Отраженный свет

Лошадиные эмоции

Синие горы на горизонте... Загадочные, манящие и недоступные. Выходишь рано утром, стремишься на пределе сил, выкладываешься до последнего. Проходит час за часом, а неведомые хребты отодвигаются еще дальше. Но ты идешь, идешь... И вечером видишь все те же синие горы, далекие и призрачные. Только - уже за спиной.

Такое достаточно испытать один лишь раз. Сколько физиков и лириков, шахтеров и трактористов погубило поле! Уходящая в прошлое геологическая романтика.

Теперь - полчаса на вертолете, и не натерев ни единой мозоли, не пролив и капли пота, даже не снимая галстука, ты прямо в сердце затерянного мира. Пусть он и остался нетронутым, разве будет он сниться потом долгие годы? Да и нет никаких шансов остаться нетронутым у любого камчатского медвежьего угла.

...Еще до победы научно-технической революции над старой геологией работали мы на голубом озере, тихими вечерами после маршрута бездумно и расслабленно заглядывались отражением гор и закатов в хрустальном зеркале воды. Следов на берегу было не меньше, чем на коровьем выгоне,- ни клочка без отпечатка длинных когтей. Снова попали на озеро много лет спустя. Ничего особенного не заметили, да и некогда было, - мы сразу ушли в горы. Вот только медвежьих следов что-то маловато стало - один, другой, и нет больше. Вернулись к лагерю через несколько дней. Стояла черная безлунная ночь, и мы подумали сначала, что заблудились, не на то озеро попали. Кругом костры, гармошки, гитары, пьяные песни, девки визжат. Но озеро оказалось тем самым, а вот год и день недели - другими. Пела и плясала ночь с субботы на воскресенье той самой эпохи, когда на каждую камчатскую семью уже приходилось в среднем по ноль целых семьдесят девять сотых лодки и одиннадцать с половиной лошадиных сил подвесного мотора. Озеро за прошедшие годы приблизилось к поселку на расстояние двух часов хода на почти пустой (четыре бутылки и полторы луковицы в багажнике) лодке.

Конечно, я не враг технического прогресса. Пешком назло кондуктору я не пойду, мне и в голову не придет забрасываться в поле с рюкзаками за спиной, когда есть вертолет и есть деньги по статье "авиатранспорт", и есть бензин в аэропорту, и лопасти не израсходовали моторесурс, а экипаж - саннормы налета, и есть погода, и есть площадка для приземления в районе работ, и нет могущественных богатых конкурентов среди вертолетной клиентуры, ну и еще кой-какие мелочи. Прогресс - это здорово! С допотопным вьючным транспортом идешь, идешь, скрипишь, пыхтишь день, два, три, даже - пять, пока не доберешься до места. А вертолет раз! - и становись лагерем. Правда, иногда приходится немного подождать. Двадцать два дня - мой личный рекорд. Пока не озверели от безделья и не тронулись с рюкзаками. То бухгалтерия деньги не перевела, то вертолета нет, то бензина, то... в общем, находятся причины.

С заброской еще терпимо. Психологически легче. Сидишь себе в аэропорту и каждый день в курсе дела, почему не летишь: сегодня денег нет, завтра - вертолета... ну и так далее. А когда в конце сезона в назначенный срок упакуешь весь груз и ни на минуту не отлучаешься от палаток дальше ста метров, дело обстоит гораздо хуже. Почему не летят, может, наша собственная бухгалтерия про нас забыла и деньги не перевела, или вертолетное начальство потеряло заявку на полет и не запланировало машину, или бензин у них кончился, или...

О перебазировке лагеря в середине сезона мы уже и мечтать забыли.

И все равно, нет, не враг я прогресса. Трезвый разум подсказывает: вертолет - хорошо! А душа нашептывает: а старые-то способы передвижения лучше, интереснее. Эмоциональнее, в конце концов.

Какую гамму тончайших оттенков наслаждения обещает хотя бы переход с рюкзаками! Съели на привале пару лепешек из твоего груза - и ты сразу чувствуешь, как легко стало спине. Идешь по ровной террасе после крутого подъема - и наслаждаешься отдыхом. Коля впереди немного замешкался, сбавил темп - и ты облегченно переводишь дыхание. Снял рюкзак - и какая-то чудодейственная сила разгибает спину, гордо поднимает голову и расправляет плечи, заставляет опустошенно и радостно колотиться сердце... Невесомость во всех членах. Я уж не говорю об ощущениях, когда после перехода забираешься в спальный мешок.

Правда, кое-кто считает такие эмоции доступными и лошади. Интеллигентной, утонченной натуре необходимы более благородные переживания. А я и не спорю. Мне легко понять Тарапула после тяжелого вьючного перехода, да и он вполне по-человечески понимает меня, когда я возвращаюсь на лагерь с полным рюкзаком, и по мере сил сочувствует - не убегает, не запутывается, не прогрызает мешки с мукой и даже с овсом.

Какие подвиги мы совершали, какие трудности преодолевали! С ужасом, как кошмарный сон, вспоминаю...

К нам в поле приехал начальник. Был он в годах и в теле, ходил вроде бы не спеша, но загонял нас в первый же день чуть не до смерти. Осматривали обнажения вокруг лагеря. И погода вроде бы благоприятствовала - солнышко, легкий ветерок, и дорога вполне сносная - плотно утрамбованный песок морского дна, осушенного отливом, но... Шли мы целый день, ни разу не останавливаясь и не отдыхая, с утра и до вечера. Прошли три километра. Это был самый тяжелый маршрут в моей жизни.

А какой богатый набор лишений предоставляет старая геология! Надежной крыши над головой нет. И пусть завидуют мне европейские коллеги, которые работают на машине, спят в специально оборудованном кузове, едят в столовой и ухитряются даже возить с собой телевизор и холодильник. И это называется поле!

Музыки нет, газет нет, всегда не хватает - то тепла, то холода, то ветра, то безветрия. В начале сезона не хватает ночи, чтобы выспаться, а в конце - дня, чтобы засветло закончить маршрут, то нет соли - забыли на старом лагере, то нет клея - потеряли, то нет бинта - вообще почему-то не взяли. Сегодня в обрез еды, а завтра не хватает сил, чтобы дотащить ее.

Полевые нехватки - не то, что городские. В городе обнаружил, что соли нет, - сбегал в магазин за углом, принес и посолил, а у нас придется две недели есть несоленое. Забывать в поле не рекомендуется. Рассеянность противопоказана. Забрасывались мы в район работ на попутном сейнере, а лошадей предстояло гнать налегке через хребты и болота. По поселку ходил я, естественно, в кирзовых сапогах, хорошо хоть вспомнил вовремя, ребята уже через борт выбросили мне пару резиновых сапог, оба левых, как выяснилось вскорости после отплытия. Нелегкий выбор достался на мою долю. Кирзовые сапоги в камчатских условиях, когда кругом вода, все равно что римские сандалии. В резиновых я быстро сбивался с азимута, меня все время заворачивало к востоку, да и пальцы терло, суставы наламывало. Только к концу первой сотни километров нашел я оптимальный вариант и весь оставшийся путь проделал в одном резиновом сапоге и в одном кирзовом.

На человека никогда не угодишь, ему нужнее всего именно то, чего нет. Геолог - тоже человек. Мой однокурсник, распределившийся в Ашхабад, рассказывал, как доставалось им в пустыне. Машина вязнет в песке, приходится то и дело залезать под нее и подсовывать под колеса шалманы - специальные бревна, без которых ни один шофер в пустыню и носа не высунет. Пробуксовывают шины, струйкой летит из-под них песок, засыпает тебя, закапывает целиком, - мелкий, сухой, горячий. Как часто, замерзая под моросящими камчатскими дождичками, представлял я себе идиллическую картину: лежу на спине, и сверху меня засыпает песочек, мелкий, горячий, сухой. А мой друг в Каракумах не раз представлял, как он подставляет лицо прохладному, тихому, ласковому камчатскому дождю.

В прошлом сезоне нам ужасно не хватало печенья "Шахматное". Мы испытывали физические страдания, мы даже во сне видели аккуратные пачки с двумя конями, с красными и белыми клетками на обертке. А началось все с того, что мы спустились на широкую, ровную долину и увидели, как далеко впереди поднялся и исчез в синем небе вертолет. Через несколько часов нашим взорам открылось только что брошенное стойбище: выбитая тысячами оленьих копыт площадка, палки от палаток и таганов, еще теплые угли в кострище, неизбежный в таких ситуациях мусор... И не меньше сотни новеньких хрустящих оберток с шахматными конями. Воспаленному голодом воображению сразу представилось: вот приземляется голубой вертолет, вся бригада бросается сломя голову к грузу, разламывает в щепки ящик с печением, хватает пачки и тут же, не отходя от кассы, реализует присланную правлением премию за перевыполнение плана. Да, это вам не салонная английская чопорность. Дикий народ, дети тундры...

Обмениваться впечатлениями, растравлять друг другу душу было бы слишком жестоко, и мы заключили негласное джентльменское соглашение: ни слова о печенье, не вспоминать и не думать о пачках с двумя конями, с красными и белыми клетками на оболочке. Но искушение оказалось сильнее. Это было все равно что нашему шоферу первого класса без прав, уже несколько месяцев ведущему беспробудно трезвую жизнь, не мечтать о поллитре. Мы старались не смотреть окружающим в глаза, когда необузданная фантазия во всех деталях рисовала запретный плод, а если кто-то виновато отводил вдруг блудливый взгляд в сторону, все понимали - опять нарушил уговор.

Первое, что мы сделали, очутившись в конце сезона в поселке, - пошли в магазин и накупили много-много пачек с конями на обертке.

Уминали печенье всухомятку, со сгущенным молоком. После третьего килограмма (на каждого) почему-то пришло в голову, что нет воды и нечем запить, а потом выяснилось, что и печенье вообще какое-то не такое - кони нарисованы, а клеток нет. Окончательно разрушил хрустальную мечту самый жестокий член нашего коллектива, до того небезуспешно притворявшийся добрым. Он рассказал, что в одном из маршрутов встретил тех самых детей тундры, изложил им нашу общую шахматную версию, отчего они пришли в негодование и объяснили: печенье тогда просто перепаковали во вьюки без пачек и ели его очень долго, целых полтора дня.

Или - не хватает курева. Часто оказывается, что дефицит, как говорят торговые работники, создан искусственно. Не было у меня сезона, чтобы среди флибустьеров и авантюристов не оказался хоть один бросающий курить. В городе не получилось, кругом соблазны, а в тайге - всё, завязал, и курева с собой не беру. Если в отряде найдется бывалый таежник, он обязательно возьмет лишнюю трехмесячную порцию, иначе новообращенный некурящий замучает всех - не выбрасывай окурок, дай закурить, дальше - больше, пока окончательно не заявит свои права на дележ ограниченного запаса никотина.

А когда делить уже нечего, совсем беда с этими наркоманами. Помню, кончилось у нас все что, могло кончаться.

Поневоле некурящие обшарили каждый кустик, каждую травинку на расстоянии плевка вокруг костра, переставили палатку на другое место и просеяли песок из-под пола, не поленились даже пройтись маршрутом по старым лагерям. Каждый найденный окурок, обвязав леской, сушили на удочке в горячем воздухе над костром, потом собрали драгоценные отбросы в кисет и курили по очереди, по затяжке на брата, день ото дня все больше и больше разбавляя сухими листиками. Когда процент древесной растительности в куреве повысился до предела, а в ремнях уже не оставалось места для новых дырок, решили - мне идти на рыбалку за продуктами, потому что я и места лучше знаю, и сил больше сохранил - еще бы, я измучен всего-навсего голодом. А ребята будут работать дальше и молиться за мое благополучное возвращение. Вдогонку напутствовали: если не будет папирос или сигарет, выпроси хоть махорки.

Долго ли, коротко ли (два дня туда, два обратно), с рыбалки я вернулся, надрываясь под тяжестью щедрых подарков. Рыбаки насовали в рюкзак сахару, масла, галет, копченой рыбы, крупы, сгущенки, даже конфет и вафель. И хотя выходил я в обратный путь с рассветом, ухитрились в последний момент добавить на привьюк несколько булок только что испеченного, обжигающего душистого хлеба. А сейчас остывшие, но еще мягкие буханки безжалостно расшвыривались по всей палатке. Полуживой от голода наркоман дрожащими руками выхватывал и бросал не глядя балычины и пачки галет, пока не добрался до блока "Беломора". Судорожно чиркнув спичкой, он затянулся на полный вдох и вдруг, побледнев, привалился к колу палатки, чтобы не упасть в обморок.

Ну а что тут хорошего, спросят меня, стоит ли так рекламировать трудности и лишения? Наверно, и в самом деле, приключения в настоящем, в тот самый момент, когда они происходят, вовсе не нужны нам. Ну какому идиоту придет в голову утверждать, что он радуется, когда холодно, ветер и за шиворот льет? Даже на физиономии Женьки, самого последовательного изо всех когда-либо живших и ныне живущих авантюристов мира, я не заметил особого восторга, когда волной его тащило в море.

Может, это и есть разгадка, и все трудности и приключения нужны нам только для воспоминаний? Хорошо, что это все-таки было, но еще лучше, что уже было. Страшно, наверно, на склоне лет обнаружить, что жизнь прошла, а вспомнить нечего. Чем можно измерить жизнь? Ведь не прожитыми годами, а тем, что сделал, узнал, пережил. А если так, то мне нечего бояться. Хоть сегодня на пенсию!