Отраженный свет

Последний маршрут Тарапула

Мы делимся на две группы. Встреча - в самом конце сезона.

— Отдайте наши куклы, возьмите ваши тряпки. За одного Тарапула - Арарата с Серегой впридачу! И почти новые портянки.

— По рукам...

...Но и Тарапул, оказывается, не всемогущ. Он работал почти без отдыха, и не жаловался. Вьюки у него теперь постоянно были такими тяжелыми, что мы вдвоем едва поднимали их на седло. А трава с каждым днем желтела и сохла. Старик Тарапул становился все грустнее. В одном из переходов, когда и вьюки, и седло, и потники вымокли до нитки в соленой морской воде, он сбил себе спину. На плече у него начала расти и увеличиваться до угрожающих размеров какая-то странная шишка. Когда я пробовал потрогать ее, Тарапул болезненно дергал кожей и нервно переступал с ноги на ногу. Отдых был ему просто необходим, но работа не позволяла выкроить ни одного дня. Знакомая картина... Конец сезона, для полной ясности опять не хватает "последних" деталей... Кто знает, может быть, удастся снова приехать сюда только через несколько лет...

С рюкзаком Стасик идет бледный, не смотрит по сторонам и не отвечает на вопросы. В невоспитанности его никак не обвинишь, вопросов он просто не слышит. У него не остается сил даже на то, чтобы прямо смотреть перед собой. Глаза его расходятся в разные стороны, косят, и наверняка все перед ним сейчас двоится. Стасик бледнеет и отключается от внешнего мира на первом же десятке километров, но идет не отставая ни на шаг, как бы ни затянулся переход. Эта сдержанность сверх всякой меры сыграла с ним злую шутку.

Однажды Стасик стал слегка прихрамывать. На все вопросы отвечал коротко:

— Ничего, просто ногу немного натер... Мы посмеялись:

— Эх ты, уже конец сезона, а ты еще не научился портянки наматывать.

Через несколько дней Стасик обратился к Ивану Лексанычу: "Вы сегодня в маршрут не идете, дайте ваши резиновые сапоги, они на размер побольше..."

Свои сапоги уже не налезали. Вся нога распухла и почернела. Как он ухитрялся с такой ногой ходить в маршруты - непонятно. Началось все с нарыва. Потом Стасик растер его грязной портянкой, и пустяковое заболевание перешло в заражение крови. А может, это была уже и гангрена. Мы не знали. Специалистов не было. Не было рации, чтобы вызвать вертолет. Был Стасик, неловко улыбающийся и мучающийся в основном из-за того, что причинил столько беспокойства всему отряду. Было почти сто километров до ближайшего поселка. И был совсем приунывший старик Тарапул. Шишка у него к этому времени уже лопнула. Пока нарыв был скрыт под кожей, мясо успело прогнить до костей. Ребра выглядывали наружу из-под страшного месива черного мяса и гноя. Заставлять его работать в таком состоянии было бы равносильно смертному приговору. Но другого выхода не было. Сказав Ивану Лексанычу, чтобы собрал спальные мешки, вещи Стасика и немного еды, я готовлюсь к операции. Наточил нож, вымыл его, прокипятил, развел в миске марганцовку и приготовил йод, мазь и марлю. Теперь надо браться за дело. Уверенной рукой начинаю кромсать гнилое мясо, отрезать лохмотья висящей омертвевшей кожи. Тарапул стоит смирно. Повернув голову, он смотрит на меня умными печальными глазами. Только когда я делаю ему очень больно, он осторожно хватает меня зубами за локоть и трясет, как бы говоря: "Ну, пожалуйста, поосторожнее...". В его глазах - застывший вопрос, но мне нечего ответить ему. Прости, старик, тут уж не до тебя!

Просто мне надо, обязательно надо, чтобы Тарапул дошел до поселка.

Тщательно зачистив рану, промываю ее йодом. Тарапул только жалобно кряхтит. Какой же огромный тампон приходится делать, чтобы закрыть всю рану! Накрываю тампон чистой марлей и, набросив сверху седло, начинаю безжалостно тянуть подпруги.

— Иван Лексаныч! Как у вас?

— Да все уже готово...

Побросав вещи в палатку и застегнув ее на все пуговицы, мы сажаем Стасика на коня, привязываем сзади седла спальные мешки и, устроив его поудобнее, трогаемся. В рюкзаках - вещи Стасика, несколько лепешек, сахар. Палатку с собой не берем. Сегодня к ночи надо пройти полпути, завтра - быть в поселке.

Пожалуй, таких переходов у нас не было никогда. Даже со здоровыми лошадьми. Я иду впереди и изо всех сил тяну за повод, успевая одновременно смотреть за дорогой. Надо все время идти по нашим старым следам, а то можно залезть в такую трущобу, где больше полкилометра в час не сделаешь.

— Но, Тарапул, да н-но же...

А Стасик сидит в седле бледный, с воспаленными глазами и со своей обычной извиняющейся улыбочкой.

Мы прибавляем шагу. Как нам это еще удается - неизвестно. Но Тарапул еще идет, хотя я все время с ужасом думаю - вот сейчас, вот на этом месте он упадет... Иван Лексаныч, почерневший от усталости, тоже как-то ухитряется не отставать.

Уже ночью подошли к реке. Брод где-то в километре выше устья. Мы хорошо знаем эти места и надеемся легко разыскать его даже в темноте.

Но там, где мы ожидали увидеть брод, его не оказалось. Пытаемся найти перекат помельче, пробуем пройти и выше и ниже - везде нас встречает пугающая холодная и темная глубина. В чем дело? Заблудиться мы никак не могли, а места явно не те. Из воды торчат кусты, деревья, кое-где наверх выглядывают островки полузатопленной травы.

— Стасик, тебе с коня виднее, что там впереди?

— Озеро какое-то...

— Да какое еще озеро, откуда ему здесь быть?

— Не знаю, только там - везде вода.

Я забираюсь на дерево. На огромном пространстве спокойной воды издевательски поблескивают лунные дорожки. Что за наваждение? Внимательно оглядев смутные силуэты сопок, я как будто узнаю место. Да, это та самая речка. Но откуда взялось это загадочное озеро? Наводнение? Но почему тогда все так идиллически спокойно, прямо пастораль какая-то, лунная ночь на Днепре! Да и дождей сильных уже давно не было...

Ясным в нашем положении было лишь одно - до рассвета нам на тот берег не перейти. В чем здесь дело, разберемся утром, а сейчас - спать. Надо хоть немного отдохнуть, завтра предстоит еще очень тяжелый бросок.

Спим на пышном ложе из веток. Стасика, несмотря на все его протесты, устроили спать в двух мешках сразу. Один внутри другого. Так теплее. А мы с Иваном Лексанычем втискиваемся в оставшийся спальный мешок вдвоем. Всю ночь меня мучают опасения - как бы не пошел дождь, как бы не сдох Тарапул... И сможем ли мы перейти это загадочное озеро?

...Река и море - извечные противники. Река неторопливо - в час по чайной ложке, но с завидным постоянством, выбрасывает в море ил, песок, гальку. Не страшны для бездонных морских глубин такие мелочи. Но река течет не день и не год. И какой бы малой она ни казалась, а каким бы величественным ни было море, победа останется на стороне реки. Море сначала мелеет, а потом вовсе должно исчезнуть. Но может ли грозная стихия смириться перед какой-то невзрачной речкой? Море бунтует, море пытается преградить путь реке. Разбушевавшись, своими широкими ладонями бросает оно в горло реки горсти песка. Нагромоздив высокий штормовой вал, море упрямо двигает его перед собой, тесня реку вспять. И вот оно уже торжествует победу. Путь реке прегражден высокой плотиной. Но надолго ли? Все так же не торопясь, в час по чайной ложке, заполняет река огромное водохранилище, растекаясь по прибрежной равнине. Медленно, сантиметр за сантиметром, поднимается вода за плотиной. Осторожно отыскивает она место, где плотина пониже. И вот - нашла. Сначала за гребень вала прорвалась одна маленькая струйка, и тотчас же исчезла в сыпучем песке. Все длиннее становится ложбинка, и вот струйка уже снова достигла моря. Она совсем не похожа па реку. Ее может переползти, едва замочив ноги, даже самая маленькая букашка. И все-таки это уже река. С каждой минутой она становится все шире и глубже, все быстрее размывает сыпучую песчаную перемычку, и вот уже водопадом, с ревом хлынуло в прорыв все водохранилище. Теперь устье реки будет здесь, может быть, за несколько километров от старого устья. Сольется в море вся вода, накопившаяся за время долгого плена, и снова успокоится река, снова неторопливо понесет в море свои неизменные песок, ил и гальку. И опять все тихо до следующего шторма.

Наутро находим брод в нескольких километрах выше устья. Перейдя реку, долго еще идем по полузатопленной равнине, то и дело проваливаясь по пояс в незаметные в густой траве ямы. Потом целый день идем по песку. Теперь наш враг - только расстояние.

Больших рек здесь уже не должно быть. Наступает темнота, а мы все идем и подгоняем Тарапула. Наконец, пришли.

В поселке за Стасика сразу же принимается фельдшер. Осматривает его, меряет температуру, дает какие-то порошки, делает уколы. Сознание, что Стасику, наконец-то, оказывается хоть какая-то квалифицированная медицинская помощь, действует успокаивающе. Всю ночь без перерыва работает рация. Где-то там далеко разыскивают врача. И снова в эфире - бесконечные точки и тире: симптомы, история болезни, принятые меры. Ответ ясен, и медбрат ухаживает за Стасиком уже более уверенно.

Самолет приземляется на рассвете. Вместе со Стасиком я отправляю и Ивана Лексаныча. Пусть будет рядом с ним. Хотя вряд ли там потребуется какая-то наша помощь. Все, что надо, сделают и без нас. Просто хочется, чтобы Стасик не чувствовал себя брошенным, одиноким. Вдвоем веселее.

Самолет улетает. Что же мне теперь делать? Сначала, конечно, надо позаботиться о Тарапуле. Идем с медбратом смотреть коня. Взглянув на рану, он ужаснулся. Бок у коня прогнил уже насквозь. Когда Тарапул дышит, и бока его мерно вздымаются и опускаются, сквозь рану, хлюпая гноем, входит и выходит воздух. Заражение грудной полости неизбежно. Теперь никаких сомнений быть не может - конь обречен. Чтобы хоть как-то облегчить его страдания, медбрат делает ему промывание, ставит на рану тампон с мазью и крепко прибинтовывает его через всю грудь. Я ухаживаю за конем как могу. Подтаскиваю ему сена, овса... Уздечку снимаю. Навсегда... Эх, Тарапул, Тарапул! Вот и прошел ты свой последний маршрут...

Представляю, что успел передумать Коля, когда увидел меня одного, без людей и без коня... При встрече не было обычных шумных приветствий и восторженного выкладывания, с места в карьер, многочисленных геологических новостей. Рассказываю, что со Стасиком, о последнем маршруте Тарапула.

А геологические новости у Коли, пожалуй, самые впечатляющие за все время нашей работы. Он нашел несколько окаменелых раковин в тех самых толщах, где до сих пор никому этого не удавалось.

Находке не было уделено столько внимания и радости, сколько она заслуживала. Сначала - потому, что было не до нее, а потом - потому, что радость была бы уже запоздалой.

...В поселке, к нашей великой радости, мы увидели целых и невредимых Стасика и Ивана Лексаныча.

У Стасика было заражение крови. Если бы тогда мы запоздали на несколько дней, медицинская помощь могла бы уже не понадобиться. Выписали из больницы Стасика совсем недавно, и в тот же день им выпала возможность снова попасть в поселок. На память о пережитом приключении у Стасика остался длинный шрам через всю стопу, да первое время он предпочитал стоять: несколько десятков уколов отучили его от сидячего положения.

Нам предстояло еще несколько маршрутов.

— Ну что, бедолага, давай, включайся в работу. Вон иди Рыжего вьючь. Возьми, если хочешь, Серегу в помощники.

Но помощник не особенно торопился. Он докурил одну папиросу, вытащил другую.

— Дураки вы все-таки с Женькой. Ну чего так уродоваться за каких-то сто тридцать восемь рублей в месяц.

— С полтиной, - вежливо поправил его Стасик. - Ладно, пошли вьючить, потом докуришь.

Наш отряд вернулся поздней осенью. "Геологи приехали!" - сразу же разнеслось по комбинату. Прибежала Галка.

Увидев ребят, она долго смотрела на них, ошеломленная их внешним видом, потом всплеснула руками и восторженно пропела:

— Ой, мальчики! Какие вы гря-язненькие!

"Мальчики" смотрели на нее исподлобья, презрительно пропустив мимо ушей этот телячий восторг. Перед Галкой стояли викинги, немногословные и суровые таежники, индейские воины с каменными и бесстрастными лицами. Видно было, что за долгое время работы они не превращали чистоту в культ. Скорее, наоборот. Они скромно и с достоинством несли на себе доказательства своей нелегкой и опасной работы. Шрам на щеке ("На одном хребте под камнепад попали"), какие-то темные расплывшиеся пятна на куртке ("Так, ерунда, просто медвежатину на себе перетаскивали, теплая еще была, кровь капала"), на всей одежде какие-то белые восклицательные знаки ("А попробовали бы вы сами пройти непропуск под птичьим базаром"), наспех зашитые брюки ("Хорошо еще, что дальше не разорвались, а то бы запросто в пропасть гробанулся"), дыры, заплатки, рваные сапоги, сбитые в кровь огрубевшие руки. Немного портил картину только нежный цыплячий пушок на подбородках.

И скова Галка сидела с ребятами до поздней ночи. Слушала их сдержанные рассказы. Право проводить Галку снова было благосклонно подарено Сереге. Уходя, он многозначительно произнес:

— Ну, вам ясно? - и после паузы высокомерно добавил: - Мой спальный мешок можете не распаковывать.

Ребята еще долго наводили порядок в лагере, по нескольку раз перекладывая вещи с места на место. Обходили они только Серегин мешок, старательно делая вид, что он их нисколько не интересует. Они разговаривали, о посторонних вещах и с надеждой вслушивались в темноту. Когда, наконец, все возможные и невозможные дела были переделаны, они легли спать. Серегин мешок так и остался нераспакованным...