Отраженный свет

Кто ест первый

Очень теплый, очень южный город. Для меня все здесь непривычно. Семенит ишачок и тащит за собой телегу. На телеге - целая гора чего-то такого. На горе невозмутимо восседает увесистый карасакал в халате и лениво покрикивает на ишака. Идут женщины с горделивой осанкой. У одной на голове - четыре арбуза в платке, у другой - блюдо с пловом. Женщины ловко щелкают семечки, шелуха летит как из веялки, и обсуждают соседку на непонятном мне языке; они непринужденно жестикулируют и крутят головами туда и сюда, а арбузы и плов все равно не падают, едут себе спокойно, как в санях. Старик в чалме, расстелив грязный коврик на грязном перроне, повернулся лицом к Камчатке и, отрешившись от вокзальной суеты, возносит хвалу аллаху. На живописном базаре - айва, инжир, другие тропические фрукты, которых я и названия не знаю. Дома с солнцезащитой. Виноград дешевле картошки. Глиняные дувалы не ниже Великой китайской стены. Девушки в макси, усиленных шароварами национальной расцветки.

Но самым удивительным для меня оказалось другое. В магазинах за прилавком добры молодцы в тюбетейках, косая сажень в плечах, молодые, современные, духовно и физически развитые. Конечно, любой труд у нас почетен, но по камчатским понятиям торговать пирожками - позор для парня.

— Почему? - спрашивал я у всех. - Почему? - спросил я у четырнадцатилетнего паренька, для которого выбор профессии был уже делом решенным.

— Ну как же, - ответил он снисходительно. - Ты знаешь, как живут продавцы? А как они одеваются!

— А ты знаешь, какая у продавца зарплата?

— Знаю...

— Ну а тогда откуда же остальное?

Смысл ответа юного философа был предельно ясен - умеют жить люди. Умеют - и всё. В общем, для меня не было загадкой, что есть на свете люди, умеющие жить. Но вот парень четырнадцати лет, который учится жить...

По всем литературным канонам, самая лучшая драма получается тогда, когда есть конфликт и есть знаменитый треугольник. Что касается конфликта, то у меня давно руки чесались. Нашел я и свой треугольник. Вот его углы: семнадцатилетний Эдик, заканчивающий в этом году десятилетку и колеблющийся между геологией и торговлей; его отец, торговый работник с высшим образованием, патриот своей профессии, и я - геолог примерно с теми же данными. Была в этом треугольнике и еще одна выразительная фигура. Она встала всем телом поперек стороны, соединяющей Эдика и меня:

— Уедешь на Камчатку, ты мне больше не сын.

И так как я вовсе не хотел разрушать семью, я перестал агитировать за Камчатку. В конце концов геология возможна и где-нибудь на Памире или Алтае. Мой главный противник был твердым и опытным полемистом. Это признавали все муллы в махалле. Ни один из них не был в состоянии парировать коронный выпад своего оппонента:

— Как можете вы считать Александра Македонского пророком, если он истреблял мусульман?

На всех тоях его выбирали тойбаши. А быть тойбаши - это не речь читать по бумажке, там надо импровизировать.

— Я жулик тот еще, - громогласно провозглашал он. Наверно, он ожидал, что я брошусь разубеждать его: "Ну что вы, как же так, какой же вы жулик, вы же по карманам не лазите!" Или что я хотя бы улыбнусь понимающе: "Да-да, я в состоянии оценить ваш юмор". Но я только согласно кивал головой. Конечно, жулик. Сам хвалился - каждый раз выписывает себе командировку в Москву, когда в Лужниках играет его любимая футбольная команда.

— Кто ест первый? - победоносно вопрошал меня тойбаши. - Торговый работник!

Этого я не мог перенести. Что едят торгаши, меня не очень трогало, но вот насчет меню геологов... Идешь в поход на день, бери запас на неделю. Мы собираемся сегодня на четыре дня, значит, надо взять еды на месяц. Берем муку, сахар, мясо, рыбу, крупы. Лишний вес нас не пугает - мы отправляемся на лодке. Не ограничиваем себя ни в чем. Берем топор, два карабина, тент к палатке, кирзовые сапоги, несколько канистр бензина и еще много нужных, хороших вещей.

Выходим с рассветом. Тихо. Вода в бухте как зеркало. Лодка сидит низко, борта едва-едва поднимаются над водой. По хорошей погоде идти можно, но только - по очень хорошей. И как назло через час после выхода горизонт понемногу заволакивает тучами, ветер разгоняет волну.

Но нашему кормчему море по колено. На корме Женька. Стал он хозяином лодки и мотора как-то незаметно. Сначала дал я ему разок посидеть за румпелем, потом еще разок и еще, а когда на следующий день я сел на корму, Женька ничего не сказал. Мужское достоинство не позволяло ему выражать свою обиду вслух. Но если человека совсем недавно стали пускать в кино на вечерние сеансы, ему еще очень трудно скрывать свои эмоции. Женька отвернулся в сторону, и...

И я пересел подальше от мотора. С тех пор никаких посягательств на место у руля ни с чьей стороны не было. Женька быстро освоил технику кораблевождения и, по-моему, даже обогатил ее оригинальными сложными приемами.

Я сижу спиной к Женьке, не вижу его движений, не вижу выражения его лица, но я всегда знаю, что он делает сейчас, и что будет делать через мгновение. Я смотрю на ближние и дальние волны, на скалистый берег, по толчее и кипению воды отыскиваю взглядом подводные камни впереди, и никак не могу отделаться от ощущения, что это я сижу за рулем.

Вот здесь я решаю - надо сбросить газ, и мотор послушно затихает. А сейчас резкий поворот носом к волне и быстрее убегать от следующей волны - и лодка тотчас проделывает весь маневр, да так лихо, что на виражах приходится обеими руками хвататься за борта. Ну, конечно, это я управляю лодкой! Женькиными руками. Но не так, как барыня управляет каретой, тыкая кучера зонтиком в спину. В лодке между мной и Женькой сама собой устанавливалась безотказная телепатическая связь. Взаимопонимание нарушалось лишь тогда, когда Женька достигал заоблачных, поэтических высот кораблевождения. Как баллада, как сага запомнилась мне гонка с преодолением неводов.

От берега далеко в море уходит длинный трос с наплавами - верхний подбор невода. Обходить его со стороны моря слишком далеко. Поэтому приходится глушить мотор, поднимать его из воды, на веслах подходить к тросу и долго проталкивать его руками, ногами под днищем лодки. Самое неприятное начинается по ту сторону. Дергаешь десятки раз за стартер, регулируешь подсос, вывинчиваешь и снова ставишь на место свечи, а мотор не заводится.

А Женька подлетал к неводу на полном ходу, моментально сбрасывал газ, и пока лодка перепрыгивала через трос на гребне попутной волны, он успевал поднять мотор из воды, опустить его на той стороне, и снова дать полный газ, пока судно не потеряло хода. Вот и все. Не успеваешь даже решить, как спасаться, если попутная волна опустит прямо в ловушку невода, а не перебросит через трос.

Но Женька никогда не ошибался. Ну, может, один только раз.

Шли мы однажды по морю далеко от берега. Неожиданно перед лодкой показалась из воды огромная черная спина; острый плавник стремительно рассекал воду. У меня перехватило дыхание. Наверно, и Женька потерял хладнокровие. Он вдруг резко повернул, но совсем не туда, куда надо... Мы почувствовали сильный удар, и мотор сразу заглох. Женька сидел на своем шкиперском месте, и, хотя мотор не работал, лодка тряслась. Мы же впервые почувствовали робкую радость, когда после получасового напряженного наблюдения так нигде и не увидели ни спины, ни зловещего острого плавника.

...По заливу туда и сюда ползают маленькие, совсем игрушечные кораблики, выпуская к небу прихотливые струйки дыма. Никакого отношения к морской романтике дым не имеет. Дымят печи камбузов. Кто-то на судне готовит немудреный обед. Там сейчас не до разносолов. Когда рыба ловится, там даже не до сна. Знакомый рыбак рассказывал мне: "Ночью сядешь, прижмешься спиной к теплой машине, подремлешь часа два-три, и хорош! Спишь, а сам вполуха слушаешь. Чуть не так застучит, и будильника не надо, сразу на ногах. Зато и план, и заработок - иной день по сотне на брата". От темна до темна стоит за штурвалом капитан, а сколько его, темна-то, бывает в летние ночи на севере! А поближе к осени, если задержишься в маршруте и приходится возвращаться домой в темноте, частенько видишь, как блуждают на горизонте топовые огни "малышей" - малых рыболовных сейнеров и ботов. И как-то веселее становится на душе, - значит, не ты один ночью не спишь, не один ты устал. А усталость пополам - и идти легче.

Иногда "малыши" подходят ночевать к нашему берегу. Осторожно, работая на самом малом, утыкаются к камням, бросают якоря и покачиваются на волне до первых проблесков зари. Как-то возвращались мы поздно ночью из маршрута на лодке и встретили три сейнера. Они шли почти борт о борт, ощупывая прожекторами проходы в камнях, переговаривались друг с другом, не повышая голоса, без радио и мегафонов; и тихая, тихая ночь действовала умиротворяюще. Действовала на капитана, наломавшего руки за штурвалом, на матросов, с трудом разгибающих пальцы, онемевшие от холодной воды и от напряжения, на Колю, на меня... На всех, но только не на Женьку. Женька на полном газу выскочил прямо к сейнерам, лихо описал виражи вокруг всех трех, ускользнул от луча прожектора и стрелой умчался за мыс. Там он сразу сбросил газ, развернулся и начал наслаждаться переполохом.

— Что такое? Вроде лодка!

— Да ты что, откуда здесь лодка?

А лодка стояла в это время совсем рядом, и тряслась, хотя мотор не работал, тряслась от беззвучного и радостного Женькиного смеха.

...Идем уже полтора часа. Дует неприятный ветерок. Невысокая крутая волна. Холодные брызги то и дело захлестывают лодку. Но мы терпеливо дрожим - впереди уже виден скалистый мыс. За ним мы будем надежно укрыты от ветра.

Но за мысом нас встретила гигантская зыбь. Шла она против ветра. Теперь-то мы вспомнили, что целых пять дней до этого дул сильный юго-восточный ветер. Укрытые хребтами, мы даже и не представляли себе, как разволновалась, раскачалась огромная акватория моря. И сейчас, как маятник с невероятной массой, море продолжало раскачиваться. Вверх, вниз, вверх, вниз...

Вниз - и мы катимся с горы в огромную яму. Над нами - кусочек серого неба, небо с овчинку, а спереди, сзади, справа, слева, кругом, - одна вода, холодная, черная... Где мы? Единственный ориентир - бегущие стены волн...

Вверх - и небо растет, растет, появляется горизонт, виден мыс. Черные фантастические скалы. Вот волна белоснежным столбом брызг и тумана взметывается вверх и совсем закрывает мыс. Гул, грохот... Каменный монолит дрожит от таких ударов, как при землетрясении. Подальше от берега! Те, кто в море, часто мечтают о твердой земле. Но сейчас земля для нас слишком тверда. Полный вперед! Только вперед, навстречу волне. Выбора у нас нет.

Ревет мотор, рокочет набегающая волна, и мы снова проваливаемся в яму. Снова ничего не видно. Но что, собственно, мне надо увидеть? Дальше вдоль берега такие же скалы, такие же подводные камни, и точно так же они останавливают волны, разгонявшиеся тысячу километров. Там тоже сейчас гул, грохот, и дрожат мелкой испуганной дрожью невозмутимые утесы. А нам там приставать, да еще на такой перегруженной лодке.

Еще одна волна, и мы на гребне. Мыс гипнотизирует, приковывает взгляд. Хаос, как при сотворении мира... А мы идем в никуда, земли для нас впереди нет... Вниз... вверх... Снова виден мыс. Странное у него название. Интересно, а почему здесь вообще так много немецких имен на карте. Шуберт, Крюгер, Буссель, Лихман, Корф, Говен. Ну кто такой, например, Говен? Обрусевший немец? И что он совершил, чтобы в его честь называть горы, реки или мысы? А может, ничего не совершал, может, просто тесть или кузен какого-нибудь первооткрывателя.

...Одна моя знакомая рассказывала: как-то в маршруте зависли они со студентом на скале над обрывом. Прилипли, чуть пошевелишься - и сразу начинаешь сползать вниз. Голова разламывается, напряженно ищет выхода, и вдруг...

— Вы не знаете, сколько сейчас времени?

"Если б могла тогда двинуться, не знаю, что бы я с ним сделала. Убила бы, наверно".

...Наверно, это и есть тактика страуса - чуть увидишь опасность, голову в песок, и сразу спокойно, никакой опасности, ничего не надо предпринимать.

— Ребята, вы не знаете, кто такой Говен?

Молчание. Толкаю Стасика в бок. Стасик вздрагивает и понемногу пробуждается от какого-то летаргического восторга. Ну с этим все ясно. Он просто смотрит вокруг, наслаждается.

— Женька, кто такой Говен?

Женька за ревом мотора ничего не слышит. Он дружелюбно улыбается в ответ. Он доволен. Ему нравится. Нравится "Вихрь" со всеми его двадцатью лошадиными силами, нравится море, нравится зыбь. От избытка чувств он насвистывает: "О, гитара, гитара, что грустишь напрасно в тишине...". А если бы он догадался, что мы идем в никуда на полной скорости...

Где проявить себя юному авантюристу в наш благоустроенный век, если он к тому же никому не хочет делать плохого? А проявить иногда хочется. Нет, ему нельзя ничего объяснять. Потом еще не уговоришь повернуть обратно.

Оверкиль! То есть нет, оверштаг! А может, не оверштаг? Ну все равно, оверчто-то там такое... Неужели не понятно, Женька, сухопутная ты душа! Просто надо повернуть назад, и все.

Правда "и все" в нашем положении было не совсем точно. Даже на суше повернуть машину назад - значит на какое-то время поставить ее боком к дороге. У нас на море это значит - поставить... Как это у нас теперь бок называется... кажется... ну да, конечно, - значит поставить ее лагом к волне. Или не лагом? Впрочем, неважно, но все равно при этом можно зачерпнуть воды. Тогда, в полном соответствии с законом Архимеда, вес тела превысит выталкивающую силу, и... И в нашем случае этот закон получит еще одно экспериментальное подтверждение. Но мы не горели желанием подтверждать какие-то там законы.

— Приготовиться к маневру!

Я помню, как мы готовились к маневру в такой же ситуации у острова Карагинского. В лодке было трое - за рулем Иван, геолог, а на тюках и ящиках - Сергей, бывший моряк рыболовного флота, и я. Наши спасательные жилеты лежали в лодке в куче вещей. Когда я предложил всем надеть жилеты, Иван неопределенно хмыкнул, - не видишь, я занят, - а Сергей глубокомысленно посмотрел на воду, вздохнул и изрек: "Нет, Юра, если что, уж лучше - сразу". Но "сразу" я не был согласен, даже "если что". И я начал надувать жилет.

А сейчас мы все были в жилетах. В нашем отряде действовало железное правило - если уж и захочется понарушать технику безопасности (неумышленно, разумеется), то только в спасательных жилетах. Поэтому подготовка ограничилась тем, что Стасик пробудился от созерцания, а Женька перестал насвистывать: "О, гитара, гитара, что грустишь напрасно в тишине..."

Даже самый сложный маневр, когда он кончается благополучно, выглядит так же просто, как кинематическая схема на школьной доске. На самом гребне волны Женька сбросил газ, резко потянул румпель на себя, и когда мы очутились в яме и следующая волна готовилась накрыть лодку, мы уже набирали скорость. Гребень волны приближался к нам все медленнее и медленнее, совсем остановился и потом стал опять удаляться. Мы снова догнали ту волну, на которой разворачивались, знакомую, свою, оседлали ее и поехали назад.

Но это легко сказать - поехали. Чуть зазевался - волна ушла вперед. Мотор работает на форсированном режиме, натужно ревет. Лодка с трудом, то и дело срываясь, карабкается на убегающую водяную гору. Перевал все ближе, рев понемногу затихает, и вдруг сменяется пронзительным поросячьим визгом. Лодка перевалила через гребень, и теперь торпедой несется вниз. Сейчас она протаранит водяную стену впереди и продолжит свой стремительный бег уже в подводном положении. Женька моментально сбрасывает газ и поворачивает наискось, описывая на дне ямы плавный вираж. И снова мотор натужно ревет, догоняя следующую гору. И снова непринужденно балансирует Женька на гребне, снова поросячий визг, виражи, ускорения, фигуры высшего пилотажа. Женька в своей стихии!

За мысом находим укромную бухточку. Может, последнюю на нашем пути. В бухте совсем тихо. Пристаем к берегу, разгружаемся. Топор сейчас слишком тяжел для нас. Вместе с топором оставляем запасные сапоги, тент, один из карабинов, теплые вещи. Крупу измеряем кружками - три кружки на сегодняшний вечер, еще три - на завтрашнее утро... Мясо, рыба вообще хороши только на базовом лагере.

Теперь у нас нет ни крупинки лишней, зато как легко отыгрывается лодка на любой волне!

Дальше до места доходим без приключений. С моря выбираем площадку для лагеря, готовимся к высадке. От берега нас отделяет белоснежная кипящая полоса прибоя. Женька делает лихой разворот, ставит лодку кормой к берегу и выключает мотор. Он свое дело сделал. Теперь можно сидеть сложа руки, что он и выполняет тотчас совершенно буквально, и ждать команды. Я берусь за весла, долго подправляю лодку носом к волне и жду самую большую, самую высокую волну. Идет! Теперь главное - не отстать. Оседлываю гребень и изо всех сил, исступленно работаю веслами. Берег стремительно приближается. Внезапно водяная гора обрушивается и разбивается белой пеной. Сейчас лодка плюхнется брюхом на песок, и еще через мгновение убегающая волна потащит ее назад в море. Тут нельзя зевать. Экипажу - за борт! Прыгаем прямо в кипящую пену, не обращая внимания на глубину. По колено, по пояс, по грудь - потом разберемся. Хватаемся за борта лодки, упираемся, что есть силы... Волна, негромко шипя, откатывается, и лодка прилипает к мокрому песку.

Теперь, если я выбрал хорошую волну, мы в безопасности, а если ошибся... Большой вал перегнется над нами, опрокинется, и всей своей тысячетонной массой обрушится с высоты.

Груженую лодку нам с места не сдвинуть. Швыряем вещи подальше от воды, отвинчиваем мотор и оттаскиваем его на сухой песок. Пока тащим лодку, волной подхватывает рюкзак. Стасик бросается прямо в белую пену, а мы с Женькой на последнем дыхании втаскиваем на сухой песок рядом с мотором и лодку.

Кое-как побросав вещи за кромку прибоя, переводим дух. Убытки будем считать потом - что потеряли, что поломали, кто вымок. Кажется, высадка прошла удачно. Но и долго сидеть тоже не стоит. Вдруг нахлынет какой-нибудь запоздавший девятый вал?

...После хорошего начала нас ждало и благополучное продолжение. Теплая, солнечная погода. Маршруты почти без кустов. Кругом голые скалы, сплошная обнаженность. Нетронутая природа. Птичьи базары, непуганые птицы, необитаемые острова...

Четыре дня в маршрутах пролетели незаметно. Все сделали, все съели, пора выходить. Обратный путь для нас состоял из двух частей - первые пятьдесят метров и остальные пятьдесят километров. Самое трудное - прорваться через накаты, а дальше ласковое море будет укачивать нас как в колыбели. Море спокойно дышит, но каждый его могучий вздох обрушивается на берег с пятиметровой высоты.

Собираем вещи. На всякий случай все должно быть упаковано так, чтобы могло пролежать хоть неделю на морском дне и не вымокнуть. Долго выбираем место, куда поставить лодку. Груженую, ее по песку не сдвинешь с места, надо ждать, пока не поднимет подкатившаяся волна. Поставишь слишком далеко - придется часами безрезультатно ждать большую волну. Поставишь близко - тотчас проглотит нагрянувший вал.

Наконец, лодка стоит в нескольких шагах oт того жуткого места, где опрокидываются и с размаху обрушиваются на берег холодные водяные горы, совсем близко от последней границы играющего солнечными зайчиками спокойного моря и белоснежной ревущей и грохочущей полосы прибоя. Волны то и дело подкатывают под лодку, стремятся развернуть ее бортом, затянуть в прибой. Стасик удерживает ее на месте, подправляет носом вперед. Мы с Женькой бегом таскаем вещи, укладываем их понадежнее, ставим на место мотор. Минута - и все готово. Рокочет, приближаясь, очередной вал. Не верится, что он остановится, не доходя до нас. Но вот он рухнул, разбился о дно, и тихо подкатывает под лодку. Мгновенно занимаем свои места. Я, как в предсмертной агонии, загребаю веслами, чтобы за те несколько мгновений, пока не нагрянул следующий вал, миновать вместе с откатывающейся волной эту страшную границу. Нос лодки ползет вверх, задирается все круче и круче, лодка становится свечкой и в таком положении несется обратно навстречу берегу. Вал опрокидывается, и лодка грохается с высоты дном кверху. Кто и как успел выскочить из лодки, как оказался в воде я, не знаю. Подальше от лодки! В водовороте крутятся рюкзаки, канистры. Немного в стороне Женька борется с волной, пытающейся утащить его в море, а рядом Стасик, держа в одной руке канистру, догоняет рюкзак.

Через полчаса собираем все, что удалось выловить, и все, что выбросило назад море. Что будем делать дальше? Попробуем еще раз или будем ждать, пока утихнут накаты? Решаем единогласно - выходить!

Вторая попытка закончилась молниеносно. Не успели мы загрузить лодку и наполовину, как нас накрыло и выбросило на берег с такой силой, что сразу стало ясно - надо ждать.

...Самое неприятное занятие, как известно, ждать да догонять. Особенно, если нечего есть. Далеко от лагеря не отойдешь - вдруг как раз в это время море успокоится, а пока дойдем, погода снова испортится. Изучаем обнажения вблизи от лагеря, ищем окаменелости, делаем недалекие маршруты.

Окрестности лагеря были буквально битком набиты медведями, но с охотой нам не везло. То встретишь мишку уже в темноте, то бежишь наперерез одному, натыкаешься на другого, стреляешь уже вдогонку и спугиваешь еще трех, которые спали неподалеку. Все пять уходят невредимыми, унося в своей шкуре по нескольку центнеров медвежатины, а в меню - по-прежнему одна вода.

Сначала мы настреляли было уток, но на следующий день нас обокрали вороны. Вместе с утками пропали Женькины носки, которые, как он уверял, сушились у костра. Правда, потом оказалось, что вороны здесь ни при чем, а носки лежат в Женькином рюкзаке, но нас это мало утешило.

Целыми днями пропадаем мы на обнажениях, а вечером снова возвращаемся к своей стартовой площадке. Море не успокаивается. Разводим костер, садимся вокруг, греемся, сушимся. Интересно, когда утихнут накаты? Еще день-два, и надо рисковать. Или пытаться прорваться или выделить день на охоту. И снова сидим мы у костра, уткнув носы в коленки... Никто не двигается... Пахнет паленым. Это горит Женькина портянка. Ему нужно только протянуть руку и снять ее...

— Женька!

Женька слегка шевелится.

— Чего?

— Портянка горит!

Сонный голос:

— ...Я вижу... - Женька говорит медленно и неохотно. - ...Все равно, она дальше половины не сгорит... там она еще сырая...

— Ты что? Давай снимай!

Женька с тяжелым вздохом встает, затаптывает тлеющую портянку и - уж все равно встал - идет за дровами.

Днем все чаще на нас нападает полусонное созерцательное настроение. Мы молча сидим рядом и смотрим вокруг. Уже осень. Желтые листья, сухая трава, на ручейках и лужицах до полудня не тает ледок. Сухие листья почти непрерывно шуршат. Это мыши. Их очень много. Серые, кругленькие, они как колобочки, катаются туда и сюда, очень торопливо и очень деловито. Они любят купаться. С разбегу бултыхается мышка в ручей и прямо под водой переплывает его. Иногда на другом берегу она попадает под лед и как очумелая бросается назад. Наверное, уже не хватает воздуха. Внезапно все шорохи затихают, остается только один, быстрый, короткий и часто прерывающийся, как азбука Морзе. Из кустов показывается острая мордочка с живыми черными глазенками - соболь. Все мыши попрятались, но он не отчаивается, - уж он-то себе мяса на обед добудет!

Мы заворачиваем образцы в старые отчетные документы поселковой столовой, найденные нами случайно, и мечтаем о еде. Конечно, меню захолустной столовой это не описание обеда у петербургского губернатора, но все-таки...

— Двадцать первого мая сорок восьмого года у них осталось сто пятьдесят три порции щей, а чаю - двести порций.

— Да ну, что это за щи. Посмотри раскладку, - Женька протягивает мне бухгалтерскую ведомость, - капуста - пятьдесят грамм, сало лярд - пять грамм, соль - пять грамм. У наших соседей собака и та не стала бы такие щи есть. Она мясо и то сначала понюхает, носом покрутит, а потом уж жрет.

Нет, не было мяса в меню рабочих рыбокомбината в сорок восьмом году. Весь архив перекопали, а мяса не нашли. Только акт о забое лошади, и в раскладке блюд на следующие три дня значились "щи с мясом конским", да несколько обедов с мясом китовым.

— Тогда как же...- Женька вдруг задумывается и смотрит на меня широко раскрытыми глазами: - Как же они работали после таких щей? Моряки, шофера, грузчики... Если бы мы в поле так ели, то как же мы бы в маршруты ходили?

— Вот так и работали. А ты разве книжек не читал, не знал об этом?

— Так то книжки. А то... - Женька подержал в руке бумаги, - исторический документ. Вот это да. Как они жили...

На пятый день мы решили еще раз испытать судьбу. Попытка почти удалась. Мы миновали опасную границу, и нас не опрокинуло, не выбросило назад. Все вещи были на месте. Экипаж в полной боевой готовности нес вахту, а мотор только и ждал, чтобы завестись с полоборота. Но гребень волны, которую мы почти удачно форсировали, заплеснул в лодку полтонны воды, и теперь следующая волна, даже самая маленькая, неминуемо пустила бы нас ко дну. Мы не стали ждать следующей волны. Мы предпочли быть выброшенными на берег, а не идти ко дну, и все разом прыгнули за борт.

И снова надо было сидеть у моря и ждать погоды. Но теперь совершенно необходимо было добывать еду. Наутро мы снарядили за добычей целую экспедицию. По карте наметили место, где в устье реки была обозначена широкая тундра. Здесь обязательно должны пастись на ягоде медведи. Мы взяли рюкзак для мяса, ножи, чтобы разделывать тушу, брусок, чтобы точить ножи - осенью у мишки очень много сала, а на сале быстро тупится лезвие, взяли карабин и патроны. И все-таки одной важной детали мы не предусмотрели - мы не взяли веревку.

Медведя нашли неожиданно быстро. Еще не дошли до тундры, а уже увидели бурую спину. Мишка вел себя странно. Он слишком долго крутился на одном месте и не обращал на нас ни малейшего внимания, хотя ветер дул в его сторону. Охота была заранее обречена на неудачу - бессмысленно идти на зверя по ветру вдоль ровной песчаной полосы без единого бугорка и кустика. Но Стасик, как всякий начинающий охотник, был полон азарта и оптимизма. Он ловко набросил ремень карабина на локоть и пополз по-пластунски. Стасик полз долго и старательно, потом полежал, отдохнул, встал во весь рост, подошел к медведю почти вплотную, прицелился и... опустил карабин. Подошел еще на несколько шагов, зашел с одной стороны, с другой, и, наконец, выстрелил. Мишка вскочил и бодро припустился в кусты. По понурой позе Стасика и без объяснений было понятно - мимо!

Подойдя ближе, мы поняли причину загадочного поведения медведя. На пляже валялся огромный кашалот. Хвост морского чудовища замыло песком, из полуоткрытой пасти торчали острые конические зубы, черная туша в нескольких местах была прогрызана и из-под кожи и мяса белели широкие ребра, изогнутые, как шпангоуты корабля. Всюду бросались в глаза остатки медвежьего пира - разбросанные куски мяса, дыры в боках - целые туннели, ведущие в глубь туши.

— Никак не пойму, как это я мог промазать. Так близко было. И целился спокойно, он голову туда внутрь засунул до самых плеч, можно было прямо стволом в него упереться и стрелять. Эх, надо бы еще ближе подойти...

— Бывает, Стасик, бывает. Однажды наши ребята вот так же стреляли медведя около кита, а он, вместо того, чтобы бежать, раз - и внутрь! Они стали стрелять в дыру, а оттуда вдруг... кто бы, ты думал? Три медведя, один за другим, с ревом, и в кусты!

Пока мы осматривали кашалота, Стасик решил взять зуб на память о неудачной охоте и принялся орудовать в пасти ножом, прикладом, то и дело помогая себе каблуками. Нет, не о такой добыче мечтал он! Выломав зуб, Стасик старательно упаковал его в траву, бумагу, чтобы от его сувенира не пропахли чужие вещи, - запах от зуба был не слабее, чем от самого кашалота.

— Пойти, посмотреть, что ли, следы. Может, кровь есть? - без особой надежды в голосе произнес охотник. Он прошел несколько шагов, завернул за куст и вдруг оттуда мы услышали истошный вопль:

— Сюда! Скорей!

За кустом мертвее мертвого лежал здоровенный медведь. Рядом в диком ажиотаже приплясывал и размахивал карабином Стасик.

— Я же знал... я не мог промахнуться. Разве можно было промахнуться, ну, вот как до тебя... Только почему он так бежал... ведь как на скачках бежал, - бессвязно бормотал Стасик.

Взяли мы мяса на три дня. Дольше все равно не сохранишь без снега, да и не собирались мы оставаться долго. Остальное завернули в шкуру и спустили в речку. Чтобы не унесло течением, решили привязать шкуру к дереву. Но веревки ни у кого не нашлось, хотя все уже привыкли таскать в карманах на всякий случай проволочки, ремешки, нитки, гвоздики, веревочки и другие мелочи. Удалось разыскать только кусочек ненадежного шпагата. Этим шпагатом мы и привязали тушу. И ушли.

За три дня мы съели все мясо. Еще раз попытались прорваться через накаты. И снова неудача. Пришлось идти за оставленной в реке тушей. Но вместо туши нас ожидал только обрывок шпагата на дереве. И ныряли мы, и шарили в речке ниже течения - результата никакого.

Медведи больше не попадались. Надо было придумывать что-то другое...

Сколько легенд ходит об отливной полосе! Многие геологи рассказывают примерно одну и ту же историю: работали на побережье, продукты кончились, все уже едва ходили от голода, и вдруг...

— Прямо на отливной полосе лежит бочка со спиртом!

А уж про менее дефицитные продукты, вплоть до шоколада, и говорить нечего! В ящиках, в банках, в коробках, совершенно свежие, чуть ли не голубой ленточкой перевязанные.

— Что же, другие находят, а мы чем хуже?

Впрочем, Коля однажды тоже находил. Целый бочонок селедки. Правда, я при этом не присутствовал, но некоторые соображения заставили меня поверить: во-первых, Коля не врет (в большинстве случаев), во-вторых, бочка была не с обычным для таких историй спиртом, а с селедкой, причем не самой свежей, а всего-навсего "...есть было можно", ну, и в-третьих, а почему бы и нет?

Решили и мы попытать счастья. Идем по берегу, и вдруг... прямо на отливной полосе лежит бочка! Нет-нет, не со спиртом, в ту я и сам не очень верю. А с чем бы вы думали? Ни за что не угадаете!

Действительно, совершенно невероятная вещь. На самом диком берегу Великого океана, в местах, где почти "не ступала нога человека", в медвежьем углу, аккуратно, как в каком-нибудь рязанском овощном магазине, стоит бочка... с квашеной капустой. Плотно набиты обручи, на верхней крышке - небольшая деревянная пробка и рядом - четкая надпись карандашом: "Капуста кваш. Т-10". Мы не стали долго ломать голову над загадочным "Т-10". Нас вполне устраивала "капуста кваш...".

Выбили пробку. Пахнет неплохо! Сбили обручи и сняли верхнюю крышку. Капуста как капуста. В самом центре лежало большое яблоко.

— Провансаль, - сказал Женька и сожрал яблоко. Потом он долго оправдывался, что раз провансаль, то должны быть еще яблоки, много яблок. Но мы не нашли больше ни одного.

Других разочарований не было. На радостях мы умяли полбочки в сыром виде, потом решили что-нибудь из нее сварить.

— Вообще-то отварная капуста хороша как приправа к чему-нибудь...

Намек был ясен. Но где взять это "что-нибудь"? К сожалению, больше ничего на пляже найти не удалось.

С чем же все-таки есть капусту? Ободренные первым успехом, мы строили уже вполне реальные оптимистические планы на будущее.

— Говорят, китайцы едят змей.

— Отпадает, на Камчатке нет змей.

— Поляки едят пиявок.

Но никто не мог вразумительно объяснить, где эти пиявки живут и как они выглядят.

— Французы едят лягушек.

— Заманчиво. Только лягушек на Камчатке тоже нет.

— Еще кого едят?

Наконец, съедобный объект нашелся. Скалы около нашего лагеря, обнажающиеся в отлив, почти сплошь обросли большими черными ракушками. Я знал их латинское название: мидия съедобная.

Летучее совещание у костра. Всем отрядом начинаем вскрытие, изучаем анатомию мидии. Что в ней есть, а что - выбрасывать? Нельзя сказать, чтобы вид у мидии оказался аппетитным. А анатомия... Для этого надо все-таки быть специалистом. Как минимум поваром. Непосвященному вопрос можно решить только так: или все есть, или все выбрасывать.

Сначала пробуем первый вариант. Отвариваем в морской воде целое ведро мидий... Все смотрят друг на друга, никто не хочет быть подопытным кроликом.

Была не была... Делаю глубокий вдох, засовываю первую мидию прямо в рот и глотаю не жуя. Все пристально наблюдают за мной. Чувствую, как мидия медленно, преодолевая сопротивление, движется к желудку. Усилием воли сдерживаю поднимающийся к горлу ком, делаю восхищенное выражение:

— Во мидия!

Вторая перекочевывает в желудок быстрее и уже почти безо всякого его (желудка) сопротивления. Ребята недоверчиво пробуют мидию на зуб, а я уже уплетаю их за обе щеки. С капустой. Чего бояться? В Голландии мидии считаются деликатесом.

— В Голландии... Ну и что?

— Ну и ничего. Не хочешь - не ешь!

Аргумент оказался неотразимым. Через полминуты последний сомневающийся был вынужден есть мидий просто из боязни, что не достанется. А еще через две минуты в умиротворенной тишине раздавались только вздохи.

— Да-а... Надо было побольше набрать... теперь поздно, уже прилив пошел...

Великолепное, неповторимое блюдо - мидии с капустой!

Оно благотворно подействовало и на нашу сообразительность. Мы решили перетащить все вещи в бухточку у заброшенного поселка и на пустой лодке прорваться-таки через перекаты. Войти в бухту, загрузиться без помех и спокойно выйти в море было так же просто, как для Женьки форсировать невод. Разом осуществились все наши мечты - ласковое море несколько часов баюкало нас как в колыбели, съели мы за один присест половину месячного запаса, оставленного в начале пути. Сколько раз, голодные, вспоминали мы эти лакомства - медвежатина, лосось соленый и вяленый, настоящий чай со сладким сахаром. Ребята, по-моему, пили даже не чай с сахаром, а сахар с чаем. Они насыпали сахарный песок в кружку почти до краев, потом доливали чай, и он с трудом просачивался внутрь. Нет, они не набрасывались на еду как изголодавшиеся мученики, они с благими намерениями уничтожали пищу. Чтобы легче было лодке. Правда, это немного смахивало на хитроумную выдумку той самой бабы, которая положила узел к себе на колени, чтобы лошади было легче. Но лодка и в самом деле прыгала с волны на волну, как невесомый, парящий в облаках планер. Наверно, лодки, они, как лошади, чуют дорогу к дому...

— Ну и чем ты хочешь удивить? - едва дослушав рассказ, перебил меня досточтимый торговый работник.- Лососем, что ли, мидиями? Давай я тебя угощу не то что лососем, икрой! Какая тебе больше нравится - красная, черная? Ах нет, ты на медвежатину намекаешь? Ну и что особенного? Хочешь, я тебе завтра грудинку оленя принесу?..

Я ничем не собирался удивлять видавшего виды тойбаши. Эдика - другое дело. Но юный кандидат в торговые работники не реагировал.

...Что же ты молчишь до сих пор, Эдик? Где ты сейчас и что ты ешь? Добытую отцом грудинку оленя, приготовленную по особому заказу ресторанным шеф-поваром, или собственноручно сваренную кашу где-нибудь в отрогах Тянь-Шаня?