Отродье мрака

Пепел прошлого

За четырнадцать лет до чествования Служителей Пламени в Гроттхуле орден сотрясал Изгарный Раздор. Противоречия, к тому времени уже давно зревшие в стенах Раскалённой Цитадели, вылились в открытый бунт пятидесяти братьев против новоизбранного Великого магистра и отвержение ими идей Двенадцати катехизисов.

Конфликт не удалось разрешить миром. В стенах Цитадели завязался бой, который привёл к уничтожению библиотеки и многочисленным смертям среди адептов. Мятежники отступили в пещеры, а на последовавшей Браассе против них было объявлено Пламенное Шествие.

В течение долгих десяти лет Служители Пламени вели войну против собственных братьев. И хотя им удалось одержать верх, победа стала лишь прелюдией к более затяжному кризису, а принесённая ради успеха жертва оказалась непомерно велика…

ㅤ

Бесформенная груда скрюченных, почерневших трупов лежала возле стены. Среди обугленных конечностей, торчащих в разные стороны, угадывались совсем маленькие — детские.

Деревня Подгорье примыкала к высокой каменной осыпи, возникшей здесь задолго до самого поселения. От него Подгорье и получило название. Ничем не примечательная деревушка со Срединных ярусов: десяток глинобитных хижин, жители которых выращивали морковь, молились вихтам и сбывали урожай в Железных Норах. Грегори прибыл сюда в сопровождении Джошуа, Дормо и нескольких других адептов — оказать поддержку Боннету, сообщавшему в письме, что он выследил отряд еретиков.

Грегори смотрел на сожжённые тела с ошеломлённым, тупым выражением. Он слушал рыдания уцелевших селян, и горькая ярость душила его. Правда была в том, что за десять лет Раздора пали почти все достойные наставники, и войну вели отныне адепты вроде Неугасимого Боннета. Их методы, попирающие даже самые священные постулаты Пламени, никак не карались Великим магистром. Все устали от войны и хотели закончить её как можно скорее — даже если налицо были зверства, противоречащие всему, во что верили Служители.

Но разве можно было простить такое? В этот раз мерзавец Боннет зашёл слишком далеко. Слишком.

Грегори вышел на центральную улицу, где Неугасимый раздавал приказы младшим Служителям. Заметив приближение Грегори, Боннет с невозмутимым видом выступил ему навстречу и дружелюбно воскликнул:

— Грегори! Боюсь, ты немного опоздал, с еретиками мы уже управились.

В те годы Боннет был внушительным, рослым мужчиной с красивыми чертами лица. Своё прозвище он заработал за способность изрыгать поток Пламени прямо изо рта, поливая противника каплями обжигающего плоть жара. На войне возле таких всегда кучкуются любители убивать. Но за годы Раздора Грегори и сам научился убивать не хуже.

— Управились?! — Грегори указал на тела. — Управились с еретиками или с невинными людьми!?

Лицо Боннета потемнело. Похоже, он рассчитывал задобрить Грегори тёплым приёмом и надеялся, что тот закроет на его жестокость глаза, как делали почти все в ордене. Жестокие времена требовали жестоких мер, но порой с этим просто невозможно было мириться.

— Жители Подгорья использовали в хозяйстве Пламя. — Ни тени дружелюбия не оставалось в голосе Боннета. Он перешёл на подтрунивающий, надменный тон. — Когда мы спросили их, откуда оно взялось, они не дали убедительного ответа. Мы потребовали выдать отступников, которые снабжают их Пламенем. Мужичьё продолжило строить из себя недоумков, и тогда мы принялись сжигать их в собственных домах одного за другим, пока — удивительное дело! — в подвале одной хижины не обнаружилось убежище еретиков. Враг истреблён, это главное. А о судьбе землепашцев уже назавтра никто не вспомнит.

С последними словами Грегори утратил всякое самообладание. В его ладонях зарделось Пламя, он устремился к Боннету с недвусмысленным желанием заставить его страдать точно так же, как страдали убитые им дети. Боннет отступил, тоже изготовив Пламя, а к Грегори подскочил Джошуа, хватая его за плечи и оттаскивая назад.

Грегори разъярённо взглянул на него — в миг праведного гнева он готов был убить любого, кто встанет у него на пути, даже бывалого соратника, с которым они вместе получали метки. Джошуа всегда оставался конформистом, но он знал Грегори и знал, что его ярость может повлечь за собой смерти.

— Руки прочь, — огрызнулся Грегори.

— Милости просим! — сардонически прорычал Боннет, пальцами играя с Пламенем. — Я всегда мечтал стереть с твоей рожи эту добропорядочную мину! А если ты и убьёшь меня, после этого тебя ждёт неприятный разговор с Великим магистром! Не он ли призывал нас закончить войну любой ценой? Разве не он?

При упоминании Великого магистра Грегори отчасти пришёл в себя. Родного отца он толком не помнил, а магистр Овелунг был для него фигурой сакральной, не просто отцовской. Для него и для всех в ордене. Меньше всего Грегори хотел расстраивать надежды, которые возлагал на него ярчайший из Служителей.

Он снова посмотрел на Джошуа — в глазах товарища была мольба, искреннее желание остеречь его от роковой ошибки.

— Не нужно, — мягко убеждал адепт. — Не далай того, о чём будешь жалеть. Не нужно.

И Грегори отступил. В трезвом уме он руководствовался сухим расчётом, как и любой из людей. Его удержали от опрометчивых действий, а простая рассудительность подсказывала, что орден отвернётся от него, если он свершит самосуд над Неугасимым Боннетом. Не раз и не два будет он жалеть о своей нерешительности, будет мучиться вопросом, поступил ли правильно, особенно когда узнает много лет спустя об извращённых пристрастиях Боннета. Грегори не мог сказать, принесло ли его решение больше вреда или пользы, — быть может, такова была Воля Пламени, даровавшая ордену второй шанс, и употреблённые с этой целью методы были оправданы, а может, произошло обыкновенное бессмысленное убийство.

Грегори знал только, что до конца жизни будет видеть в своих кошмарах обгоревшие детские ручонки, и будет дышать, поддерживаемый глупой, обречённой надеждой сделать гибель этих детей не напрасной.

ㅤ

Попустительство вознаграждалось. Когда Великий магистр разгромил последние силы отступников в решающей битве, а уцелевшие рассеялись по Срединным ярусам, была созвана Браасса. Все понимали, что с поражением еретиков в истории Служителей Пламени начинается новая глава. Построенный на пепелище войны порядок будет провозглашён на собрании, которое должно было начаться с минуты на минуту.

Просторный Зал Решимости не заполнился и вполовину — пришли все, кто пережил войну, а таких было немного. Председательствовал Великий магистр Овелунг. Волосы Служителя уже запорошила седина, но ничего общего не было у него в те годы со слабоумным, дряхлым старцем, тринадцать лет спустя благословившим Грегори на Пламенное Шествие.

Сперва к почестям представили ветеранов Раздора. Великий магистр лично выжигал не шее каждого из них метку Стража, прямо возле метки Рейна-Служителя, которую каждый член ордена получал при посвящении в адепты. Потом наставники долго совещались о реформах, направленных на выход из кризиса и восполнение численности Служителей. Приняли беспрецедентное решение: Служителю отныне позволялось вступить в брак и зачать ребёнка, с тем чтобы по достижении шести лет он был принят в орден в ранге послушника — если будет мальчик. Кто-нибудь из старожил вполне мог возмутиться такой мере, но большинство стариков уже отдали души Жерлу. Остальные понимали, что за десять лет междоусобицы все традиции Раскалённой Цитадели, какие только можно попрать, и так уже были попраны.

Как прежде не будет уже никогда. Служителям придётся измениться, придётся приспосабливаться к новым условиям. В ином случае орден ждёт гибель.

Обсуждали вопросы, связанные с обучением, с ведением хозяйства, со служением обрядов и предоставлением Пламени народу Тартарии. Некоторые меры были довольно радикальными, но уже никого не удивляли.

И вот — миг, которого ждали все. Назначение новых наставников. Это было необходимо, ведь Раздор, не считая магистра, пережили только трое. Единогласно одобрили кандидатуру адепта Келли — неукротимого воителя, одержавшего не одну победу над еретиками. Тогда он ещё был знаком с понятиями чести и сострадания, хотя позднее прослыл самым бессердечным наставником и чаще всех прибегал к телесным наказаниям.

Вторым кандидатом стал Боннет. Не потому, что в годы Раздора он был воплощением доблести Служителя, не потому, что все любили и уважали его, — разумеется, он был далёк от всего этого так же, как Фангекаэльдер от Хальрума. Боннет олицетворял собой переходящую эпоху ордена. Достаточно беспринципный, чтобы выжить в любых условиях, но верный Служителям, он мог помочь возвышению нового поколения послушников, приученных жить в мире, изменившемся в худшую сторону.

По крайней мере, так всем казалось.

Грегори не молвил ни слова против, когда Великий магистр наносил на тело Боннета метку Наставника. Формально у него было право высказаться, но он оставил его при себе. Принимать решение следовало в Подгорье, когда он был во власти Пламени и доверял судьбу его проведению. На Браассе судьбу ордена решали сильные — те, кого он уважал и даже боготворил. Если Великий магистр сочтёт нужным возвысить Неугасимого Боннета, так тому и быть. Грегори упустил свой шанс воспылать — и теперь подчинялся.

Превозмогая боль, Боннет с самодовольным видом запахнулся в робу и занял место возле других наставников. На его лице выразилось торжество; Грегори уже готовился к выходкам, которые предпримет его соперник, оказавшись выше в иерархии ордена. Ликовал и Гэллуэй — наставник, получивший место из-за родства с Овелунгом и тоже имевший на Грегори зуб. Ох и невесёлое же предстоит время…

— Грегори, — твёрдый голос Овелунга вырвал его из размышлений.

Грегори выступил из толпы адептов и замер перед Великим магистром.

— Тебя я также желаю наделить званием наставника, — Овелунг выражался коротко, но всегда безоговорочно и по делу.

Боннет напыжился и злобно прикусил губу. Гэллуэй недоуменно завертел головой.

— Кузен! — вскрикнул он жалобно-возмущённым фальцетом. — Но, при всём уважении, Грегори имеет большие проблемы с повиновением… Он не подходит для этого сана!

— Для чего он подходит, я решу сам, — ответил Овелунг, даже не смотря на него. — А теперь на колени, Грегори. Я нанесу метку.

Попустительство вознаграждалось. Грегори опустился ниц, безотчётно повинуясь приказу Великого магистра. Всё происходящее казалось ему чем-то выдуманным, сценой из небывалой, давно забытой легенды. Раскалённые Пламенем пальцы Овелунга коснулись его шеи — глаза наполнились слезами.

Он сделает всё, чтобы их смерть не была напрасной. Он сделает для этого всё.

ㅤ

Вспоминая церемонию, Грегори всегда возвращался мыслями к тому мигу, когда Овелунг наносил на его тело метку. Великий магистр обычно держался бесстрастно, не позволяя себе сострадания или иных чувств, которые могли бы повредить его авторитету. И всё же, когда магистр приблизился к Грегори, глаза его говорили, что он, хотя не мог открыто занять сторону ученика, во всяком случае понимал его. Новая эпоха вступила в свои права, однако старым идеалам по-прежнему находилось в ней место. Великий магистр назначил Грегори наставником, потому что хотел уберечь в его лице традиционный уклад и противопоставить его укладу новому в лице таких Служителей, как Боннет.

Грегори не предаст доверие, оказанное ему Овелунгом. Если будет нужно, он помешается на Катехизисах, без остатка посвятит себя обучению послушников и адептов. Он вернёт Служителям Пламени былое величие. Пусть не завтра и, быть может, не через год, но он обязательно оправдает надежды Великого магистра.

Месяц после Браассы проходил в разъездах. Грегори, как почтенный наставник ордена, был назначен в дипломатическую миссию, призванную сгладить углы в отношениях Служителей и владык Тартарии. Работы было невпроворот. За время Раздора Служители многих разозлили, многих настроили против себя, многим задолжали. Грегори как раз свозил в Хальрум большую партию Пламени, сотворённого самим Великим магистром, когда на Верхних ярусах прогрохотало землетрясение.

Эддеркоп не любила ждать. К концу Раздора орден испытывал серьёзную нехватку продовольствия, и баронесса согласилась помочь — разумеется, не безвозмездно. Грегори был одним из тех, кто вёл тогда переговоры, и, признаться, его отношения с Эддеркоп зашли чуть дальше, чем позволяли догматы Служителей. Он этим не гордился — но тогда шла война. Орден, как и все его идеалы, трещал по швам. Ныне Служители поднимались с колен, поэтому Грегори не хотел вспоминать о допущенных в прошлом ошибках. Он стремился покончить с этим: доставить Эддеркоп обещанное Пламя и впредь никогда больше её не видеть.

Вьющийся тракт оказался перекрыт. Обвал вскоре расчистили бы, но время поджимало, так что двинулись в обход. Грегори вёл караван, следуя за провожатыми. Рядом шёл Джошуа.

— Могу я поинтересоваться? — вежливо спросил он.

После того, как Грегори стал наставником, его товарищи отдалились, стали куда более формальными. Ничего не поделаешь, просто таковы правила. Дружбу сложно сочетать с подчинением.

— Спрашивай.

— Что будем делать, когда рассчитаемся с долгами? Если, конечно, мне позволено знать.

— Отчего бы и не позволено, — снизошёл Грегори. — По пути ты сам видел: в Тартарии нас уже не жалуют как раньше. Произошло много всего плохого — междоусобица обошлась дорогой ценой, притом не только для нас… Боюсь, на какое-то время придётся сосредоточить наши усилия на Цитадели и не вмешиваться в дела баронов.

— Значит, вернёмся в Цитадель и позаботимся о себе? — Джошуа был равнодушнен. Уж этот никогда не спорил с вышестоящими.

— Верно, — подтвердил Грегори. — На какое-то время.

Через час пути произошёл ещё один толчок. К счастью, своды над караваном оказались достаточно прочны, но Грегори молился Жерлу, чтобы дальше по пути они не наткнулись на завал. Из бокового тоннеля тянулось облако пыли — провожатые стали кашлять, и Грегори велел обождать.

В этих пещерах обитали люди-без-огня. Может, их здесь жило немного, но стоило оставаться настороже.

Случившееся далее Грегори всегда объяснял не иначе как Волей Пламени. Других причин тому странному предчувствию, что повлекло его в затянутый пыльной дымкой тоннель, попросту не могло существовать. Протестующие оклики Джошуа и кашель разведчиков остались позади, а Грегори медленно углубился в мутно-коричневую пелену. Золотистый свет Пламени, колыхавшегося в руке наставника, окрашивал в жёлтый медленно оседавшую на камни пыль, а он всё шагал и шагал вперёд, как ошалелый, на шорохи последних опадавших камушков. Тогда он и увидел их.

Тяжёлый обломок диорита раздавил женщину. Из-под камней торчали только её ноги, перекошенные в посмертной судороге, и ручейки крови струились по углублениям в породе. Запачканный пылью мальчик, на вид лет четырёх, с грязными, скатавшимися волосами сидел рядом, обхватив колени руками. На голове у него виднелся кровоподтёк, оставленный упавшим камнем.

Мальчик сидел не двигаясь, безучастно глядя вперёд, и не шевельнулся, даже когда Грегори подошёл к нему. Наставник наклонился и попробовал взять его за плечо, но мальчик стал кусаться, отполз в угол и спрятался за телом матери.

«Бедняга, — думал Грегори. — Совсем маленький, но уже злобный, как слепыш. В одиночку ему не выжить».

Милосерднее было прервать страдания этого мальчишки, дабы ему не пришлось стать добычей других людей-без-огня или познать ужас голодной смерти. Даже убивая, Пламя могло нести спасение. Так решил бы Боннет — но Грегори не хотел опускаться до детоубийства. Он должен был наставить Служителей на другой путь, с чем и получил своё почётное звание. Коль скоро Воля Пламени привела его к этому ребёнку, нельзя просто забрать у него жизнь. Даже если подобные ему, вырастая, обычно сеют зло, Жерло может согреть его своим теплом, и тогда даже он сгодится для благих — если не великих — свершений.

Грегори схватил мальчика за обе руки, не давая тому царапаться. Обездвиженный, мальчишка перестал дрыгаться и замер — только поза его выражала враждебность, пока взгляд был неподвижен и пуст. Чрезвычайно пуст. Его зелёные, с тёмным отливом глаза почти не шевелились. Он только вертел головой да принюхивался — видно, зрение у него было развито плохо, как и у многих не знавших света дикарей.

Но его глаза… В них не было совсем ничего, никакого выражения — и сколь многое узрел в них Грегори…

Он узрел города, сверкавшие в зените своего величия, и города, лежавшие в руинах. Он узрел неведомые империи, что погибали в страшных муках, и всё новые и новые, выраставшие на их останках для того только, чтобы тоже истлеть и стать удобрением для грядущих. Он узрел глубокие озёра, скрытые в самых отдалённых, неизведанных никем пещерах, которые питали реки, пронзавшие от края до края всю Тартарию. Он узрел, как черепа плывут по этим рекам — цвергские, человеческие, драконьи, саламандровы — все вперемешку, несомые неотвратимым течением упадка, что не прекращалось от начала времён.

Истина. Ответ на вопрос, почему течение продолжает нести кости, заключалось в недужных глазах мальчика. Пока Грегори не может должным образом истолковать эту истину, но наступит время, и этот ребёнок, рождённый во мраке, поможет ему понять.

Понять истину… Руны «ара» и «лиг» — «правда» и «глубина», вместе будет «Арлинг». Дав имя этому ребёнку, Грегори открыл мир отродью мрака.