Отраженный свет

Очень эмоциональный маршрут

Маршрут для геолога никогда не бывает безразлично описательным: пойду - все равно куда, увижу - безразлично что. Всегда позади тяжелые сомнения, догадки, гипотезы, споры...

Два дня назад мы насмерть разругались с Колей. До сих пор не разговариваем. Я изучал заозерные хребты, каждый камень там облазил, а Коля по моим наблюдениям нарисовал схему.

— ...Кому лучше знать? - кипятился я.

— А я с твоими наблюдениями и не спорю, просто у меня выводы другие, - отвечал он.

— Значит, получается, моим ногам ты доверяешь, а голове нет? Ну ладно...

Хорошо математикам: если не согласен, бери мел и иди к доске доказывай. Хорошо физикам: было две разные схемы, подключил в цепь вольтметр, посмотрел на стрелку - и осталась одна. Истина установлена, все довольны, никаких поводов для обиды. У геологов все проблемы решаются ногами. Не согласен - бери молоток, рюкзак и иди доказывай. За пять километров, за двадцать, за пятьдесят...

С Колей мы договорились: если прав я, в морских обрывах должны обнажаться базальты, если он - песчаники.

И вот я стою перед обрывом. Сейчас я увижу, совпадает действительность с моими предположениями или нет. Момент, от которого дыхание перехватывает сильнее, чем при прыжке с парашютом. Сейчас все решится... А вдруг?.. Страшно сделать эти последние решающие десять шагов.

Стоп, поточу карандаш. Затачиваю его спокойно, руки не дрожат, неторопливо переговариваюсь со Стасиком о погоде. Теперь, кажется, больше ничего не придумаешь. А может, сначала посмотреть другое обнажение? Что это, игра в прятки с самим собой? Подхожу, смотрю и... Такого не может, никак не должно быть! Песчаники, одни песчаники. Я бросаюсь в одну сторону, в другую, лезу вверх, но передо мной все те же однообразные серые песчаники.

Но вынося смертный приговор своей идее, все равно даже и не подумаешь: "А может... ведь этот обрыв еще никто не видел, после нас геологи придут сюда лет через десять... И не обязательно писать, что здесь базальты, ведь я могу просто ничего не писать. Мог я пройти мимо и ничего не заметить?" Но так же, как врач не может настаивать на заведомо неправильном первоначальном диагнозе, даже если признание ошибки грозит для него крушением авторитета, так не может быть недобросовестным и геолог. Ведь только одна такая подтасовка может обернуться годами, а то и десятилетиями ошибок и заблуждений. В геологии выработано веками практики правило профессиональной добросовестности. Поэтому каждый геолог верит чужим наблюдениям так же безоговорочно, как и своим.

К другому обнажению идешь с тяжелой головой, задевая ослабевшими ногами за каждый камень. Как из другого мира, доносятся какие-то слова, смысл которых доходит не сразу: "Что? Медведь? Вон там стоит? Какой медведь?.. Ах, медведь! Да иди ты со своим медведем..." Стасик смотрит удивленно. Вроде все шло нормально, образцы отобрали, записали, как полагается, и устать не с чего, прошли всего километров пять.

К действительности возвращает истошный вопль Стасика:

— Смотри!

В море треплет волнами наш пустой рюкзак, вот-вот он потонет. Сломя голову бросаюсь прямо в море. Что рюкзак! Там ничего нет, кроме пустых мешков да ваты для упаковки образцов. Сумка! Где моя полевая сумка? С картами, дневниками, записями наблюдений за весь полевой сезон!

Хорошо еще, море здесь мелкое. Опрометью шарю по дну, пытаюсь нащупать хоть что-нибудь в песке рядом с рюкзаком. Но ничего, ничего нет и рядом с рюкзаком, и поодаль...

Только спустя некоторое время в голову приходит простая мысль - а почему она должна быть рядом? Ее могло унести и на километр дальше, и на километр в сторону. Кляня себя на чем свет стоит, возвращаюсь на то место, где мы оставляли вещи. Ведь не первый год на побережье, должен помнить, что все надо класть повыше, чтобы приливом не смыло! Но кто знал, что на этом злополучном обнажении проторчишь почти целый день... Когда я клал рюкзак и сумку, рассчитывал через полчаса вернуться... Вот теперь приеду с поля с богатыми материалами, вот результативный сезон! Наблюдатель без наблюдений!

И вдруг... отчаяние так резко сменяется радостью, что сначала даже себе не веришь. Обалдело садишься прямо на землю. Сумку никуда не унесло. Она зацепилась ремнем за камень и теперь ее треплет волной туда-сюда, туда-сюда...

Забираемся со Стасиком на террасу повыше, сушимся, советуемся. Может быть, говорю я, этот песчаный пласт совсем не тот, о котором говорил Коля, и если мы пройдем вдоль берега еще километра два, все-таки встретим там базальты. Но берег очень скалистый, непропуск на непропуске.

— Проскочим, раз надо, - уверенно говорит Стасик.

Прилив уже кое-где достигает обрыва, у мысов - толчея, гулкие удары волн, белопенные всплески.

Первый непропуск проскочили, потому что было очень нужно. Второй - потому что более опасного, чем оставшийся позади, и быть не могло, а значит - уж этот-то пройдем. Третий непропуск оказался сложнее обоих предыдущих вместе взятых, но до нужного места оставался всего километр! Четвертый мы просто вынуждены были форсировать, назад пути уже не было. Все пройденные мысы были намертво закрыты приливом.

И все-таки пятый мы пройти не смогли, даже несмотря на то, что оставалось всего полкилометра, несмотря на необходимость, безвыходность и все такое.

Теперь в нашем положении самым разумным было бы... хотя нет, в нашем положении не только самого, даже просто разумного уже ничего не могло быть. И мы полезли на стену.

Стена оказалась совершенно вертикальной, зато была уже ночь, хоть глаз выколи, а когда не видишь, чего бояться, то делаешь все легко и непринужденно. Только изредка снизу, достигая, дружески подсаживала нас волна. Наконец, на стене обнаружился небольшой откос, покрытый ненадежной осыпью.

— Как будто уютное место. Давай устраиваться на ночь.

Стасик ничего против не имел. Сначала мы выкопали ступеньку и положили на нее рюкзак. Потом выкопали еще по ступеньке - для ног, потом - еще по ступеньке. Опробовали, посидели. Удобно.

В Средней Азии говорят, что человек, затаскивающий ишака на крышу своего дома, должен подумать сначала, как он будет стаскивать его обратно.

Мы со Стасиком единогласно решили, что утро вечера мудренее.

Основная проблема - организация досуга, которого у нас впервые за весь полевой сезон достаточно. Решаем целиком заполнить его спортом и художественной самодеятельностью. Чтобы не заснуть. Но, к счастью, оказалось, что опасность заснуть не столь уж велика. Не успел Стасик допеть: "Деньги советские ровными пачками строго глядели на нас, каждому доля досталась немалая..." - как на нас посыпались сверху какие-то крошки, пыль. Стасик удивился и замолчал. И не успел он как следует привыкнуть к этой неожиданности, как крошки сменились мелкими камешками, а потом, хотя мы так и не поняли, зачем все это, мелкие камешки сменились совсем не мелкими, а потом... потом мы едва успевали соображать, что камни становятся все крупнее и крупнее. Мы прилипли к скале, закрыв голову руками.

Когда камнепад кончился, и мы снова продолжали свой мирный ночлег, я спросил:

— Так сколько же все-таки досталось на каждого?

— А, ерунда, - ответил Стасик, - сто сорок тысяч рублей. - Потом он спел "Стою я раз на стреме" и "Шел я раз на дело". Меня сначала удивил такой странный репертуар, но потом я подумал - а что делать человеку с нормальными вокальными данными, если бн вынужден петь? "Оо-о, коломбина, верный нежный ар-лекии-и-ин..." или "А у нас во дворее-е-е..."? Нет, композиторы пишут только для певцов.

За ночь мы повторили все гимнастические упражнения, какие только могли вспомнить. Делали все подряд. Ходьба на месте, бег на месте, наклоны, приседания, прыжки. Тоже, конечно, на месте. Старательно избегали всех упражнений, выводящих из равновесия, а наклоны на всякий случай делали в сторону от моря.

К утру мы вполне освоились со всякими неожиданностями. Когда сверху начинала сыпаться пыль, мы не обращали на нее никакого внимания, бесстрастно пропускали стадию песка и крошки, под градом мелких камней не спеша забирались под карниз, и точно в тот момент, когда мелкие камни сменялись крупными, мы были в укрытии.

Велика сила привычки. Большой камень безо всякого предупреждения свалился мне прямо на голову. "Ну что ж, исключения только подтверждают правило", - спокойно подумал я. Второй камень ударил Стасика по спине. "Это какая-то путаница, - решил Стасик, - ведь не было еще ни пыли, ни мелких камешков". Потребовалась целая лавина увесистых булыжников, чтобы буквально вколотить в наши головы прописную истину: опасно доверяться закономерностям, основанным всего на нескольких наблюдениях.

Утро окончательно убедило нас в том, в чем мы, откровенно говоря, уже и не сомневались: зря мы пошли через непропуски. И еще: если бы мы видели, по какой стене нам предстояло добираться до места ночлега, мы бы ни за что не сумели вскарабкаться. Зато теперь мы отлично видели, как нам предстоит спускаться.

А потом нам пришлось форсировать в обратном порядке все вчерашние непропуски.

Надо было возвращаться домой, и на следующий день искать подход с берега.

— А может, сделаем по-другому: ты пойдешь в лагерь, отдохнешь, обсохнешь, поешь, возьмешь лепешек, котлет, побольше, конечно, и после обеда придешь сюда. Как ты на это смотришь?

Стасик смотрел одобрительно. На том и порешили.

...Он шел по снежнику, лежащему на дне глубокого оврага, оружия у него не было. Выйдя из-за поворота, он увидел медведицу. Стасик уже привык к тому, что медведи, увидев человека, сразу убегают. Поэтому он ничуть не испугался. Он лихо свистнул, потом заорал, замахал руками, но медведица не уходила. Стасик постоял немного, потоптался на месте... Не возвращаться же назад! Он взял камень, размахнулся и швырнул в нее. Камень врезался в плотный снег прямо перед носом медведицы, обдав ее снежной крошкой.

И вдруг случилось неожиданное, чего Стасик немного побаивался, но к чему в глубине души совсем не был готов. Медведица огромными прыжками помчалась на него. Стасик растерялся. Ни жив ни мертв стоял он на месте и как загипнотизированный смотрел на нее. Медведица мчалась, после каждого толчка подгибая к животу передние лапы с длинными черными когтями. Выбросив лапы далеко вперед, она внезапно остановилась, но не удержалась на скользком снежнике. На плотном снегу остались длинные глубокие борозды от когтей.

Теперь она стояла на расстоянии протянутой руки, а Стасик, не пытаясь ничего предпринять, растерянно рассматривал ее. Вот кожа на ее носу сморщилась, глаза стали маленькими, обнажились желтые клыки. Медведица заревела. Звук был не сильный, глухой и низкий. В нем было что-то невыразимо звериное, первобытное, и в то же время такое заунывно-тоскливое, что у Стасика по спине поползли мурашки. Чего же он стоит? Шаг назад... медведица продолжает реветь... еще шаг, еще... Стасик спиной ощутил скалу... теперь вправо... сопровождаемый медвежьим ревом, он боком пятился все дальше и дальше. Вот в ущелье впадает маленький ручеек, отходит щель поуже... Он лез по этой боковой щели до тех пор, пока не попал в тупик. Дальше не пройдешь. Стасик прижался к скале.

Медведица, оглядываясь и рыча, пошла назад. Пройдя немного, она скрылась в другой боковой щели. Через некоторое время она снова вышла, уже с медвежонком. Медведи прошли мимо его убежища. Мамаша время от времени поворачивалась в его сторону и грозно рычала.

Только теперь до Стасика дошло, какой опасности он подвергался. Ноги его стали ватными, тело неприятно обмякло. Стасик сел на камень. Однако, философски поразмыслив над всеми событиями, он пришел к выводу, что могло бы случиться, да ведь не случилось, так чего же сейчас-то бояться? Эта мысль настроила его на меланхолический лад, и когда я, встретившись со Стасиком, услышал его рассказ и, проверив все по следам, с любопытством стал искать на его лице хоть чуточку волнения, то ничего не смог заметить. Стасик был спокоен, сдержан и немного рассеян, как и всегда. В лагере нас встретили возбужденно-насмешливо:

— Ну как спали, бедолаги!

— Лучше не придумаешь!

Бедолагам - первая, самая горячая кружка чаю. Бедолагам - лучшее место - на коряге у костра в стороне от дыма. Но бедолаги вовсе не собирались признавать себя бедолагами.

Стасик сидит прямо, даже слишком прямо. Почти по стойке смирно. Пятки вместе, носки врозь. И никакой усталости. Правда, через несколько минут он решает, что поза, даже бравая - это несолидно. Надо держаться естественней. Итак, он - человек, сегодня здорово поработавший (кстати, это "сегодня" длилось два дня), и, конечно, уставший. Не так чтобы очень, но все же уставший. Это понятно каждому.

Имеет право уставший человек подпереть голову рукой? Разумеется. И даже двумя. Это еще естественнее. Человек, столько переживший за этот день, имеет право вспомнить события? А то, что лезет в глаза, только мешает воспоминаниям. И Стасик задумчиво полуприкрыл глаза веками. Потом он тоже очень натурально поморгал и вздохнул, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Потом еще поморгал... еще...

Окружающие смогли оценить естественность его поведения только тогда, когда из костра столбом взметнулись искры и запахло паленым... Из клубов дыма доносился спокойный и очень естественный храп.

Одежду быстро загасили, костер разожгли, и только со Стасиковым храпом ничего не смогли поделать.

— Ладно, давай засунем его в мешок... А штаны... скажем, что так и было...