веру и страх Божий и вы не увидите нигде честных самоотверженных людей, людей долга, честной службы; тюрьмы наполнятся всякими преступниками, и вы приготовите падение общества и государства.

Толстой, отрицая Личного Триипостасного Бога, всеблагого, безначального, присносущного, премудрого, праведного, святого, блаженного, всесовершенного, всемогущего, допускает только таинственное, безличное начало, давшее жизнь человеку; странно, как безличное существо дало начало личному – это абсурд толстовский; тварь не иначе может существовать и благоденствовать, как соблюдая твердо законы Творца. Посмотри на природу, на небо, солнце, луну и звезды, на землю, на всю тварь, как она точно соблюдает законы Творца. Лев Толстой отверг Творца и вычеркнул из русского языка слово тварь, потому что не признает, что твари сотворены личным разумным Началом.

Верх дерзости Толстого заключается в том, что ввиду близкой смерти своей он не боится Бога и суда Его и считает себя правым, как и своих учеников, и богохульству своему не полагает никакой меры.

Последователи Толстого, все не говеющие и не причащающиеся – так называемые ученики века сего – вольнодумцы, считающие себя за сверхчеловеков. Да и сам Толстой есть гнилой плод западной вольнодумной учености. Мир во зле лежит и лает на Бога своего. Матери и отцы плачут о своих детях, не верующих, бросивших Церковь и не покоряющихся и не почитающих родителей; девушки-курсистки, неверующие и вопиющие за Толстого; сотрудники либеральных газет, ополчающиеся за Толстого и ругающие нас.

Господи, к кому идем? Глаголы живота вечного имаши. «Несть бо иного имени под небесем, данного в человецех, о Немже подобает спастися нам» (Деян.4:12). Сей есть всех Господь! Единственный источник жизни – Господь и Церковь Его.

К кому нам идти, спрашивают современные интеллигенты? К Толстому, к Толстому пойдем, и идут к нынешнему идолу – Толстому; и у него, а не у Христа, – из Его богохульств, хитросплетений учатся жизни, хулениям на Св. Церковь и ее спасительные таинства. В этом я убедился сам.

Лев Толстой, пособников много для твоего гибельного учения. Во-первых, сам князь тьмы, иже есть диавол и сатана, обольщающий всю вселенную. Толстой не верит в злых духов, коих он называет чертями, а они-то его и научили и учат с юности и доселе всякому греху, всякой лжи и неправде; они-то его и научили отвергать Откровение: невозможно наследовать Царствие Божие людям, неуготовавшим себя для него верою, покаянием и'исправлением, добродетелью. Вспомни притчу о званых на вечерю. «Ни един мужей тех званных вкусит Моея вечери» (Лк.14:24), ибо «много званых, а мало избранных» (Мф.22:14).

Хула на Духа не простится человекам. Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем. Толстой хулит христианскую веру и Церковь...

Светские писатели только в землю смотрят и выше земли не подымают сердечного ока своего; но человек сотворен преимущественно для небесного, а не для земного только, и его стан и телесные очи обращены к небу.

Кто же этот Толстой, который диктаторски судит всех и сам себя ставит выше общего суда? Помилуйте, вы бьете по лику и пап, и кардиналов, пасторов, священников, и все они, по-вашему, обманщики, негодяи, а вы – человек праведный, искренний, якобы правду говорящий всем духовным особам, правителям, начальству.

Как больно сердцу, когда в ваших глазах поносят святыню, которою живешь и дышишь, утешаешься с самой юности, – поносят то, что составляет святыню для христианского человечества всех веков, за которую страдали с радостью бесчисленные сонмы мучеников, святителей, преподобных и всех святых, вообще лучшие и благороднейшие из людей, что составляет непреложную истину, которою просвещаются, питаются и укрепляются ум и сердце и все существо человека искренно верующего, – и Лев Толстой попирает все это своими ногами, на глазах всех христиан. Языческие писатели Цельс и Порфирий не ругались так над христианскою верою, как ругается Лев Толстой.

Яснополянский граф находится в великой прелести самообольщения, думая серьезно, что он прав. О, как сатана ослепил его за гордость и надменность! И сколько людей чрез него впали в обольщение!

Не верит он, что А есть А, и учит, что все исповедующие христианскую веру – заблудившиеся, обманутые или самообманувшиеся, что они жертвы гипноза, что им надо пробудиться, чтобы познать толстовские бредни, а по его понятию, истину, – чтобы почесть за источник совершенства человеческий мнимофилософский разум, и романтические бредни ученых нехристей.

И «бесы веруют» в Бога «и трепещут» (Иак.2:19), а Толстой не верует в Бога, а только в таинственное, безличное начало.

Толстой хулит всячески веру христианскую и служителей ее, не зная и не желая знать ее праведной и нелицеприятной истории; поносит ее, как будто она сочинена недавно каким-нибудь обыкновенным человеком, ради своих корыстных целей. Чтобы знать какое-либо и обыкновенное мирское учреждение, надо знать его действительную историю, происхождение и тогда судить о нем правильно; между тем Толстой не хочет знать истории веры и Церкви Христовой или не доверяет ей и грешит против законов ума и справедливости и хочет видеть в вере Христовой только ложь и обман и даже бессмыслие и полное противоречие человеческому разуму.

Толстой не верует в личного святого, праведного и праведно наказующего грешников Бога и потому ругается Ему, – когда читает или слышит о праведном Его наказании грешников, и ветхозаветные казни нечестивцев считает за выражение Его жестокости и злобы. Да истлеет язык рыкающего на Самого Бога.

Библия учит нас чрез боговдохновенных своих писателей, особенно чрез пророков, что Бог есть Творец, Промыслитель и праведный и долготерпеливый Судья всех народов земли и всех царств человеческих и наказывает один народ чрез другого. Толстой не признает этого, он не признает личного Бога, а – какое-то таинственное, безличное начало, безучастно относящееся ко всем и ко всему, и к самому Толстому.

Толстой не верит в слово Божие, не верит в Церковь, в ее учение и таинства, в ее богослужение всеспасающее, всеумиротворяющее, и вместе со своими последователями погибает в своем богоотступничестве, в своей гордости, в своем неверии, в своей беззаконной, порочной жизни.

Особенно смертельной бранью восстает Л.Толстой в своих последних произведениях на великое таинство Тела и Крови Христовых, – не ведает бо, что творит (Лк.23:34)...

Яд змиин, яд греха и смерти, вошедший во все существо человеческое чрез чрево, долженствовал быть изгнанным из него чрез сильное противоядие, которое и есть причащение с верою и покаянием пречистого Тела и Крови Христовой, и это великое таинство есть не только противоядие, но и сообщение человеку правды и святости и жизни Христовой, жизни Божественной, или обожения. «Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает и Аз в нем».

«Ядый Мою плоть, и пияй Мою кровь, имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний день», – говорит Господь (Ин.6:54). Вот наша христианская, божественная философия и наше христианское, спасительно богословие.

Вместо того, чтобы смириться и покаяться в своем отступничестве, Толстой еще более возгордился, возгордился истинно сатанинской гордостью и хохотом сатанинским, насмеялся над Церковью, которая есть «столп и утверждение истины» (1Тим.3:15).

Безмерно великой цены стоила для людей истина: сошествия на землю Сына Божия, вочеловечения Его, учения Его и бесчисленных чудес, страданий и смерти Его и воскресения из мертвых: Спаситель Сам говорит: «Аз... приидох... да свидетельствую истину... иже есть от истины, послуша гласа Моего» (Ин.18:37). И вы столь дорого стоившую людям истину отвергаете, осмеиваете, глумитесь над ней: но Бог поругаем не бывает, – Господь поругается вам.

Прошло почти две тысячи лет христианской истории и славы Христа и последователей Его и Святой, славной и спасительной Церкви, Им основанной на земле, и славной победоносной борьбы Его со всякими врагами: Иродами, кесарями, писателями – Цельсами и Порфириями, еретиками, раскольниками, сектантами, иконоборцами, врагами и гонителями всех веков; и Церковь святая осталась истинною, славною, непобедимою, спасительною ныне; слово ее сияет на всех концах мира.

Не веруя в личного Бога, он, Толстой, считает бессмыслием и глупостью молитвы, которую признавали нужною люди всех веков, всякого состояния и всякого культа. Он, безумец, не придает значения словам: Творец и тварь, не признавая разумного Творца; Спаситель, грешник, – так как он считает грех простым словом, несуществующим, а себя – безгрешным, не имеющим никакой нужды в Спасителе, и мечтает притом, что он сам собою достигнет совершенства... Он родился, воспитался, возрос и допущен провидением в обличение людей нынешнего времени, безверных, легкомысленных, преданных суете и всякой страсти, в обличение их неверия, бессмыслия, религиозного безбожия. Писание говорит, что в последнее время, антихристово, Бог пошлет людям «действие заблуждения, так что они будут верить лжи» (2Сол.2:11). И вот Толстому верят...

Будет один Бог все во всех; – один Он соединит всех в одно царство, в один дом, образом которого ныне служит Церковь Христова Православная со своими единственным, непогрешимым, святейшим, вечным и всемогущим Главою. Это будет вечное царство правды и мира и радости во Святом Духе.

Прейдут все царства со своими земными, временными постановлениями и законами, со своими учреждениями, сословиями, чинами, должностями; лишены будут богачи земные всех богатств земных (Откр.) и все земные достоинства получат свой конец; потребуются дела и каждый будет судим по делам своим, как человек, как тварь, по образу Божию созданная и получившая в удел разум, совесть, закон внутренний и внешний, как гражданин, как чадо родителей своих и Отца Небесного».

«В газетах появилось известие о том, что епископ Тульский был у гр. Л. Н. Толстого и что между ними была длинная беседа о вере. Корреспондент «Русского Слова» тотчас же выехал в «Ясную Поляну» и сообщает об этом событии в свою же газету, со слов самого гр. Толстого.

Заимствуем несколько сведений из этой газеты, не имея, однако, возможности утверждать, что все это было так, как здесь описано.

Гр. Толстой сказал корреспонденту: «В Туле живет генерал Кун, которому Тульский архиерей Парфений говорил, что ему хотелось бы приехать ко мне и поговорить со мною. Кун сказал об этом Черткову, и Чертков передал мне. При этом архиерей будто бы говорил, что он не знает только, захочу ли я его принять, и боится, что если приму, то «заговорю»... За эти слова, впрочем, я не ручаюсь, так как слышал их из третьих уст...

– В одну из своих обычных прогулок, – продолжал Лев Николаевич, – я пошел в школу и сказал учительнице, что если приедет архиерей и захочет из школы прийти ко мне, – я буду рад его видеть.

В день посещения им школы я в обычное свое время, в 5 часов перед обедом, лег спать и проспал дольше обыкновенного. Наконец, меня разбудила жена и сказала, что архиерей около часу уже здесь, он приехал, оказалось, вскоре после того, как я заснул. С ним было два священника, – приходской и уездный смотритель школ.

Я вышел и с удовольствием, что первая встреча обошлась без неловкостей: не благословляя, архиерей встал и подал мне руку. Так же он поступил и со всеми домашними. После общих незначительных разговоров, я пригласил его к себе и сказал ему, что получаю много писем и посещений от духовных лиц, и что я всегда бываю тронут добрыми пожеланиями, которые они высказывают, но очень всегда сожалею, что для меня невозможно – «как взлететь на воздух» исполнить их желания.

Потом я сказал ему. Одно мне неприятно, что все эти лица упрекают меня в том, что я разрушаю верования людей. Тут большое недоразумение, так как вся моя деятельность в этом отношении направлена только на избавление людей от неестественного и губительного состояния отсутствия всякой, какой бы то ни было веры.

Между прочим, я в доказательство прочел ему из составленного мною «Круга чтения» 20-е января – тот день, в который случайно состоялось наше свидание. В этом дне были прекрасные места из Чаннинга, Эмерсо, Торо и особенно Канта. Я видел, что это чтение произвело на него хорошее впечатление; что мне было приятно. Но несмотря на то, он все-таки высказал мне упрек в том, что моя деятельность разрушает веру людей.

Тода я рассказал ему давнишний случай, очень ничтожный по внешности и очень важный по внутреннему для меня смыслу.

Я поздно ночью зимой пошел пройтись, и идя по деревне, где все огни были уже потушены, проходя мимо одного дома, в котором светился огонь, заглянул в окно и увидел стоящую на коленях и молящуюся старуху Матрену, знакомую мне с ее молодости, одну из самых порочных, развратных баб деревни. Меня поразил этот внешний вид ее молитвенного состояния. Я посмотрел, пошел дальше, но, вернувшись назад, заглянул в окно и застал Матрену в том же положении: она молилась и клала земные поклоны и поднимала лицо к иконам.

Во это – молитва! Дай Бог нам молиться так же, то есть осознавать так же свою зависимость от Бога. И – нарушить ту веру, которая вызывает такую молитву, я бы счел величайшим преступлением... Да это и невозможно. Никакие мудрецы не могли бы сделать этого.

Но не то с людьми нашего образованного сословия – у них или нет никакой веры, или – что хуже – притворство веры, которая играет роль только известного приличия. И потому я считал и считаю необходимым указывать всем, у которых вера ложная, внешняя – освобождаться от того, что скрывает для них необходимость истинной веры.

Архиерей ничего не возразил на это, но повторил то, что не хорошо разрушать веру. После этого он любезно дал мне сведения, какие мне нужны были, о монастырской жизни. И разговор наш кончился дружелюбным рукопожатием. Вообще, архиерей произвел на меня приятное впечатление умного и доброго человека» («Странник», т. I).

«28 октября, в 5 часов утра, Л.H.Толстой, не простясь с родными, не предупредив их, тайно покинул свой дом с домашним врачом Маковицким, оставив письмо, в котором прощался с женой Софьей Андреевной. В письме гр. Толстой говорил, что в обстановке, которая идет вразрез с идеями, проповедуемыми в его произведениях, он не может больше жить, и как истый русский христианин идет на склоне своих дней в мир. Он просил не искать его: так как если даже найдут, он все-таки не вернется... 83-летний старец... бежал...

Скрываясь, вдвоем только с доктором Маковицким, Толстой, оказывается, направился к известной Оптиной пустыни, славящейся святыми старцами. В Оптиной пустыни Толстой пробыл два дня, желая повидаться со старцем Иосифом, заменившим теперь для народа покойного старца Амвросия. Есть сведения, что свидение это ищущей души Толстого с умудренным духовным опытом старцем Иосифом не состоялось.

Из пустыни Толстой проехал в Шамординский монастырь для свидания со своей любимой сестрой, инокиней Марией Николаевной Т., которая всегда была усердной молитвенницей за своего мятущегося гениального брата». Узнав, что его ищут, он покинул монастырь... Простудился... Слез на станции «Астапово». И умер здесь 7-го ноября» («Отдых Христианина», с. 437–440).

«Умер Лев Николаевич... 7 ноября в 6 часов 5 минут утра (1910)...

Последние дни его жизни – загадка. Он переживал какой-то перелом, он собирался с силами решиться на какой-то в высшей степени важный шаг...

Еще года два тому назад епископ Тульский, Преосвященный Парфений, объезжая по ревизии свою епархию, имел случай видеться и вести беседу с графом Львом Николаевичем в его имении «Ясная Поляна». Дело было так. Когда Преосвященный под вечер с опозданием прибыл в Ясенки – местечко по соседству с усадьбой Толстых, – ему доложили, что граф Л.Н. ждал здесь встретить Преосвященного и, утомившись, уехал; просит передать его покорнейшую просьбу посетить его усадьбу и дом.

Преосвященный, хотя лично не знаком с графом, нимало не колеблясь, решил посетить и отправился в усадьбу с сопровождающими его двумя священниками.

Приветливо и подобающе встретила святителя графиня Софья Андреевна, приняв по обыкновению благословение архиерейское. Граф отдыхал. Беседу оживленно повела сама хозяйка на тему о последней работе графа – против смертной казни. Владыка заметил ей: – вижу, что вы любите вашего супруга чисто юношескою любовью. – Да, я его люблю и уважаю, но вот одно тяготит меня, – вы сами знаете что.

Софья Андреевна оборвала речь и пошла будить графа. Скоро в коридоре показался и сам старец: его походка была какая-то неуверенная: его что-то как бы назад тянуло, так показалось Преосвященному Парфению. Владыка встал и сделал несколько шагов вперед навстречу графу, протянув ему руку. Граф как бы обрадовался, быстро схватил руку владыки и крепко пожал. Поздоровался также рукопожатиями со священниками. Преосвященному Парфению Лев Николаевич показался совсем не таким суровым и мощным, как его рисуют на портретах. Голубые ясные глаза смотрели очень добро и приветливо.

После общей беседы Л. Н. пригласил Преосвященного в свою комнату на беседу, которая продолжалась довольно долго и велась удивительно мирным бодрым тоном. Беседа прервалась приглашением к обеду. За столом Л. Н. вспомнил, как он был у митрополита Филарета и боялся его аскетической сухости и суровости, но вышел обласканный и получил в благословение иконку, которая и теперь хранится в божнице графини.

Последняя вспомнила о другом благословении и сказала, что перед тою иконою она молилась во время тяжкой болезни графа со слезами и верою, и прибавила, что она чудом спасла Л. Н. от верной смерти. Л. H., ласково улыбаясь, сострил: «Пожалуй, ведь ты эдак не дашь мне совсем умереть...»

После обеда пожелала с владыкой отдельно беседовать сама Софья Андреевна, и беседовала долго по известному мучащему ее вопросу (о церковном отлучении графа).

– Скоро ли ты исповедуешься? – прервал беседу граф.

Та попросила его подождать. Оба хозяева проводили Преосвященного до кареты. Л. Н. много раз собирался навестить владыку в Туле, посылал с извинением сыновей. И не собрался».

О чем беседовал Преосвященный с графом Толстым с глазу на глаз, Преосвященный не сообщает, считая содержание беседы тайной. Но, как оказалось потом, Преосвященный не убежден, что Л. Н. искал тогда воссоединения с Церковью. Впрочем, нужно заметить, что Толстой понимал свое отлучение своеобразно. «Смею думать, что я от церкви никогда не отделялся», – писал он одному священнику. Приглашение Преосвященного Парфения и все обращение с ним Толстого говорит как будто за то, что Л. Н. так и понимал дело: что его отлучили, а не он отделился...

Нет сомнения, – говорит со слов Преосвященного Парфения, – что мера церковного отлучения глубоко тяготила душу Яснополянского отшельника.

Две больших слезы скатились с ресниц Л. H., пот показался на лбу, когда он заговорил с Преосвященным об отношении к нему церкви и о.Иоанна Кронштадтского» (1910 г. Ноябрь).