Отказ не принимается (СИ)

Глава 24

Боже… Никогда больше не буду пить снотворное.

Не зря я его не люблю.

Всю ночь снилась какая-то чертовщина, голова до сих пор тяжелая, глаза не открываются, веки будто из чугуна отлиты. Непонятно сколько я проспала, потому что не помню, чтобы звонили будильники, а у меня их пять. Как в мемах: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие.

Правда, обычно я и после пятого еле встаю, хотя здесь, в доме, дела обстоят немного лучше, но не сегодня.

Напрасно я оставила волосы распущенными, голову тянет. Массирую виски, и у меня вырывается стон блаженства.

— Еще минутку, и я весь твой, — сонное бормотание слева повергает меня в шок.

В ужасе я с трудом поворачиваюсь на звук, и понимаю, почему устала голова, кто-то придавил крупную прядь и еще одну, чуть поменьше, намотал на кулак, как делает Тимошка, когда засыпает рядом.

А еще я понимаю, что этого тела здесь быть не должно.

«Варя, тише, детей разбудишь» …

Всплывает смутное воспоминание.

У меня все холодеет внутри. Голос меня не слушается.

Потому что наглая рука, сцапавшая мои волосы, почти касается моего обнаженного плеча.

Обнаженного.

Я ложилась в футболке, рукав которой достает мне до локтя.

Нет. Не может этого быть!

Я не могла… Я бы запомнила…

Как тут оказался Виктор? С какой стати он вольготно тут развалился? Зачем он меня раздел?

То есть, зачем, я догадываюсь, но он же не настолько…

О господи! На мне же нет белья!

И вот тут у меня прорезается голос:

— Что вы здесь делаете? — получается не столько громко, сколько визгливо, но, похоже, это то, что нужно.

Просивший еще минуточку Воронцов распахивает глаза.

— Варва…

— Только не говорите, что вы опустились… — я не могу выдавить из себя подходящее слово.

Виктор на секунду нахмуривается, а потом до него доходит, что я имею в виду.

— Ну, Тронь! — рычит он. — Я тебя пальцем не тронул, хотя ты прижималась ко мне всю ночь!

— Я? Да я бы никогда… Это отвратительно!

— Ах, отвратительно? — зло прищуривается Воронцов. — Что-то я не заметил в офисе, что тебе было противно. Зря я ночью сдерживался, стоило заслужить такое лестное мнение. Но ведь еще не поздно, правда?

— Что? — сиплю я, не веря своим ушам, он же не станет…

Станет.

Это же Воронцов.

Он проворачивает гамбит. Освободив мои волосы, Виктор мгновенно захватывает меня всю. Я со сна вялая и неповоротливая, зато в Воронцове, видимо, полно энергии. Дурной.

Секунда, и, подмяв меня под себя, он склоняется ко мне, заставляя остро ощутить, что я под простыней голая, а ткань между нами — весьма ненадежная преграда.

— Прекратите! — грозно начинаю я, но голос скатывается до шепота в конце слова, потому просто полежать на мне Виктору мало, хотя я уже впечатлилась степенью его гнева.

Я прекрасно ощущаю, насколько тверд он в своем намерении оправдать мои подозрения.

— Нет, Тронь, не прекращу, — голос Воронцова тоже меняется по мере тирады. Начинает он сурово, а заканчивает, издевательски мурлыкая: — Я хочу, чтобы ты точно запомнила, как выглядит то, когда я себе позволяю «опуститься» на кого-то.

Пресекая мою попытку не то возмутиться, не то закричать, Виктор запечатывает мне рот поцелуем, но самое непотребство он творит руками. Я извиваюсь под ним, но такое ощущение, что все играет против меня. Простыня сбивается, а все самое сокровенное, как назло, оказывается из-за моих дерганий у него в ладонях.

Взятые в плен ягодица и правая грудь подвергаются подробному исследованию.

И если на поцелуй я упрямо не отвечаю, потому что все мое внимание приковано к твердому органу, упирающемуся мне во внутреннюю сторону бедра, и по ощущениям член продолжает увеличиваться и крепнуть, то вот на ласки руками не реагировать у меня уже не получается.

Этот дьявол знает, что делает.

Грудь не умещается у него в руке, Виктор сминает ее сильно, но не болезненно, так, что она тяжелеет и начинает томиться. А когда Воронцов переходит к легким пощипываниям ноющего соска, я упускаю, когда он переключается с поцелуями на мою шею, а у меня, похоже, там эрогенная зона. У меня сразу перехватывает дыхание, слабеют руки и ноги, сопротивление становится видимостью, и Виктор это чувствует.

Вместо того, чтобы удовлетвориться поражением, он усиливает натиск.

Я слышу, что и его дыхание становится тяжелее, его стук сердца отзывается во мне, поднимая нешуточное волнение. Наша температура растет.

Воронцов прерывает диверсантские поцелуи в шею, чтобы заглянуть мне в глаза. Не знаю, что он хочет в них увидеть, но страсть отпечатывающаяся у него на лице лишает меня воли.