Отказ не принимается (СИ)

Глава 61

Мне хочется малодушно упасть в обморок.

— Все знаете? Отлично вам в дневник поставит моя соседка с собакой. Она как раз работает в школе.

— Варя, мне не нравится, как ты выглядишь, — продолжает хмуриться Воронцов. — Ты бледная и хрипишь.

— А мне не нравитесь вы у меня в квартире, но все коту масленица, правда? — огрызаюсь я, лихорадочно просчитывая в голове, мог ли Виктор узнать, что Тимка сын его брата.

— Варь, не надо так. Я…

— То есть вам меня шлюхой называть можно, а мне вам не радоваться — нет? — изумляюсь я такой наглости.

— Я такого не говорил.

— Но вели себя соответствующе. А теперь «прости-извини», дай обниму, и я должна утереться? — завожусь я.

— Варь, я уже признал, что идиот. Я не хотел…

Но меня уже несет. От гнева и от страха сразу.

— Не хотел, но сделал. Поступки говорят, сами за себя.

Теперь вскипает Воронцов непонятно с чего.

— Да вот на поступки ты ни хрена не смотришь! Тебе слова нужны! И я пытаюсь их сказать, но ты уперлась, как баран! Варя! Дай договорить, прежде чем казнить!

Отворачиваюсь от него.

Он еще и орет.

Ну если, верить Екатерине, то кричит Виктор, когда нервничает.

Это хорошо. Ему полезно. Отольются кошке мышкины слезки.

— Я не хотел говорить гадости, Варя. И я так о тебе не думаю, — сбавив тон продолжает Воронцов, обращаясь к моему профилю. — Я просто реально идиот. Ты такая милая была с Демидом, а от меня шарахалась, мне стало так хуево, когда я представил, что ты выберешь не меня, что мне захотелось удержать тебя любой ценой.

Психанув, я разворачиваюсь опять к Виктору.

Действительно идиот.

А еще бизнесмен.

— И решили купить? Разве это не предполагает, что я уйду, как только предложат больше? — поджимаю я губы.

— У меня много бабок, — мучительная судорога искажает его лицо. — Я бы боролся до последнего. И я помню твои слова, что с таким, как я, ты не будешь…

Надо же. Я думала, что его не задела… А они ему покоя не дают.

Тяжело вздохнув, Воронцов продолжает:

— Я поступил, как скотина, но я просто ревнивый идиот. Я могу держать себя в руках, Варь. Если я буду знать, что ты моя…

Удивительно. Появляется, чтобы вроде как извиниться, и вот уже незаметно мы переходим к требованиям.

— Не слишком ли много вы хотите, Виктор Андреевич? — почти совсем беззвучно вопрошаю я, потому что воспаленное горло от нагрузки почти отказывается работать. — Может, вам просто завести рабыню. Очень подходящая должность. Именно с нее нельзя уволиться. А я свободный человек. И я очень хочу от вас освободиться. У меня перед вами нет никаких обязательств.

Воронцов засовывает руки в карманы пальто.

Вот так лучше, а то только тянет свои лапы по поводу и без.

— У меня перед тобой есть. Варя… ты только не убивай меня сразу, ладно? — глухо просит Виктор, и я напрягаюсь.

Подобная просьба немного настораживает в любом контексте, а когда ее озвучивает Воронцов, мне хочется приголубить его сковородкой превентивно.

Он и так отличился, что Виктор еще выкинул?

— Я сорвался на тебя из-за того, что ты сказала, что я был первым, и я…

У меня снова немеют пальцы. Сглотнув, вслушиваюсь в сбивчивую речь Воронцова.

— Я не поверил. Меня задело, что это неправда. Я бы… Я разозлился. Очень. И натворил херни. Варь, я был не прав. Я знаю, что Тимка не твой сын.

Пульс бьет в ушах на критической скорости. Я почти глохну от шума крови в голове.

— И как вы об этом узнали, Виктор Андреевич? Сунули свой нос туда, куда вас не приглашали? — еле слышно проговариваю я.

Воронцов запускает пятерню в итак стоящие дыбом волосы.

— Я догадываюсь, что ты сейчас будешь… недовольна, — осторожно подбирает слова Виктор, а это значит, что я буду не просто недовольна, я взбешусь.

— Чистосердечное признание, ну и далее по тексту, — подталкиваю я его, чтобы уже понять, остался ли главный секрет секретом, а у самой коленки подгибаются. Родной там Тимка или нет, а он мой сын. Половинка моего сердца.

— Когда я немного… поронял вещи, — объясняет Виктор, а в переводе с Воронцовского на человеческий это означает «разнес все к чертовой матери», — Егор проявил инициативу. Он пробил тебя через «Лютик» и…

— Что? — не сразу я врубаюсь, о чем говорит товарищ. — Какой «Лютик»?

— У брата Егора есть друг, владелец детективного агентства, — Виктор смотрит прямо в лицо, не похоже, чтобы он чувствовал вину за то, что влез в частную жизнь постороннего человека. — Они проверили его свидетельство о рождении. И его мать не ты, а твоя погибшая сестра.

Пытливый и даже немного обвиняющий взгляд Воронцова впивается мне в лицо.

— Почему ты не сказала?

Мысли в голове, скачут, как блохи. Не похоже, что он знает, кто отец. Ну да. Если этот чертов «Лютик» ограничился свидетельством о рождении, то там в графе «Отец» стоит прочерк.

— А должна была? Мой ребенок не имеет к вам никакого отношения! И не стоит втираться к нему в доверие. Он не игрушка. Хотя о чем это я? Вы свою дочь используете, чтобы добиться своего…

Гнев вспыхивает в чайных глазах, заставляя их темнеть.

Да. Знаю. Не права. Тиль сама выбрала меня своей куклой, а Виктор просто не любит отказывать дочери. А уж то, что я и самому ему глянулась, это просто приятное совпадение. Воронцов хороший отец. Я знаю, что он с Эстель проводит почти все свое свободное время, но не только ему хочется задеть побольнее, когда самому хреново.

Вот и я. Бью в больную точку, потому что Виктор меня ранил, потому что заставил бояться, переживать, плакать.

И кажется, что Воронцов понимает истинную подоплеку моего выпада, поэтому удерживается от резкого ответа.

— Варя, это правда? — возвращает он нас к своему открытию. — Я был первым?

— Какое это имеет значение? Уходите. Вы облегчили душу, попросили прощения. Я вас не простила. Разговор окончен. Скоро сын придет из садика, и я не хочу, чтобы он вас видел.

Грубо. Даже очень. А для меня, привыкшей быть вежливой и тактичной, и совсем запредельное хамство.

Но Виктор только шире расставляет свои длинные ноги.

— Имеет, — желваки играют на побелевших скулах. — Я, наверное, был груб. Сделал больно…

О господи нет!

Я точно не хочу обсуждать с Воронцовым свои ощущения от первого секса.

— В рамках ожиданий, если вам так станет легче, — сухо отвечаю я. — А теперь уходите.

— Варя, я понимаю, что виноват. Я вижу, что ты не простила. Но я ничего не могу поделать с собой, ты понимаешь это? Ты мне все еще нужна. Я могу как-то искупить?

Я искренне надеюсь, что сейчас он не про очередные подарки.

Ну должен же Виктор быть хоть немного обучаем.

— Да, — соглашаюсь я. — Можете. Ускорить мое увольнение.

Карие глаза сужаются:

— Зачем? Чтобы ты вычеркнула меня из жизни так же легко, как ты поступила с моим номером в телефонной книжке? Чтобы ты была где-то там, где я тебя не вижу? Не могу с тобой поговорить, обнять, поцеловать, заняться с тобой сексом? Для этого?

— Да, — просто отвечаю я. — Я прошу вас уйти. Виктор Андреевич, беседа затянулась, а мне больно говорить.

И как это ни прискорбно, и в прямом, и в переносном смысле.

Из-за того, что все это время Воронцов стоит практически недвижимо, подавляя меня лишь своей аурой, я немного расслабляюсь, и поэтому стремительный шаг в мою сторону происходит для меня внезапно.

Шероховатая теплая ладонь ложится мне щеку.

— Ты горишь, — другой рукой он стягивает заколку-краб с моих волос, и слабая коса рассыпается на волнистые пряди. — Сейчас я уйду. Но я клянусь. Ты передумаешь.

— Опять будете пугать, заставлять, покупать, шантажировать? — усмехаюсь я.

Виктор кривится.

— Я сам виноват, что ты обо мне такого мнения. И мне это исправлять.

Легкий поцелуй в лоб. Видимо, я действительно температурю, его губы кажутся мне приятно прохладными.

На секунду он стискивает меня в почти болезненных объятьях и быстро, словно боится передумать, уходит, оставляя после себя только аромат Тома Форда.

Я запираю за Воронцовым дверь и без сил падаю на пуфик под ключницей.

Мне очень стыдно.

Потому что я была рада его видеть.