Отраженный свет

В комарином заповеднике

Для отряда началась обычная полевая работа. Но обычной она была только для нас с Колей. А ребятам все было в новинку. Они ходили с нами в маршруты, дежурили на лагере, смотрели за конями. По утрам умывались до пояса ледяной водой из ручья. Особенно любил щеголять полуголым Серега. Он раздевался, как будто совершал ритуал, привычно подставляя тело восхищенным взглядам. То ли стриптиз, то ли демонстрация мускулов на конкурсе культуристов. Все пятьсот с чем-то положенных человеку мышц, каждую по отдельности, на нем можно было рассмотреть, пересчитать, изучить. И не твердокаменных, солдафонски закрепощенных, как у кондового здоровячка из народа -- пока размахнется, успеешь сделать два нырка и три уклона, - мягких, эластичных, расслабленных, в любой момент готовых к взрыву. Включение у Сереги мгновенное, и сразу на полную мощь.

И всем этим великолепием природа наградила его совершенно задаром. Невозможно было поверить, как это, не занимаясь никогда никаким видом спорта, можно вот так запросто подтянуться пять раз на одной правой руке, три раза - на левой. Тренировки, труд Сереге были неведомы. Ни единая капля пота не прожгла еще его атласную кожу.

Ситуация, не объяснимая законами физики, биологии, да и просто здравым смыслом. Но я вспоминал нашего Вальку Алтухова. В старом студенческом "спортивном" зале, где мы играли в баскетбол, обводя колонны, лежал в углу гриф штанги и куча железных блинов разного размера. Около нее то и дело разгорались стихийные соревнования силачей. Борцы, гимнасты, боксеры подходили, поднимали кто сколько может и отходили в сторонку - кто больше? И вот однажды, когда на штанге остался непобитый рекордный вес, подошел Валька, надел все оставшиеся блины, получилось, кажется, сто пять килограммов, поднял без видимого усилия и бережно опустил. Борцы-гимнасты разинули рот:

— Ты чем занимаешься?

А Валька, в кургузом пиджачишке, невзрачный и низкорослый, только рукой махнул. Да я, говорит, водку пью.

Валька пижонил. Водку он, правда, пил, но не больше, чем любой из боксеров. Но спортом, действительно, не занимался. Как-то само все у него развивалось.

...Стасик стеснялся своего тела. С неразвитой грудной клеткой, ужасно нескладный, мосластый и клешнятый, он напоминал непропорционально увеличенного цыпленка. "Какой-то ты слишком голеностопный", - оценил Женька.

Стасик - спортсмен-универсал. Чем только не перезанимался он за свою недолгую жизнь - и всегда слышал одни комплименты. В секции борьбы ему говорили, что у него конституция, идеальная для баскетбола. Тренер-баскетболист сразу пришел в восторг - с его реакцией только штангу жать! В тяжелой атлетике намекали на шахматы, в плавании что-то бормотали про топор и ветряную мельницу, в лыжах местные остряки комментировали его старт: "Ну, потянулся журавель, - и заботливо советовали: - Если на спуске увидишь крутой поворот, падай заранее, меньше времени потеряешь".

Последнее спортивное увлечение Стасика - бокс. Когда и после первой, и после второй тренировки маме пришлось стирать его окровавленные трусы и майку, она решительно заявила: "Все". И хотя Стасик доказывал, что он уже начал, как советовали старшие, ходить по два часа в день с круто посоленной ваткой в ноздрях, больших надежд ни у кого это не породило. Ну каким видом спорта можно заниматься с его носом? Разве что плаванием, да и то если волны в бассейне.

В отличие от Сереги и Стасика, Женька был обладателем фигуры вполне заурядной. Боровичок, огурчик, ладно скроен и крепко сшит, ну и что? Таких на любом пляже или стадионе - считать замучаешься.

Ребята не были маменькиными сынками. Они успели уже поработать и любили при случае показать, что, мол, и мы не лыком шиты. Стасик несколько месяцев в летние каникулы работал грузчиком на кирпичном заводе. Он рассказывал с восторгом:

— Мы за два часа целый ЗИЛ вдвоем с одним мужиком нагружали! Погрузим - и на стройку. Где только я не побывал за то лето! Весь район, наверно, объездили.

Хвалился и Серега:

— У меня работенка была - во! Мотористом на ПТК. -- Или попросту на пожарном катере в порту, как потом сам объяснял он значение этого загадочного ПТК. - Встанешь на вахту - газеты читаешь, книги, а то и в козла забьешь. Сменился с вахты, спать идешь в кубрик или гулять. Сто двадцать рублей да питание бесплатное, это работа, я понимаю!

И только Женька помалкивал. Очень уж непрестижной казалась ему сфера прошлой трудовой деятельности. Увы, сельское хозяйство. Полол, поливал, окучивал - разве этим похвастаешь?

Полной неожиданностью для ребят оказалось первое знакомство с комарами. Именно первое, потому что те комары, которых шлепаешь на шее во время загородной прогулки: "Шлеп, шлеп! Ах, заели проклятые. Как много... раз, два... целых пять сразу!" - это не комары. По камчатским понятиям - это совсем нет комаров.

А что же такое - есть комары? Только выставишь на несколько секунд незащищенную руку, и она сразу становится серой от копошащейся массы. А если потерпеть несколько секунд, она станет красной. Но только не вытерпишь. Это все равно что сунуть руку в огонь.

Камчатский комар гораздо кровожаднее своего европейского собрата. Взъерошенный, тощий и ненасытный, набрасывается он со звонким боевым кличем на все живое, протыкает кожу гибким хоботком и начинает сосать, дрожа от жадности всеми своими хилыми конечностями. Серенькое брюшко его сжимается и раздувается, как кузнечный мех, и через несколько глотков наполняется красной кровью, просвечивая на солнышке кристалликом рубина. Уже не в силах нести свою добычу, комар отваливается и тяжело плюхается в траву. Но такие удачи редки. Иногда смотришь на деловито суетящегося комаришку, и даже жалко его становится. Вот он потыкал носиком на одном месте - и никакого результата. Жало изгибается дугой и не хочет впиваться в кожу. Побегал, понюхал, попробовал еще раз. Кажется, есть! Жало входит легко, как нож в масло. Но не тут-то было! Спазматические движения тела-насоса, недоуменная пауза... еще несколько всасываний, и опять вхолостую... Придется попробовать на большей глубине. Жало впивается так глубоко, что комар приподнимает четыре задних ноги, делая стойку на носу. И снова неудача. Комар всовывает хоботок почти до плеч, все ноги вытянуты по швам, вся его поза - порыв, стремление вглубь. Несколько упоительных глотков, и хрупкое тело содрогается в сладострастных конвульсиях. Уфф, хорошо... Но в это время мышцы жертвы слегка пошевелились, жало заклинило. Комар, почуяв опасность, тянет хоботок, упираясь что есть силы всеми шестью ногами. Он тянет, дергает, забегает влево и вправо вокруг носа, расталкивая более удачливых соседей. На комариной толкучке паника...

И таких комаров...

Химики для иллюстрации бесчисленности молекул любят приводить такой впечатляющий подсчет: если в стакане оставить небольшую щель, через которую будет вылетать по миллиону молекул в секунду, то все молекулы улетучатся через... далее следует цифра с нулями через всю страницу... лет.

Комары на Камчатке производят не меньшее впечатление. Если в палатке оставить небольшую щель, через которую едва-едва протиснется самый тощий комаришка, то через пять минут набьется столько, что за всю ночь не перешлепаешь.

Трава на Камчатке такая, какой Европа не видела со времен Тараса Бульбы, но скот не затянешь в нее и арканом. Неделями будет щипать он чахлую травку на песках морского побережья, где ветер хоть немного отгоняет комаров, и только в сентябре, когда они пропадают, скот добирается до густой, но уже пожелтевшей и сухой травы.

Нартовые собаки, на которых охотники ездят зимой в тайгу, все лето сидят на привязи где-нибудь около речки и не могут даже убежать на ветерок. Целыми днями лежат на одном месте здоровенные псы, закрыв лапами глаза и нос, и слушают самый ужасный в мире звук - тонкий и едва слышный, но заполняющий все пространство комариный звон. Нос и веки их превращаются в сплошные кровоточащие раны, загнаиваются, а комары продолжают добывать собачью кровь в этом единственном доступном для них месте, и псы, ослепшие на все лето, только слегка поскуливают от боли.

Нет покоя летом ни медведям, ни оленям. Мишка сворачивается в клубок, защищая живот, где шерсть у него очень редкая, и так же, как и собаки, закрывает глаза и нос лапами, или катается по земле, пытаясь раздавить маленьких и нахальных кровопийц. Олень в это время меняет рога. На смену сброшенным старым у него вырастают новые, еще мягкие, покрытые кожистой оболочкой и пронизанные множеством кровеносных сосудов. От сотен комаров, наполняющих свое прозрачное брюшко оленьей кровью, рога становятся алыми.

Мы пробовали спасаться всякими патентованными противокомариными средствами: диметилфталатом, репудином, "Тайгой". Если верить рекламе, то в течение четырех-шести часов комары должны бояться их как черт ладана. Возможно, так оно и есть. Ведь о действии ладана на чертей мы тоже судим по дошедшей до нас рекламе. Не исключено, что наши потомки будут говорить "боится, как комар диметилфталата"... Но через пятнадцать минут маршрута крепкий, как концентрированная серная кислота, пот начисто смывал эти жидкости. Кроме того, в инструкциях говорилось, что надо намазывать открытые части тела. А что делать с закрытыми, если хороший камчатский комар способен прокусить насквозь новый резиновый сапог?

В накомарнике курящие быстро прожигали дыры, а некурящие просто рвали его о кусты. Дырявый накомарник за полчаса мог превратиться в подобие небольшого комариного питомника.

Женька не любил комаров. Больше - ненавидел. Он относился к ним, как к одушевленным существам, которых надо уничтожать, мучить, пытать. Он подкарауливал и шлепал их сразу десятками, сотнями, ловил их и отрывал крылышки или ножки и отпускал на волю. Чтоб другим неповадно было.

Его чувства разделяли и Серега, и Стасик. Всем троим был непонятен Колин сверхгуманный, как они считали, подход. Напившегося комара Коля никогда не убивал, а сдувал его или легонько смахивал ладонью. Ребятам даже чудилось ласковое:

— Кыш, кыш, родимый...

Набившихся под накомарник комаров Коля вытряхивал осторожно, как цыплят из инкубатора. Как бы не ушиблись ненароком. Никогда не захлопывал полевой дневник, если замечал там нерасторопного, не успевшего улететь комаришку.

Зато к концу маршрута Коля приходил чистым, свежим, как будто работал не в поле на Камчатке, а где-нибудь в Москве в министерстве. А Женька - распухшая физиономия, серая от растертых комаров, с кровавыми кляксами. Поля накомарника походят на грязно-красный обруч. Под стать внешнему виду и настроение. Злой, морально и физически истощенный антикомариной войной, Женька напоминал тигра, неделю назад попавшего в капкан.

Насколько рациональным был Колин "гуманизм", я убедился на себе. В комарином вопросе я занимал позицию гораздо ближе к Женькиной, чем к Колиной. У меня никак в голове не могло уместиться - как же так: комар пил мою кровь, а я отпущу его на волю? А тот, который еще не пил, как раз собирается это сделать. Поэтому мой полевой дневник был похож на комариный гербарий, где из-под засушенных экспонатов едва-едва проглядывали записи.

Колино отношение разделяли лишь Иван Лексаныч и Тарапул. Арарат придерживался самых крайних, Женькиных взглядов.

Ночью, когда расслабляются не только мышцы, но и воля, когда так хочется отдохнуть, комары во сто раз страшнее. Только начинаешь засыпать, и вдруг над ухом знакомое пение - з-з-ззз, ага, сейчас сядет на нос... нет, покрутился, улетел, теперь надо быстрее засыпать, а то вернется!., так и есть... з-з-ззз... около левого уха... летит на лоб, шлеп! Кажется, есть?.. з-ззз, ах ты, гад, ну, погоди! Уже не стараешься заснуть; полный гнева и негодования, поджидаешь противника с таким вниманием, какого и днем хватило бы не дольше, чем на три минуты... ззз-з-з... з-з-ззз... тише, тише, полетел к Стасику. Ровное сопение рядом прекращается, наступает напряженная тишина... шлеп! шлеп!... ззз-з-з...

— Стасик, ты последний залезал в палатку?

— Нет, не я.

— А кто же?

— Женька.

— Что ты врешь, Стасик, я же тебе еще говорил-чтобы марлю плотнее закрывал!

Вход в палатку и окна мы зашивали марлей, залезть внутрь можно было только ползком; все мелкие дыры затыкали травой и ватой, а чтобы комары не пролезли снизу, на пол около стенок клали рюкзаки, молотки, сапоги. Вечером, когда начинало темнеть, мы приподнимали занавес и накомарниками гнали комаров на улицу, а оставшиеся слетались из темной глубины на белую марлю, где их добивали по одному. Самых последних дожигали по углам свечкой. После этого из палатки и обратно можно было лазать только с большими предосторожностями, плотно затыкая за собой все щели. Стасик никак не мог научиться лазать быстро и осторожно. Как только он появлялся у входа, все начинали волноваться:

— Быстрее...

— Ты что, не видишь, сколько уже влетело? - Стасик начинал торопиться, запутывался и, пытаясь быстрее выпутаться, запутывался еще сильнее.

— Осторожнее, слон!

Марля трещала... наконец Стасик влезал, долго заправлял полог, а потом лез на свое место по чьим-то ногам и животам. Всю ночь после этого нам не давали спать комары, а наутро оказывалось, что в марле - дыра, в которую мог пролезть небольшой бегемот, а Стасик спит в накомарнике.