Отказ не принимается (СИ)

Глава 60

Я яростно стираю тушь.

Тру ватным диском так, что становится больно.

Но глаза печет от непролитых слез, а Воронцов моих слез недостоин.

И пока мне удается не разреветься.

Я себя уговариваю, что ничего такого не произошло.

Ничего, чего я не могла бы ожидать от Виктора.

Я уже поняла, какое место в его жизни занимают женщины. Твой день — суббота, и все такое. И он в своей позиции непробиваем.

Человек-топор.

Воронцов же мне еще названивал, пока я ехала в такси, но я наконец сделала то, что должна была сделать с самого начала. Заблокировала его. Отправила в черный список.

Подаренное платье висит на вешалке, вызывая горечь. Действительно наряд «Золушки».

Только вот я не осталась у разбитой тыквы.

Ничего в моей жизни не поменялось. Не из-за чего устраивать драму.

Мама выслушивает Тимкины восторги по поводу сегодняшних детских развлечений и меня ни о чем не спрашивает, хотя ей одного взгляда на мое лицо стало понятно, что я не в порядке.

Вот зачем он так?

Воронцову в жизни не хватает игр и адреналина?

Это подло.

Пока Виктор честно говорил, что его интересует только постель, я держалась. Но в ход пошли намеки на чувства. «Ты мне нужна».

И я купилась. Дура.

Нужно стать такой же циничной как он. Так что спасибо Воронцову за секс-просвет, и на этом наши дороги расходятся.

Одинокая слезинка все-таки скатывается по щеке.

Пытаюсь призвать себя к спокойствию. Все, что нас не убивает, и тому подобное. Мир не рухнул. Это просто первый неудачный опыт, теперь я буду умнее.

И вдруг сердце пропускает удар.

Вспоминаю, как созналась, что Виктор был моим первым, и в груди холодеет.

Он же ведь мне не поверил, правда?

Это, конечно, больно, но так лучше.

Иначе возникли бы вопросы откуда взялся Тимка. А там еще этот пугающий Раевский кружит. Как вспомню синий пронзительный взгляд, не по себе становится. И как Лизу угораздило с таким человеком связаться? Она производит впечатление вполне нормального человека.

Может, я предвзята, но ощущение, что и Егор, и Виктор из одной кудели. А значит, из породы носорогов.

Нет. Все, что ни делается, к лучшему.

Я переживу. Зато и Тимка со мной останется и не привяжется к человеку, который в любой момент променяет нас на другую игрушку. Да и Тиль ко мне привыкать не стоит. Уж больно лихо Воронцов водит женщин в дом, где живет его дочь. Ему удобно, не спорю, но вряд ли это сформирует у Эстель нормальное отношение к семейной жизни.

Вроде бы все решения приняты, обычно у меня это вызывает прилив энергии, но не сегодня. Чувствую себя так, будто не провела несколько часов на празднике, а вагоны разгружала. И спать я отправляюсь даже раньше Тимошки, у которого открывается второе дыхание, несмотря на часто моргающие глаза. Мама берет ребенка на себя, и я заваливаюсь спать. Боюсь, что опять буду думать о Воронцове, но, кажется, моя лампочка перегорела. Организм не выдерживает накала, и я проваливаюсь в сон, как в кроличью нору, стоит мне только опустить голову на подушку.

А утром жизнь возвращается в прежнее русло.

Последнее, что напоминает мне о «приключениях», я запаковываю обратно в коробку. Это платье не только не для меня, на нем словно остался флер обиды.

И по дороге в детский сад мы с Тимошкой заглядываем на почту.

Пусть Виктор сам носит свой наряд. Украшается бриллиантами. И лежит на шубе.

А я, оставив Тимошку на попечение воспитательницы, наконец забираю свои сапоги из ремонта. Когда сапожник достает с полки мою обувь, я вижу на ней тонкий слой пыли. Просто рука-лицо.

Весь день я, как заведенная, рассылаю резюме и собираюсь с духом, чтобы пойти на старую работу забрать наконец свою трудовую и, чем черт не шутит, получить наконец расчет, если мне что-то полагается.

Однако, когда я звоню в парфюмерный, Геннадий сухо сообщает, что мои документы переданы в отдел кадров подразделения, куда меня перевели.

Я немного теряюсь, потому что переводили-то меня на другую должность в магазине, да и тот перевод я не подписала. Оказывается, в тот день, когда я приступила к своим обязанностям «недельной» няни, меня уже перевели в аудиторский отдел головной фирмы. И решать все вопросы я теперь должна с ними.

Эта перспектива вызывает у меня озноб и колючие мурашки.

Правда, к вечеру выясняется, что возможно моя лихорадочная реакция — это не только следствие нежелания появляться там, где обитает Виктор. Похоже, я все-таки простыла. Или на балконе, или когда убегала без шубы.

Даже Тимошку из сада забирает мама, отпросившаяся ради этого пораньше с работы. Она же и радует меня новостями, что уволиться можно и по почте. Нужно только отправить заявление работодателю. Очень рассчитываю, что Воронцов не опустится до того, чтобы написать мне какую-нибудь гадость в трудовой.

Не доверяя родной почте России, которая скорее всего доставить-то доставит мое заявление, но вот сроки уже больно размыты, с самого утра, как только мама уводит Тимку, я вызываю курьера логистической фирмы.

Все. Если потребуют отработку, в чем я искренне сомневаюсь, возьму больничный.

Меня колотит не то от смелости собственных поступков, не от температуры, и я отрубаюсь, надеясь, что пока Тимка в саду, я немного оклемаюсь.

Болею я редко, и обычно, хорошенько выспавшись, я сразу чувствую себя намного лучше. Проверено временами, когда Тимошка каждые две недели таскал из садика какую-то лютую заразу, что косила нас с мамой.

Наметив проспать неменьше четырех часов, прежде чем приступить к домашней рутине, я выключаюсь и просыпаюсь намного позднее, чем планировала.

Осоловело пялюсь в экран телефона. Около пяти вечера. Пить хочу просто смертельно, но проснулась я не поэтому. Я бы еще спала и спала, наверное, до самого возвращения мамы могла продрыхнуть, но кому-то я очень понадобилась.

Кто-то долбится во входную дверь, словно пожар.

Кутаясь в мамину красную шаль из чистой шерсти, которая, по ее мнению, способна вылечить от всего, я бреду на грохот. Чувствую я себя настолько скверно, что, если у человека за дверью нет весомой причины для визита, готова на него наорать. Правда, наорать у меня не получится. При попытке крикнуть, что сейчас открою, из горла вырывается сип. Это злит меня еще больше.

Если у меня пропадает голос, то это надолго.

Наверно, это раздражение провоцирует меня распахнуть дверь, не посмотрев в глазок.

Но как только я вижу, кого принесла нелегкая, просто захлопываю обратно перед носом нежеланного гостя.

— Вар-р-ря! Открой сейчас же!

Да сейчас прям!

Разбежалась!

Приказывать он мне будет, что делать в собственном доме!

Только я делаю шаг из прихожей, как снова раздается грохот. Не жалея кулаков, Воронцов колотит в дверь, как потерпевший.

— Варя, я не уйду!

— Тогда я вызову полицию, — отзываюсь я, но и сама-то слышу себя с трудом, а уж Виктору на лестничной клетке в таком ударном сопровождении и подавно неслышно.

— Варвара, нам надо поговорить!

Кажется, я уже наговорилась с Воронцовым до конца жизни.

Слышу, как в подъезде ругается соседка сверху:

— Молодой человек, если вы не прекратите буянить, я спущу на вас собаку!

Я представляю, как Виктора со страху обоссывает грозный той-терьер из породы волкодавов. У меня вырывается нервный смешок.

— Тронь! У тебя есть шанс насладиться моим унижением, не упусти! — рычит из-за двери неугомонный Воронцов.

Очень хочется ответить, что это только он наслаждается чужим унижением, но, во-первых, Виктор меня все равно не услышит, а во-вторых, мне становится любопытно.

Что именно считает Виктор унижением.

Но я бы не открыла ему все равно, если бы не стечение обстоятельств.

Точнее, двух факторов.

Первым становится голос другой соседки, пытающейся призвать Воронцова к порядку. У нее грудничок спит, и она пытается урезонить буйного товарища, чтобы она могла уложить ребенка.

А вторым — осознание, что скоро, мама приведет Тимку из садика, а с Виктора действительно станется торчать под дверью до победного.

Потянув еще пару минут в надежде, что Воронцову все-таки наскучит ломиться туда, где его никто не ждет, я все же открываю дверь.

Взъерошенный Виктор внедряется в прихожую быстрее, чем я успеваю сказать ему, что разговаривать я с ним не готова. Видимо, стоит завести цепочку на двери.

— Варя… — с горящими глазами он протягивает ко мне руки.

С неожиданной для своего разбитого состояния ловкостью я уворачиваюсь.

— Не трогайте меня, — выдавливаю я сиплым шепотом.

Воронцов хмурится:

— Ты заболела? — и снова тянется ко мне.

Отшатываюсь. Да что ж он с руками сладить не может!

— Это вас не касается, — хриплю я. — Но да, я плохо себя чувствую. Не надо усугублять мое состояние…

Виктор мрачнеет.

— Варя, я идиот, — признается он в том, о чем я и так знаю. — Прости меня…

Новая волна гнева поднимается во мне.

— Извинения вы считаете унижением, да, Виктор Андреевич? — язвлю я, если так можно назвать мое шипение. — Они не приняты. Всего недоброго.

Я указываю ему на дверь.

— Варя, выслушай…

Теперь я должна его слушать?

Складываю руки на груди, всем своим видом демонстрируя, что мне не интересны разговоры с ним.

Но от следующей фразы в груди все обрывается, и меня бросает в пот.

— Я тебя не уволю. И ты останешься со мной. Варя, нам нужно поговорить. Я все знаю.