Отраженный свет

Дипломатия

Нелегок и тернист путь геолога от дома до первого маршрута. Но все-таки, несмотря на все многочисленные и разнообразные трудности так называемого "организационного" периода, самое сложное - наем лошадей. Это операция, требующая огромного дипломатического таланта, настойчивости, терпения, денег, времени и... водки.

Хождения по мукам начинаются обычно с добывания информации обо всех организациях, имеющих хотя бы по пол-лошади. Следующий этап - обхаживание начальников, завхозов и конюхов.

— Нет-нет, не могу. Да вы сами подумайте, дрова заготовить надо? Надо. А воду к палаткам сезонников на чем подвозить? И на сенокос хоть сам в косилку впрягайся...

— Пару лошадей? Ого чего захотели! Да мы последнюю в позапрошлом году на колбасу сдали. Нерентабельные они... Вот если бы вы трактор просили или машину...

В Англии в восемнадцатом веке говорили: "Овцы съели людей". На Камчатке сейчас машины доедают последних лошадей.

— Что вы! Нам по штату положено иметь три единицы лошадей, а у нас - всего одна...- Стало быть, имеются две вакансии на должности лошадей. Перспектива заманчивая. Неграмотный камчатский конь зарабатывает примерно столько же, сколько московский профессор.

Следующий этап - долгий, неспешный, располагающий к размышлениям, воспоминаниям, созерцанию...

Поселок, в котором мы стоим, невелик - колхоз да комбинат. Когда-то казаки делали отсюда карательные набеги на непокорных камчадалов. А теперь здесь живут вполне мирные колхозники, рабочие, участвуют в социалистическом соревновании, ловят рыбу, сажают картошку. В общем, все заняты общественно полезным трудом.

Все, кроме нас. Наши палатки стоят на выгоне над живописной речкой, около них бродят коровы и неторопливо делают свое дело. Мы заняты тем, что плюем в потолок и рассказываем анекдоты. Но это потом, а сначала...

Первые дни заполнены работой. Насаживаем молотки, точим топоры. Иван Лексаныч шьет запасные подпруги и осуществляет общее руководство хозяйственными работами. Женька с увлечением мастерит новую уздечку, примеряя ее, за неимением модели, на себе.

Получает первое задание и Стасик. Задание не ахти какое заманчивое - сделать из листа железа противень. Конечно, Стасик разочарован. Разве об этом мечтал он, собираясь в геологическую экспедицию? И он, недолго думая, применяет не раз испытанный прием, заявив:

— А я не умею!

Он ожидает, что реакция будет, как у мамы, - вздох: "Ну ладно... Не надо, сама сделаю..."

Но реакция оказывается совсем другой:

— Неужели? А я-то думал, что ты всю жизнь только противни и делал. Если тебе поручать только то, что ты умеешь, то тебе придется только есть да спать. А это, знаешь ли, утомительно, вредно для здоровья, да и надоедает. Тебя просто жаль. Сделай уж, для разнообразия, пока хоть противень.

И Стасику приходится на время переквалифицироваться в кухонного мужика. Ну ладно уж, но только ненадолго. И он старательно бьет молотком по пальцам, по коленям, иногда даже попадает на зубило. И странное дело: чем ближе конец работы, тем менее неприятной она ему кажется. А когда с готовым противнем подходит он к Ивану Лексанычу, в его голосе звучит не совсем понятная просьба:

— А можно, когда сезон закончится, я этот противень домой возьму, - и, заметив удивленный взгляд, тихо добавляет: - Я его маме покажу, а то она не поверит.

А Коля, придя вечером, спрашивает:

— Что, вместо сковороды решили противень купить? Смотри-ка, какой хороший и по размеру нам как раз подходит. - И Стасик в стороне расцветает маковым цветом.

А через несколько дней возникает проблема занятости. Делать больше нечего, все дела переделаны. Когда еще студентом я работал в геологической партии, наш начальник в аналогичной ситуации поступал очень просто - одних заставлял делать, других - переделывать. Чтобы не началось разложение от безделья. В нашем отряде такой волевой личности нет, мы махнули на все рукой: разлагаемся.

А Коля ежедневно совершает маятниковый маршрут: контора - квартира председателя - магазин - снова квартира - магазин, и так до вечера. Его уже знает весь поселок. Коля вообще человек заметный. Когда мы с ним вместе идем по городу, все девушки улыбаются нам навстречу, а если я пытаюсь улыбнуться им в ответ, они почему-то сразу хмурятся и отворачиваются.

Лешка Пронин, самый ехидный парень в экспедиции, как-то рассказывал мне, в присутствии достаточного количества слушателей, естественно:

— Смотрю я - идут навстречу какой-то мужчина и с ним маленький мальчик, подхожу ближе, а это, оказывается, Коля и ты.

Однажды Коля побывал в заграничной туристической поездке. Волею случая (а не программы) часть их группы оказалась в кабаре, где демонстрировался стриптиз. Кульминацией стриптиза был момент, когда девушка, уже совершенно обнаженная, вручала розу своему избраннику - королю вечера. Роза являлась не только символом платонического признания, но и... как бы помягче выразиться... своего рода контрамаркой на вход. Конечно, роза досталась Коле. Увы, на том вечере он был с женой.

Не только девушки сразу замечают Колю. Прошлой зимой к нам в институт зашел репортер. Конечно, и он не смог пройти равнодушно мимо Коли. К делу он приступил чисто по-репортерски - с ножом к горлу - и скоро получил богатейший материал для воскресного радиорепортажа. Репортаж начинался очень романтично: "Как только я увидел в коридоре его богатырскую фигуру, я сразу же представил себе, как он легко взбегает на горные хребты и, набрав полную могучую грудь воздуха, кричит: "Горы, я покорю вас!" А заканчивался жизнеутверждающим аккордом: "Снова навстречу трудностям, на поиски кладов!" Целый месяц после этого Коля избегал встречаться со знакомыми, на работу пробирался бочком, за полчаса до начала, а уходил только тогда, когда убеждался, что в институте уже никого нет. Вместо "здравствуй" его встречали жизнеутверждающим: "Горы, я покорю вас", а потом и вовсе романтическим: "Иго-го, я вас открою".

Коля из тех мужчин, которым общественное мнение прощает самое затянувшееся уклонение от драки. Настолько не приходит в голову, что он может бояться за себя. Каждому ясно - остерегается зашибить ненароком.

— Ну и что, так ты ни разу в жизни никого не ударил? - приставал Лешка Пронин.

— Да нет, было однажды, иначе никак не получалось.

— И чем все кончилось? Насмерть? Тогда почему ты сейчас здесь? Или это давно было, а тебе ввиду смягчающих обстоятельств дали только пятнадцать лет?

— Да ладно тебе, - отмахивался Коля, но Лешка - не муха, от него запросто не отделаешься.

— Но он упал хотя бы? - со смиренной любознательностью допытывался главный иезуит экспедиции.

— Упал.

— А дальше что было?

— И все. Больше ничего не было.

Все эти дни Коля спорит с председателем Рогожкиным.

— Вы только подумайте, Василий Петрович, сколько у вас расходов на этих коней. Овес им нужен, и комбикорм тоже, конюха держите, а толку от них... Сейчас ведь для них работы нет, только носятся везде да посевы топчут.

— Верно, Коля. Дармоеды это, а не кони. Из-за одного сенокоса целый год их корми. Ох и нерентабельные, ну просто чистый убыток.

— Конечно. Я и говорю. Если вы их нам отдадите, то четыре месяца у вас никаких расходов не будет, да еще по четыре рубля за коне-день будете получать...

— Хороший ты парень, Коля. С тобой и выпить приятно. Давай-ка по махонькой. - Рогожкин опытный полемист. От постоянных жарких споров лицо его приобрело густой багрово-сизый оттенок. Сейчас он чувствует себя в своей стихии.

Пропустив по очередной граненой "махонькой", высокие договаривающиеся стороны задумчиво умолкают.

— Ну так как?

— Если б с кем другим, и разговаривать бы не стал. Ну тебя уж выручу. Давай девять восемьдесят за коне-день и забирай всех трех. А кони какие!

— Да я же вам только что объяснил, Василий Петрович, у нас денег хватит тогда только на полсезона, или на полтора коня, если на весь сезон. - И непьющий Коля провозглашает в отчаянии: - Выпьем! - Он уже заметил, что единственный аргумент, действующий на Рогожкина, - пол-литра. Действует он неотразимо. Но только слишком уж медленно.

— Эх, хорошо пошла! - После такого благоприятного поворота Коля, воспрянув духом, в сто первый раз принимается излагать цель умозаключений и соображений, и снова Рогожкин парирует эти неопровержимые доказательства гениально простым:

— Выпьем!

— Да ты закусывай!

— Не дыши перед тем, как пьешь.

А Коля уже не дышит ни до, ни после.

На следующий день он с меньшей уверенностью излагает свои веские доказательства, что кони для колхоза убыток, а аренда чистая прибыль, и что все равно их никто больше не возьмет, если Рогожкин откажет нам, и что для сенокоса оставшихся коней вполне хватит, и так далее, и тому подобное. Все больше и больше Коля доверяется магическому: "Сезам, откройся" - Выпьем!

— По махонькой!

— Да вы закусывайте, Василий Петрович! Хороший вы мужик, Петрович, вы уж извините, я вас по-простому, по-академическому...

Хорошо было Али-Бабе. Стоило ему один раз произнести: "Сезам, откройся". - И Сезам немедленно открывался. А Коля повторяет магические слова уже столько раз, что давно сбился со счета. На десятый день спора все аргументы в местном магазине оказались исчерпанными, а коне-день подешевел только до шести рублей. Но мы уже почувствовали, что Рогожкин колеблется, и решили использовать еще более сильную аргументацию - некоторое количество спирта, отпущенного нам для технических целей. Рогожкин, ошеломленный таким сильным ходом, не смог долго сопротивляться. Еще три дня - и кони наши.

Кони - это Рыжий, бывший председательский скакун с пороком сердца, Арарат, два дня назад перенесший неудачную операцию, после которой он все же остался жеребцом, и Тарапул, о котором колхозный конюх рассказывал нам так: "Есть у нас одна кобыла, Зорька, с тридцать восьмого года. Тарапул, однако, постарше. Еще в японскую войну в артиллерии служил. Ты не гляди, что у него конституция коровья, ничего, тягущая лошаденка". Все здешние старожилы с младенческих лет помнят Тарапула, а с какого он года - никто не знает. И вот такие ценные музейные экспонаты, живые памятники старины, настоящая находка для ученого, занимающегося проблемами лошадиного долголетия, достались нам как вьючный транспорт. Рогожкин уверяет, что они смогут нести вьюки по двести килограммов...