Отраженный свет

Немного унылой философии

Было: пришлось заночевать под звездами. Темнело, лагерь далеко, и выбор был только - ломиться через кусты всю ночь вслепую или переждать темноту у костра, а с первым светом тронуться в путь.

Из двух зол выбрал меньшее. Остановился засветло, наломал дров, постелил постель из веток попышнее. Теперь можно всю ночь дремать, а прогорит костер - не вставая, протянуть руку к заготовленной куче и подбросить пару сучьев.

Один... Вокруг только горы и тундра. Затихает суета у костра, и тундра оживает, наполняется звуками. Вот бежит мышка. Чуть пошелестела сухими листьями и остановилась, снова легкий шорох и опять тишина, и еще, и еще. А может, это кто-то огромный неспешными шагами приближается из темноты?

Потрескивают дрова, шумит листва на кустах, журчит где-то ручей. Вслушиваешься, хочется услышать в ночном шепоте что-нибудь таинственное, и становится немножко грустно оттого, что давно уже не веришь в добрых и злых волшебников, в фей и эльфов. Скучно все-таки быть таким атеистом и материалистом, уметь сводить все к законам акустики, кинетики, гидродинамики, не оставляя ничего-ничего необъяснимого, загадочного, прогоняя сказку изо всех уголков этого слишком материального мира. А ночные шорохи мягко льются, завораживают, застилают глаза. Слышится музыка, только не песня, а тихая симфония. Из песни, говорят, слова не выкинешь, в ней все сказано, своего не домыслишь. А симфонию можно слушать и думать о своем, вспоминать, размышлять...

Нет, не симфония это. Симфония тоже заставляет чувствовать радость или тоску, ужас или надежду. А музыка ручья, костра, ветра совсем не мешает думать так, как тебе хочется, не навязывает свое настроение. Хочешь - и ты услышишь радостную песню первой любви, а если у тебя в голове тяжелые мысли - ручей нашепчет тебе много-много злых сомнений, мрачных предчувствий. В одном только ручей и листва стесняют свободу - не дают просто сидеть у костра, тупо уставившись в огонь, и не думать.

Темнеет, каждый куст вдалеке незаметно превращается в медведя. Стоит только податься вперед, чтобы присмотреться, и он тотчас делает бросок. Замрешь, и он остановился. Затаился. Осторожный... Старый, наверно, опытный... Эй, матерый, я же знаю, что ты не медведь. Ты - куст, и хватит ломать комедию!

Есть тут, конечно, медведи, но вероятность встречи с ними, наверно, не больше вероятности прямого попадания метеорита. Ну, может, и побольше, все-таки устроился-то я на медвежьей тропе. Да если он и наткнется на меня, убежит. Они же всегда убегают...

Всегда ли? А в прошлом году, когда медведица нас с Толей по кустам гоняла? А вот еще был случай, когда я охрип и начисто оббил эмаль с двух совсем новых мисок, создавая звуковое оформление на церемонии приема трех медведей в нашей загородной резиденции.

А еще... Да ладно, и этого хватит. Могут быть медведи, и не обязательно все должно кончиться благополучно. И может быть дождь, ветер, холод... А темнота, наполненная неизвестностью, стеной отгораживает весь мир. Только костер, звезды, чуть заметные силуэты вершин. Один. Страшно или не страшно? Ну если честно, перед самим собой, тут ведь можно быть самим собой, вокруг никого... Наверно... Только если допрашивать самого себя с пристрастием, не придется ли сознаваться во всех смертных грехах, в коих совсем не грешен? От излишней честности перед самим собой. Нет, не страшно. Чего раньше смерти помирать? Будет медведь, буду и думать, что делать. А пока... Разве так уж плохо побыть одному? Разве не к этому стремился? С какой тоской после долгой городской зимы ждешь поля... Для всех - одно объяснение, по возможности, остроумное. Я как чеховский сотский, когда долго не ходишь - ноги болят. И тело своего требует. Может, и так. Требует тело работы, но это ли главное? Бежишь по ту сторону цивилизации от усталости, головной боли, раздражения, неудовлетворенности, хитросплетения психологических тонкостей и сложностей. От месткома, научных дискуссий, семейных недоразумений, общественных нагрузок. От суеты, толкотни, многолюдья. Только так ли уж много людей для тебя в этом многолюдном мире?

Был когда-то сосед по лестничной площадке. Но - поставил не туда ящик, ну, действительно, может, зря поставил, и вот... И вот нет для тебя больше соседа, только безликий номер вместо знакомой двери.

Был когда-то хороший человек, авторитет, титан научных дискуссий. Но... неудачно, может быть, объяснил мотивы своей активности. Может, ради чистого остроумия. У кормушки надо толкаться локтями. И нет авторитета, нет хорошего человека.

Был друг, решали одну и ту же научную проблему. Разошлись в выводах, оба были так уверены в своей правоте. И нет друга, есть научный противник.

Не спешить бы, стерпеть, объясниться спокойно. Да где там спокойно... Нервы, нервы, всюду нервы, всюду тратишь пудами, запасы истощены, какие могут быть спокойные объяснения.

Родная академия, будь она трижды неладна... Диссертация, как говорил один мой знакомый, она ума не прибавляет, но вот поди ж ты. Субординация строже армейской - у кого на звездочку побольше, тот и умнее. Как-то в канцелярии академического института один уважаемый профессор попытался выразить свое неудовольствие по поводу неверно оформленной бумажки. И что бы вы думали, ему ответила секретарша?

— А что вы, собственно, очень уж возмущаетесь? Ведь вы даже не член-корреспондент!

Про одну научную проблему моя бывшая шефица говорила:

— Эти вопросы решаются на уровне докторов!

Регламентация, субординация, униформа, благолепие. Не товарищи, а коллеги. Застегнуты наглухо на все пуговицы. Очень признателен, извините, глубокоуважаемый, будьте любезны, с искренним уважением... Ни слов человеческих, ни эмоций. Простейшую формулу, выражающую конец всякому терпению, научный сотрудник с большим академическим стажем сконструировал бы, наверно, так:

— Я Вам (обязательно с большой буквы!) лицо набью!

Попробуй найди человека среди такого благолепия...

И редеет многолюдье, превращается понемногу в социальную среду. Внешнюю, неуютную, чужую среду. Иногда даже мороз по коже дерет, когда подумаешь об этой среде. Вот застала меня ночь в тундре, дождь, я хоть костер разожгу, согреюсь, обсушусь,, ну а если в городе? В гостинице мест нет, на вокзал пойдешь - милиция заинтересуется - почему в зале ожидания, если не пассажир? Хоть пропадай на улице среди этой плотнейшей социальной среды. Какое ей дело до твоей беды, твоей боли?

Нет, не от перенаселенности бежит человек из города. От одиночества. К людям. Ну сейчас разве я один? Я знаю, ребята в лагере не спят, ждут меня, варят кашу, готовят дрова для костра, большого, теплого, ласкового.

И темнота вокруг, и все, что она скрывает, разве все это мне чужое? Электрические сумерки города, солнечные заполярные ночи, белые ночи Ленинграда - разве вы подарите усталому человеку такую густую, мягкую, убаюкивающую тьму?

Тундра... Да здесь я чуть не каждую кочку носом перепахал, возвращаясь затемно из маршрута. А горы для меня примерно то же, что рабочий стол для бухгалтера, поле для хлебороба. Это и есть мое поле, здесь я работаю, здесь я живу. И на одной ли речке ночевать, на другой, так ли уж важно? Главное - я дома. И среди друзей.

...И все-таки много непонятного, странное оно бывает, одиночество, разное.

Бывает, после спора становится так тоскливо, никто тебя не понял, и работа твоя никому не нужна, и никому дела нет до твоих надежд, труда, души, фантазии, всего, что сейчас хоронишь вместе с обруганной идеей. Один, как затравленный волк. Выходишь на улицу - все куда-то спешат, у каждого свои дела, заботы. Вот какие-то две девицы навстречу, идут, болтают, смеются. Ну, у этих, наоборот, ни дел, ни забот. Я делаю шаг вправо, чтобы разойтись, - и они вправо. Шаг влево - они опять оказываются на пути. Тогда я делаю решительный рывок в сторону, - что я, танцевать, что ли, с ними здесь буду, и вдруг... Мой злой взгляд в упор наталкивается на смеющиеся глаза девушки, и я чувствую, как рот против воли расплывается до ушей. Спасибо, девушка!